Страница 41 из 127
— Знает ли Лесли о ваших чувствах? — спросила она.
— Нет-нет, разве что догадалась. Во всяком случае, я ей ничего не говорил. Не такой уж я подлец, миссис Блайт. Но я полюбил ее и ничего не могу с собой поделать. Я так несчастен!
— А она вас любит? — спросила Энн. И в следующую минуту, услышав слишком жаркое отрицание Форда, поняла, что спрашивать этого не следовало.
— Нет, конечно, нет! Но если бы она была свободна, я сумел бы завоевать ее любовь. Я в этом не сомневаюсь.
«Она его любит, и он это знает», — подумала Энн, а вслух напомнила:
— Но она не свободна, мистер Форд. Единственное, что вам остается, — это уехать, ничего ей не сказав, и дать ей жить по-своему.
— Я знаю, знаю, — простонал Оуэн. Он опустился на заросший травой берег ручья и мрачно уставился в воду. — Я знаю, что ничего сделать нельзя… только сказать ей банальные слова: «До свидания, миссис Мор, благодарю вас за чудесное лето», — как сказал бы заботливой хозяйке, которую ожидал увидеть на ее месте. А потом, как честный квартирант, заплатил бы причитающиеся ей деньги и уехал.
В голосе Оуэна звучала такая мука, что у Энн сжалось сердце. Но что ему сказать, как ему помочь? Винить его не в чем, посоветовать ему нечего, сочувствием его страдания не облегчить. Можно только вместе с ним сожалеть о невозможном. И как же жалко Лесли! Неужели бедная девочка мало настрадалась, чтобы ей выпало еще и это?
— Мне было бы не так трудно уехать и оставить ее в покое, если бы она была счастлива, — страстно продолжал Оуэн. — Но сознавать, что я ее оставляю на мученья — это самое ужасное. Я с радостью пожертвовал бы самой жизнью, чтобы сделать ее счастливой — но я ничем не могу даже облегчить ее участь, ничем! Она до конца своих дней привязана к этому слабоумному, и ее ждет чреда пустых, бессмысленных, безотрадных лет и одинокая старость. Я с ума схожу от этой мысли. А мне придется жить, не видя ее, но зная, как безрадостна ее доля. Это страшно, просто страшно!
— Да, это тяжело, — печально отозвалась Энн. — Все мы, ее друзья, знаем, как тяжела ее жизнь.
— Красота — это даже не главное ее достояние, хотя она самая красивая женщина, какую я знал. А как она смеется! Все лето я старался шутить, чтобы услышать ее заливистый смех. А ее глаза! Я никогда не видел такого глубокого синего цвета — и такого золота волос! Вы когда-нибудь видели ее с распущенными волосами, миссис Блайт?
— Нет.
— А я однажды видел. Я пошел было на маяк — мы с капитаном собирались на рыбалку. Но на море было сильное волнение, и я вернулся домой. А Лесли решила воспользоваться моим отсутствием, чтобы вымыть голову. Я увидел ее на веранде — она сушила волосы на солнце и, казалось, была с головы до пят облита живым золотом. Увидев меня, она поспешила в дом, но ветер подхватил ее волосы и закружил вокруг нее — прямо Даная в облаке золотого дождя, подумал я. Вот тогда я и понял, что люблю ее, что полюбил ее в ту самую минуту, когда впервые увидел ее на веранде в свете, падавшем из открытой двери. И такая женщина обречена всю жизнь прозябать в бедности и ублажать этого Дика! Сегодня ночью я бродил по берегу почти до утра, понапрасну ломая голову. И все же, несмотря ни на что, я не жалею, что приехал в бухту Четырех Ветров. Как это ни ужасно, мне кажется, что не встретить Лесли было бы еще ужаснее. Любить ее и расстаться с ней — невыносимая мука, но по крайней мере судьба наградила меня этой любовью. Не надо было вам ничего говорить, но от того, что я выговорился, мне стало немного легче. По крайней мере, этот разговор дал мне силу соблюсти приличия и уехать домой, не устраивая бесполезной и мучительной сцены. Только, пожалуйста, миссис Блайт, пишите мне хоть изредка. Я хочу хоть что-нибудь знать о Лесли.
— Я буду вам писать. И мне жаль, что вы от нас уезжаете — нам будет вас очень не хватать. Мы так все подружились. Если бы не это осложнение, вы могли бы приезжать сюда снова и снова. Может быть, когда-нибудь… когда все это забудется…
— Это никогда не забудется, и я никогда не вернусь в бухту Четырех Ветров, — сказал Оуэн.
Над садом стояла предсумеречная тишина. Слышался лишь монотонный шум набегающих на песчаный берег волн. Вечерний ветер перебирал струны пирамидальных тополей, наигрывая какую-то причудливую грустную мелодию. Тонкая молодая осинка вырисовывалась перед ними на фоне бледно-розового, с изумрудными прожилками заката, который наделил трепетно-призрачным очарованием каждый ее листок, каждую веточку.
— Красиво, верно? — сказал Оуэн тоном человека, решившего закончить мучительный разговор.
— Так красиво, что даже больно на душе, — тихо ответила Энн. — Мне всегда делается больно, когда я вижу совершенство. Ребенком я это называла «как-то чудно щемит на сердце». Отчего нам больно, когда мы встречаемся с совершенством? Может быть, от ощущения, что это предел, что лучше быть не может?
Тут появилась мисс Корнелия, как воплощение комедии, которая всегда из-за угла подглядывает за жизненными трагедиями. В присутствии мисс Корнелии любовь, страсть как бы съеживались и исчезали из виду. Однако положение вещей уже не казалось Энн таким безнадежным и горьким, как несколько минут назад. Но ночью она долго не могла сомкнуть глаз.
Глава двадцать седьмая НА ПЕСЧАНОЙ КОСЕ
На следующее утро Оуэн покинул бухту Четырех Ветров. Вечером Энн пошла навестить Лесли, но не застала никого дома. Дверь была заперта, и в окнах не горел свет. Казалось, будто дом вдруг утратил душу. На следующий день Лесли не зашла к Блайтам, и Энн решила, что это дурной признак.
Вечером Джильберт должен был поехать в рыбацкую деревню, и Энн решила доехать с ним до маяка и побыть с капитаном Джимом. Но на маяке она обнаружила Алека Бойда, который заменял дядю, а капитана Джима не было.
— Ну и куда ты теперь? — спросил Джильберт. — Поедешь со мной?
— Не знаю. Спускаться вниз мне не хочется. Пожалуй, переправлюсь с тобой и погуляю на песчаной косе, пока ты не вернешься. Здесь на скалах сегодня скользко и страшно.
Оказавшись на песчаной косе, Энн отдалась колдовскому очарованию этой ночи. Было довольно тепло, и под вечер пал туман. Но когда взошла полная луна и туман немного рассеялся, гавань и берега превратились в волшебный, фантастический мир, скрытый за серебристой завесой. Черная шхуна Джона Крофорда, груженная картофелем, казалась кораблем-призраком, направлявшимся в страну, достичь которой не суждено никому. В криках невидимых чаек чудились вопли обреченных на гибель моряков. Большие песчаные дюны обернулись спящими великанами из северных сказаний. Энн бродила в тумане, дав простор своему богатому воображению.