Вихрь переправ

Ольга Ярмакова

Вихрь переправ

I. Когда в окно постучится ворон

Фей

Мальчик не желает кричать, ведь тогда отец решит, что он трусишка, но страх сильно пронимает до нутра, морозит кончики пальцев и льдом опаляет живот изнутри. Только мама не считает сынишку трусом, всегда с готовностью летит на его призыв, подставляя тонкие, но сильные руки для спасительных объятий. А их, ох, как не достает Матфею в трудную минуту.

– Мама! – детский испуг прорывает ночную тишину дома, нависающую тончайшей вуалью.

Конечно, ему тут же стыдно – такой большой, шесть лет, а всё маму зовёт. Скоро в школу идти, а он едва в кровать не напрудил с испугу. Но теперь уже поздно, выкрикнутое не воротишь. И вот уже через несколько долгих минут за дверью, в коридоре, доносится знакомое шуршание маминых тапочек. Дверца открывается, из коридорного сгустка тьмы выныривает мама и мягко проскальзывает в комнату сынишки, который дрожит, сжавшись в комочек под ворохом из одеяла и подушек.

– Фей, что такое? Снова кошмар? – её сонный, но заботливо-тревожный голос тут же действует лучше всяких внушений, пусть в спальне и темно.

Мама усаживается подле, на краешек кровати, напротив незанавешенного окна. Этой ночью чернильное небо чистое, словно его усердно тёрли, счищая пятнавшие его облака и звёзды. Только луну оставили, полную, бронзовую. Её мягкий, медовый свет золотистым ореолом оседает на маминых волосах, отчего профиль лица в темноте кажется чуток призрачным, как во сне.

– Это не кошмар, мам. – Мальчик силится придать голосу уверенности, но дрожь, словно вирусная зараза, прокрадывается в горло. – За дверью снова кто-то скрёбся. Так противно, как твой хорёк.

Мать ласково обнимает кучу-малу из смятого постельного белья с сыном в сердцевине, её дыхание долетает до детского личика, обдаёт теплом с запахом молока и крема, которым мама смазывает кожу лица перед сном.

– Т-ш-ш-ш, – выдают её губы совсем близко, – это сон, сына, только сон.

Она немного отстраняется и смотрит в упор. Светло-зелёные днём её глаза в темноте поблёскивают ночным небом, только в отличие от пустого небосвода, в её взгляде искрятся звёзды. Недавний страх тут же тускнеет, теряет яркость и формы, мальчику уже начинает казаться, что мама права: ему всё приснилось. Но тут он улавливает движение в чёрном проёме открытой настежь двери. Конечно же за мамой увязался её ручной любимец, белый хорёк Велизар. Светлое пятно в темноте. Странное животное. Сынишка с неприязнью смотрит на хорька, тот не жалует маленького хозяина, довольно прямо давая понять это, несколько раз куснув, причём больно, когда мальчик имел намерение погладить зверька.

Мать будто чувствует, что кроме них с сыном есть ещё кто, оборачивается и тоже замечает белёсую тень у двери. Женщина задерживает взгляд и хорёк, поняв без слов, убирается прочь.

Нет, не сон! Матфей хочет прокричать во всю мощь, но голос таинственным образом немеет, застревает глубоко в глотке и леденеет. Да что же такое?! Так всякий раз. А сколько их было, этих разов? С прошлого года противный зловещий скрежет за дверью донимает его, пусть и не каждую ночь, и не всякую неделю. Но суть-то одна: мама приходит, шепчет слова успокоения и уходит, отставляя его наедине со страхом, который никуда не исчезает, не оказывается банальным кошмаром из сна, но вновь проявляет себя, как только тишина возобновляется в доме. И тот, кто скребётся за дверью, знает точно – в том мальчик полностью уверен, – маленькая жертва второй раз побоится вновь призвать маму, отваги не хватит. И мальчик больше страшится не того, кто за дверью, а отца, что громадной тенью поутру нависнет над ним и начнёт, нет, не ругать, этого в воспитании сына папа не позволяет себе, если только очень редко и за дело, но стыдить непременно примется. А мальчишка готов до утра, молча, терпеть, лишь бы не смотреть в отцовские глаза, в которых тяжёлый упрёк. Ничего постыднее нет в мире, чем видеть, сожаление в глазах того, кого обожаешь и боишься одновременно. Папа строг, но справедлив. Он прав, Фей – трусишка, раз по ночам зовёт маму.

