Открой свое сердце

— Нужно нарезать крупными кусочками, — подсказала она.

Пока мужчина разбирался с мясом, она занималась креветками и помешивала овощи на сковороде. В отличие от плова Алека, здесь не должно ничего подгореть. В процессе готовки они болтали о чем-то. Хотя, говорила в основном Пенни. Она даже подозревала, что мужчина периодически уходил в какие-то свои думы, но надеялась, что и сейчас может помочь ему отвлечься. Пусть, не сразу.

Пенни рассказала, что очень удачно познакомилась с механиком Алека. Но заметив, как встрепенулся собеседник, поспешила пояснить, что он всего лишь оказался хорошим специалистом и помог починить машину отцу.

— У папы старый Сааб и никто из механиков в поселке не мог разобраться в чем дело, машина периодически начинала дымить. Я плохо в этом всём разбираюсь, но он починил довольно быстро. Мы виделись пару раз всего.

Да уж Пенни, молодец! Говори больше о других мужиках в присутствии Алека, давай! Рикки, теперь этот механик. Может еще какой мужик есть, ну?

В остальном, вроде беседа велась непринужденно и Пенни смогла даже расслабиться.

Когда в сковороде были все ингредиенты, Льюис взяла открытую бутылку вина и наполнила бокал.

— В настоящую паэлью добавляется белое сухое вино. Обязательно хорошего качества. После этого блюдо нельзя накрывать крышкой, чтобы весь алкоголь выветрился. Вкус будет потрясающий. Немного соли и никаких специй кроме паприки и куркумы!

Она оставила сковороду на плите на малом огне и повернулась к Алеку лицом.

— А ты чем занимался всё это время? И что привело тебя в Лондон? Может, помощь нужна?

Пенни понятия не имела, какую помощь она могла бы предложить Алеку. Но не предложить не могла. Может, если она будет ему готовить ужин, пока он здесь, это и станет большой помощью.

АЛЕК

Как дома говоришь? — Алек снова улыбнулся, наполняя зрачки веселой хитринкой. За каких-то полчаса рядом с этой девочкой (ну никак не мог он привыкнуть, что вот эта хрупкая особа женщина тридцати лет, язык не поворачивается даже мысленно так ее назвать) выработал годовой лимит лёгкой весёлости, похороненной и забытой. Ему даже казалось, глупо совершенно, что мышцы лица заржавели и скрипят, стоит губам чуть разойтись в стороны. — Как скажешь.

Первым делом Алек развязал галстук. Не любил он удавки, да и отвык в лесу то. Вспомнилось вдруг, как толстая веревка легла на шею. Затхлая вонь камеры лечебки, его ведь сразу после возвращения из боя и замели. Горло сдавило удушьем. Рука сама потянулась к шее, желая сорвать то, что мешало дышать, но под пальцами ничего не было, кроме напряженной, горящей кожи. Алек прикрыл глаза, считая до десяти. Длинный вдох, чтобы вернуться в реальность. Столько времени уже прошло. Треклятая мышечная память. В этот момент он не думал заметит ли Пенни странное это поведение и на чей счёт отнесет тоже не думал. Иллюзий Лестер не питал. Любопытная донельзя, она, конечно, давно все разузнала. Может сразу полезла в проклятущий этот Гугл, может, когда пjостыла от обид. Слишком хотелось ей тогда докопаться до сути, чтобы поверить, что отступилась.

Может потому он до сих пор и не протянул к ней рук. Хотел, так чертовски хотел хотя бы просто коснуться ее. Ладони аж пекло от этого желания, будто прямо под кожей кислотой облили.

Алек помнил хорошо, как окаменела, вздрогнула жена, в ту их первую встречу после возвращения. Помнил грязный, замызганный стол комнаты для свиданок, как тянул к ней скованные наручниками руки, цеплялся за реальность изо всех сил, чтобы выплыть. Чернота засасывала его тогда в густое болото постоянного страха, бесконечных кошмаров, взрывов, криков и запаха паленой плоти. Ему нужен был якорь и Алек так наивно, так глупо полагал, что жена может им стать. Его штормило и жгло изнутри воспоминаниями о пережитом, внешние факторы только добавляли масла в пожарище. Казалось, что одна только нежность ее рук может помочь, напомнив, что ему есть за что бороться и почему нельзя просто осесть устало на жесткую лавку военного изолятора, прикрыть глаза и позволить всем вокруг делать, что они там надумали. В полном отчаянии, раздробленный на молекулы, он тянул к жене руки, чтоб холодная волна презрения и отвращения в ее глазах хлестнула по роже отрезвляющей пощечиной. Неожиданно и оттого еще больнее.

