Страница 24 из 38
— Не знаю.
— И это не знаете?
— И это не знаю.
Лейтенант досадливо махнул рукой и ушел в свой кабинет не просто сердитый, а взвинченный. Потом его мучила совесть: он как-никак начальник этого солдата, — значит, сам виноват во всем. «Ну ладно, терзаться нечего, возьму с собой, а там видно будет», — решил наконец лейтенант.
Не успел Лигистанов выйти из дому, как на него обрушились звезды: большие, яркие и близкие, совсем близкие звезды. Медведица, перевернувшись ковшом, горела особенно ярко. А небо в просветах звезд чернело без каких бы то ни было красок и подсветов. Но больше всего Олега удивила луна. Боже мой, какая луна! Она висела чистым большим обрезком над лесом, и казалось, что этот обрезок не резали, а ломали надвое, потому что края были рваные, неровные. И горела луна тоже ясно, четко, и было похоже, будто ее влепили в небо.
Олег вздрогнул всем телом и тут же застегнул шинель — осень давала о себе знать сырыми туманами и первыми холодами. В казарме он приказал дежурному по подразделению разбудить Гаврилова.
— Он что, с вами пойдет? — удивленно переспросил дежурный и пошел в темную половину казармы, стуча сапогами.
Лигистанов бесцельно ходил по коридору, прислушиваясь к голосам за дверью. Дневальный переминался с ноги на ногу у тумбочки, потихоньку наблюдал за лейтенантом. Он, видимо, хотел спросить о чем-то. Но лейтенант остановился у стенда и долго его рассматривал. Перед ним на большом листе ватманской бумаги кем-то из солдат была нарисована карта, а по ней расставлены тушью самолетики. Они лепились на островах, на кусочках чужой земли, их было много, и все они смотрели в одну сторону — в нашу. А в Средиземном море плавал маяк, к нему на полях шло объяснение: склад атомного оружия США. На узком пояске американского материка были нарисованы бегущие солдатики, а перед ними красным язычком горел флаг Кубы. Солдатиков, как и самолетиков, тоже было много.
— Саранча, — сказал вдруг дневальный вслух. Лейтенант улыбнулся и снова начал ходить по коридору.
Наконец двери раскрылись и вышел Гаврилов — широкий, высокий, с белым припухшим лицом. Вдоль щеки пролегла красная полоса — от подушки. Видно, спал парень крепко. Лейтенант посоветовал растереть щеку.
— Почему я, товарищ лейтенант? — ныл Гаврилов, шагая следом за Лигистановым. — У меня ведь двойка по технической подготовке.
— Ну и что?
— Пусть идет тот, кто технику знает. Сколько я просил — переведите в другое подразделение, хотя бы в роту охраны. А то насмешка какая-то получается, — говорил Гаврилов недовольным тоном.
— Какая насмешка, Гаврилов?
— Конечно… Вам-то что!..
В темных глазах Гаврилова застыло не огорчение — зло: то ли он сердился на лейтенанта за то, что тот поднял его ночью работать, то ли парень сетовал на технику, на ее сложность.
Больше не говорили. Лигистанов шел впереди широкими журавлиными шагами, ссутулившись, наклонив вперед голову. Думал о чем-то. Те, кто знали его, считали, что Лигистанов странный, с причудами, офицер, но одаренный и технически грамотный. Многие находили в нем даже струнку исследователя.
Каждый раз, как только лейтенанту приходилось сталкиваться с неисправностями в технике, он на глазах менялся: начинал петь, балагурить, смеяться. В другое время он был молчалив и сосредоточен, постоянно чем-то озабочен. Должно быть, именно это мешало ему порой чистить сапоги, тщательно следить за своей внешностью. Но зато в тетрадях Лигистанова всегда был полный порядок. Каждый лист он исписывал ровным круглым почерком, чертеж делал с особой тщательностью. По вечерам лейтенант занимался английским языком и кибернетикой — страшно не любил попусту тратить время.
Гаврилов лениво тянул ноги, однако старался не отставать от лейтенанта. Будь его воля, он никогда бы не пошел в эту черную ночь. Но на то его воли не было. Да и у лейтенанта, наверное, не было на то своей воли. И это как-то успокоило Гаврилова, даже чуть расположило к Лигистанову.
Сапоги глухо стучали по бетонке, над головой чисто светила ехидно улыбающаяся луна.
