Обладатель Белого Золота

Закончив доклад, Кайл умолк. Он просил разрешения остаться с Ковенантом, но, судя по позе, не собирался уходить.

Поскольку Ковенант хранил молчание, заговорила Линден.

– Спасибо, – промолвила она. – Спасибо, что пришел.

В голосе ее слышалась боль за ставших жертвами Гиббона ни в чем не повинных мужчин и женщин и за ее друзей, у которых не было выбора.

Что же до Ковенанта, то печаль его была бездонной, а ярость безграничной. «Красавчик рыдает, как не рыдал ни один харучай», – повторял он про себя. Должно быть, то была правда: харучай не стал бы лгать. И это всего лишь одна капля в океане, разъедающем самые берега Времени. Океане злобы Фоула. Нельзя было допустить, чтобы подобные вещи повторялись и впредь.

Стряхнув головокружение и высвободив руку из хватки Линден, он продолжил путь вниз.

Линден позвала его, но Ковенант не откликнулся. Вместе с Кайлом она поспешила следом.

Путь был недолог. Вскоре Ковенант достиг дна глубокого колодца и остановился перед глухой стеной, которую помнил, – стеной с невидимой дверью. Он никогда не открывал ее и не знал, как она открывается, но это не имело значения. Имело значение лишь то, что именно здесь Гиббон замыслил дать ему бой.

Ломать дверь Ковенанту не пришлось. В следующий миг она открылась по велению Гиббона, пропустив его, Линден и Кайла в одну из величайших сокровищниц древних Лордов.

В Зал Даров.

Спустя столетия хранилище все еще не тронуло разрушение. Правда, в воздухе ощущался запах дыма, ибо Гиббон использовал для освещения факелы, обычный огонь, пожиравший плоть дерева. И этот свет не позволял по-настоящему увидеть и оценить хранившиеся здесь шедевры.

Но все они были целы.

Сокровища, оставленные Лордами будущему, которое их отвергло.

Создатели Ревелстоуна почти не изменили природные очертания огромной пещеры. Они выровняли и отполировали пол, но сохранили нетронутым природный камень стен, и грандиозные колонны, поддерживавшие потолок зала и весь Ревелстоун, остались шероховатыми. Но нарочитая грубость отделки как нельзя лучше соответствовала предназначению помещения, ибо подчеркивала утонченную красоту творений мастеров и умельцев древности.

Стены украшали шпалеры и полотна: благодаря то ли секретам древних художников, то ли самой атмосфере зала они казались неподвластными времени. На постаментах между колонн высилась резная и лепная скульптура. Небольшие предметы покоились на деревянных полках, хитроумно прикрепленных к камню. Картин – живописных и тканых – было немало, но куда меньше, чем изделий из дерева и камня – материалов, издревле почитавшихся в Стране. Зато металл – в какой бы то ни было форме – среди Даров отсутствовал.

Ковенант помнил это место, но сейчас ему показалось, что он забыл, сколь оно драгоценно. Зал Даров словно бы зримо возвращал его в минувшее, пробуждал сладостные и ужасные воспоминания. Лена и Этиаран, любовь и насилие, суровая сострадательность Морэма, гордые как ветер ранихины и упорные как сама земля реймены. И Великаны, Великаны с их верностью, величием и печалью... Статуи олицетворяли вечность. Здесь, в Зале Даров, в полной мере было явлено, на что способны жители Страны, когда им дарован мир.

И именно здесь, в уязвимом средоточии унаследованной от прошлого красоты, Гиббон-Опустошитель вознамерился бросить вызов Ковенанту и в схватке с ним определить судьбу Земли.

Почти бессознательно переставляя ноги, Ковенант шел навстречу на-Морэму.

Тот, облаченный в черное и алое, с железным посохом в руке и горящими красным огнем глазами, поджидал его, стоя в центре выложенной посреди зала мозаики. Прежде Ковенант ее не видел – вероятно, она была выполнена уже после его прошлого посещения. Составленная из небольших камушков цвета алианты – цвета страдания, она изображала Кевина Расточителя, свершавшего Ритуал Осквернения. В отличие от прочих работ, она не несла в себе жизнеутверждающего заряда, но выражала неимоверную боль и печаль так, словно они могли послужить источником удовлетворения. Гиббон занимал место над самым сердцем Расточителя Страны.