Почему вдруг он вспомнил это сейчас? Думал ли, что за такой искренней с виду улыбкой Пенни кроется второе дно? Что она тоже станет глыбой холодного, бездушного мрамора, стоит коснуться ее жаждущими хоть какого физического контакта пальцами? Станет ли, как жена, вспоминать, сколько на них крови безвинных. Тех самых детей, женщин и стариков с уродливых фото на первых полосах газет.

Собранный из уродливых лоскутов прошлого с разветвленной картой шрамов по телу, бывший майор Лестер боялся оказаться убитым холодным, полным страха или презрения взглядом. За долгие годы нарастив из напускного равнодушия эмоциональный бронежилет, он уже сам начинал верить, что все давно зажило и отболело, что прошлое приходит к нему только ночами, взрывая шумам канонад сны. И вот.

Дурак ты, Лестер. И не стоило приходить сюда, чтобы в этом убедиться.

Он как раз собирался открыть глаза, когда ощутил прикосновение, змейкой скользнувшее по руке. Замер, подавившись вздохом, будто гулкий стук сердца в ребра выбил из него дух. Ее руки, неуверенные, прохладные, скользили по предплечьям, медленно сдирая вместе с кожей толстую его броню. Больно и одновременно так хорошо. Оставленные от этих прикосновений следы пульсировали жаром свежей раны, а она, бедовая, будто даже не догадываясь (откуда бы ей), что делает с ним, опалила осмелевшими своими ладонями бока и сомкнула их где-то за спиной. Стиснув зубы, Лестер попытался вдохнуть. Хотя бы вспомнить, как это делается.

Пенни и раньше прикасалась к нему. К раздетому, напряженному от желания и это было другое, совсем другое дело. Сегодня руки ее ощущались иначе. В них не было жадного голода, только какая-то липкая тоска. И нежность. И вот этот простой, нехитрый, казалось бы коктейль, мешал дышать, мгновенно отправив в эмоциональный нокаут. Он даже не сразу осознал, что вот так и стоит, с зависшими в воздухе руками, забыв, куда их деть. Гулко втянув-таки в грудь наполненный ее запахом воздух, Алек осторожно, излишне бережно, опустил ладони на расслабленную ее спину, чуть вжимая в себя, слово бы хотел получить больше тепла и продлить неожиданное это мгновение. Недовольно замычав, когда Пенни шевельнулась в его руках, напрягся сильнее телом, не желая ее выпускать..

Девочка… Не жадничай, дай погреться ещё хоть немного.

Как он мог не ощущать и не замечать, насколько сильно замёрз, став похожим на ледник изнутри? Обмороженное это нутро щипало и жгло от ее тепла. Мысль, что, может, она ничего не знает, может была так зла, что не стала искать и смотреть, мелькнула в голове, отрезвляя. Столько лет он, не отдавая себе отчёта, ждал простого этого приятия, что сейчас был готов обмануться, получив шаткий повод. Отвесив себе мысленную оплеуху, Алек открыл глаза в надежде разобраться, но не успел даже отодвинуть Пенни от себя, чтобы вглядеться в ее лицо, ища в нем ответы, как губы ее, эти сладкие, пьянящие и лишающие воли губы, коснулись его собственных, напряженных, натянутых в плотную межу рубежа, вновь выбивая сиплый вдох из-под ребер. Он тут же забыл о сомнениях, о вопросах, родившихся в голове. Остался только трепет ее губ и дрожь тела мгновенно передавшаяся ему.

— Бессердечная, — вымученно простонав сквозь зубы, Алек разжал руки, борясь с желанием никуда ее не пускать.

Ну какая паэлья девочка? О чем ты вообще?

Он знал, что может, в самом деле может ее не отпустить, что нужно только прижать плотнее, надавив ладонью, распластанной меж лопаток, выудить из-за пояса джинсов футболку до треска натянутую на раздавшейся от возбуждения груди.

Кого ты обманываешь девочка? Ты такая же голодная, как и я. И паэлья твоя тут вообще не приделах.

Вздохнув, он улыбается, стараясь думать о чем-то, кроме пухлых ее губ. Да что там, просто стараясь думать, а не отдаться на волю инстинктам.