— Тьфу ты. Смотреть не хочется, — сказал вслух Гаврилов.
Офицер свернул в лес, на тропку. Под ногами зашуршала сухая листва. Запахло сосной и отавой. Вдруг впереди, где-то в темноте, зашумели кусты и что-то тяжело ухнуло — лейтенант споткнулся.
«Чебурахнулся», — прыснул со смеху Гаврилов.
— Гаврилов, где вы? Осторожнее, тут кто-то дерево свалил, — голос лейтенанта был спокоен.
— Вижу, — отозвался Гаврилов и переступил через ствол осины. Лейтенант шел теперь прихрамывая, и Гаврилову было неловко за свое недавнее злорадство.
Ракета лежала на низких козелках действительно словно больная. Лигистанов обошел ее по-хозяйски, сдвинув на затылок фуражку и что-то прикидывая в уме. Гаврилов смотрел на него издали с удивлением. Полуосвещенное лицо лейтенанта казалось несколько старше, чем обычно, скулы и широкий лоб выделялись резкими, темными полосами.
— Гаврилов, несите инструмент. Займемся.
Сам лейтенант пошел куда-то, долго возился там и, вернувшись, расстелил на двух сдвинутых столах схемы.
— Люки открывать можете? — спросил Лигистанов.
— Могу, конечно. Руками я хоть что могу. И еще — мне бы топор или рубанок. А тут — ракеты. Изучи попробуй…
— Если взяться, изучить можно. Так с чего же начнем?
— Не знаю, мне все равно, — Гаврилов пожал плечами с явным безразличием.
— «Все равно» не выход, — спокойно ответил лейтенант.
Лигистанов не понимал этого человека и, откровенно говоря, презирал его за равнодушие. К чему? К ракетам! Даже простое любопытство чуждо было Гаврилову, точно ему все давным-давно известно. Другие солдаты спорили, носили под гимнастерками книги и читали их в любую выдавшуюся минутку. У них был и интерес, и любопытство, и гордость за доверенное им дело. Казалось, они влюблялись один за одним в ракеты, отдавали им всю теплоту своего сердца. И Лигистанов торжествовал — он не терпел, когда рядом с ним работали скучные и безразличные наблюдатели. А вот Гаврилов… Гаврилов считал себя человеком лишним, попавшим в подразделение Лигистанова по ошибке. Его пытались убедить в обратном, доказывали, что рядовой Костин тоже имеет неполное среднее, но, однако, он первоклассный специалист. Ничто не помогало. На боевой работе Гаврилов мог лишь снимать и одевать чехлы. После этого он обычно ходил со щеткой и наводил порядок. А может, в том-то и ошибка, что боевого дела не знал солдат?
Изредка лейтенант посматривал на Гаврилова и морщился: до чего человек неуклюже обращается с отверткой! Она глухо стучала, пока наконец солдат не высыпал в мешочки болты и не отошел в сторону.
— Открыли? — спросил лейтенант.
— Открыл.
Лигистанов стоял перед схемами и что-то искал в густой паутине линий. Неожиданно он заговорил, соглашаясь с Гавриловым.
— Такую технику сразу не изучишь, это вы правильно говорите. Ведь ракета что твой организм. Смотрите, сколько в ней проводов-артерий. Как у человека. Если, скажем, перерезать человеку артерию, то он погибнет. Согласны? А ведь с нашей ракетой может произойти то же самое. Ей бы надо подняться вверх, догнать цель и уничтожить ее, а она не поднимается. Умрет тут вот, на столе. И цель пройдет. А цель — это противник. У него на борту страшное оружие. Вот сейчас наша ракета «заболела». Кто ее должен вылечить? Мы. Мы подлечим ее, и она снова займет свое боевое место. Ну а что «заболела», так это и с нами бывает. Правда ведь?
Гаврилов улыбнулся, умилившись: ему нравилось, что лейтенант его, молодого солдата, равняет с собой.
— Можно к этому делу и с другой стороны подойти, — взглянув на смущенного Гаврилова, продолжал лейтенант. — С моральной. Ракета, она действительно как человек. Цель жизни имеет. Вот у меня и у вас — у каждого своя цель есть. Иначе зачем же нам жить, если без цели? Во-первых, скучно. А во-вторых… Если человек поставил перед собой задачу, то какие бы трудности ни встречались, он с ними справится. Переборет их. А это же интересно. Еще как интересно! — Лигистанов взглянул на солдата веселыми глазами.