А на краю мозаичного пола стоял на четвереньках Хоннинскрю. При появлении Ковенанта капитан не поднял глаз, хотя в нынешнем положении он если и мог чем пошевелить, то только головой. Силой какого-то неведомого ухищрения Гиббона-Опустошителя Хоннинскрю оказался вплавленным в пол. Упав на четвереньки, он погрузился в камень, до колен и локтей, словно то был зыбучий песок. Затем пол затвердел, и Великан был намертво схвачен камнем.

В глазах его застыло отчаяние. На-Морэм рассмеялся.

– Ты хотел, чтобы я встретился с тобой, Неверящий? – промолвил он густым, сильным голосом. – Ну что ж, теперь тебя не спасет никакое неверие. Я пощажу тебя, лишь если ты падешь ниц.

В ответ Кайл проскочил мимо Ковенанта и устремился, к Гиббону так, будто надеялся, что сможет уничтожить Опустошителя.

Но Гиббон был начеку. Рука его крепче охватила жезл, треугольное навершие объяло пламя.

У Хоннинскрю вырвался крик.

– Я знаю тебя, харучай, – с безумным придыханием произнес Опустошитель. – Низкопоклонник, которому ты служишь, не осмелится напасть на меня, поскольку дорожит этими остатками давно умершего прошлого и боится повредить их. Он до сих пор любит Землю, которой давно нет. Ты не столь безумен и не стал бы колебаться по столь ничтожной причине, однако ты тоже был и остаешься глупцом. И не захочешь, чтобы я отнял жизнь у этого презренного Великана, дерзко возомнившего себя способным помериться со мной силами.

Кайл резко повернулся и зашагал к Ковенанту. Лицо его ничего не выражало, но на висках и в уголках глаз выступил пот, словно выжатый из самого сердца.

Линден попытался выругаться, но у нее вырвалось лишь невнятное бульканье. Непроизвольно подавшись назад она наполовину укрылась за спиной Ковенанта.

– Выслушать тебя? – продолжал Гиббон, возвышая голос так, что он заполнял злобой каждый уголок огромного зала. – Все вы глупцы, и никто из вас не поднимет против меня ни пальца, ни пламени. Ты повержен, Неверящий. Ты боишься разрушить то, что тебе дорого. Твоя любовь – трусость, а потому ты повержен.

Горло Ковенанта перехватил спазм, словно он задыхался от дыма.

– А ты, Линден Эвери... – Нескрываемое презрение на-Морэма наполняло воздух. – Зная, каково прикосновение моей длани, ты, тем не менее, осмелилась выступить против меня снова. И почитаешь это победой над собой, думая, что глупость способна одолеть укоренившееся в тебе Зло. Ты считаешь, что мы оценили тебя неверно, что ты в состоянии отринуть Презрение. Но твоя вера проистекает из слабоумия. Ты еще не испытала всей глубины собственного осквернения! Встретиться со всеми вами? – неожиданно возопил он, охваченный злобным возбуждением. – Вы прокляты, и мера вашего проклятия неописуема. Я буду пировать вашими душами.

Линден, разрываемая страхом и гневом, стонала от отчаяния. Она зашла так далеко потому, что любила Ковенанта, но Гиббон внушал ей ужас. Она боялась его всеми фибрами души. Лицо Линден побледнело как саван, глаза стали похожи на раны.

Несмотря на оцепенение, Ковенант знал, что с ней происходит. Ее раздирало неудержимое желание завладеть силой и сокрушить Гиббона – вырвать его с корнем, словно он был частью ее самой. Частью, которую она ненавидела больше всего.

Но решись она пойти на это – вздумай она и впрямь овладеть сознанием Ковенанта и его огнем, – ее ждало неминуемое поражение. В этом случае наследие родителей неизбежно одержало бы верх. Сокрушив Гиббона силой Тьмы, она сама заняла бы его место, пребывая во тьме вовеки.

Но от этого – хотя бы от этого – Ковенант мог ее избавить. И сейчас он чувствовал, что момент наступил. Переполнявшая сила была способна разорвать время. Чтобы не утратить контроль над ней, он должен был действовать немедленно. Ковенант смотрел только вперед и не заметил, как переступил край мозаичного круга.

Гиббон воздел свой жезл. Глаза его извергали красный огонь.

– Поберегись, Неверящий! – взревел он. – Ты сам не знаешь, что делаешь. Взгляни на свои руки!