– Если хочешь, я останусь, – предлагает мамин голос, чмокнув сухими тёплыми губами в нос.

– Нет, нет, мамуль, – тут же торопливо протестует сын, живо представляя за завтраком отца, – не надо.

– Точно? А то я могла бы…

– Нет, всё хорошо, – фальшивит мальчуган и вздыхает с облегчением, когда мама выпускает его из своих рук.

– Ну ладно, – соглашается она, но вдруг наклоняется и произносит, – если что не так пойдёт, зови, не стесняйся.

Он кивает и задумывается, когда мама выходит из его спаленки и медленно прикрывает за собою дверь: что же не так может пойти?

Шаги за дверью стихают, вновь дом наполнен снами и ночью.

Загадка вертится на кончике языка, готовая сдаться и открыть невероятную правду. Матфей уверен, что скрежет ему не снится, всё взаправду, но отчего же родители ему не верят? Неужели они не слышат? А если слышит только он, то, что же это, он ненормальный? От мысли его кидает в жар, он тут же сбрасывает одеяло, но опомнившись, набрасывает на себя снова. Это его укрытие от монстров, его домик, его секретное убежище до утра. Днём скрежет не преследует мальчика, впрочем, ему и других странностей хватает, когда ночь отдыхает.

Шуршание возобновляется. Кто-то тихонько, еле слышно царапает низ двери в коридоре. Это так тихо, что вполне можно принять за шорохи, которые издают дома, но мальчик отчего-то твёрдо знает, что некто за дверью специально скребёт, с целью напугать, сильно-пресильно. С той стороны на двери и правда имеется несколько слабых тонких отметин, в самом низу, чуть толще волоска, но как доказательство не годится.

Нырнув с головой в самую гущу одеяла, мальчик всё ещё слышит скрежет, отдалённо, будто из глубин. Он жмурит с силой глаза и решает представить что угодно, вообразить невесть что, лишь бы отвлечься. Тогда тому, кто шуршит, надоест и он прекратит.

Подсознание вдруг поднимает на поверхность недавнюю встречу в городском парке, где мать с сыном прогуливались на днях. Накануне весь день шёл дождь, и дороги накопили множество серебристых луж и лужиц. Воздух тяжелел влагой и приторным ароматом липового цветения. Матфей, обутый в удобные резиновые сапожки не мог упустить шанса побегать по озерцам, в которых на бледно-голубых лоскутах проплывали молочные облака – отражения неба. И, сильно увлёкшись, он не заметил девчушку, стоявшую совсем близко около одной особенно глубокой и широченной лужищи. Как результат «девятый вал» настиг девочку, хорошенько обдав её. Мальчуган, осознав масштаб проказы, тут же замер, прямо во взбаламученной воде, смущённо уставившись на «жертву» приливной волны. Однако, к его изумлению, насупившееся было девчачье личико прояснилось, а глазки-угольки, по-лисьи раскосые, хитро, даже шаловливо зыркнули. И в тот же миг девчонка, на которой, кстати, тоже имелись сапожки, ка-а-ак прыгнет в ту самую лужу, поближе к мальчишке! Этого он уж точно не ожидал от девочки. Ведь проделки и баловство по большей части – мальчишеское занятие. Его обдало нехилой волной, но как же было здорово! Они принялись прыгать, зайдя в самую сердцевину воды, не внимая окрикам матерей. Девочка сжимала в руке радужную карамель на палочке, та сладко пахла жжёным сахаром и ванилью. И в какой-то момент, когда солнце проглянуло и высветило лужу с резвящимися детьми, мальчуган невольно залюбовался незнакомой девчушкой: та прыгала, прикусив в азарте язык, только кончик розовел в уголке улыбавшегося рта. А как задорно взлетали её косички! Короткие, смоляные, затянутые снизу белыми резинками. Никогда прежде мальчик так восхищённо не смотрел на девочек, они попросту не существовали в его мире, обтекая его, как воздушный пузырь. Но в той луже тогда пузырь лопнул, открыв нечто новое, о чём малец доселе не подозревал.

Именно этот образ и вытаскивает из памяти Фей, защищаясь изо всех сил от страха, что подтачивает с обратной стороны двери. А там, будто почувствовав его настрой, скрежет унимается, но вместо него объявляются два голоса, тихих, вкрадчивых.