Страница 15 из 38
* * *
Рябов сталкивался с Мечниковым редко. Начинался рабочий день, солдаты уходили на стрельбище, в поле, к спортивным снарядам, а старшина оставался в опустевшей казарме: «гонял» наряд, наводил порядок, сдавал или получал имущество. Однако каждый раз, встречаясь с Мечниковым даже мельком, Рябов оставался озадаченным. Бросит Мечников мимоходом какую-нибудь фразу, и долго потом старый служака мучается, недоумевая: «К чему это он сказал? Насмешничает? Критику наводит?» Правда, ничего «неположенного» Мечников не допускает. Просто тон у него какой-то не такой и держится очень уж независимо.
У старшины были свои методы разгадывать людей. Он был твердо убежден, что подлинная суть человека открывается в работе, в отношении к делу. Причем, чем труднее и неприятнее работа — тем лучше. Поэтому, когда нужно было сделать что-либо особенно тяжелое, Рябов непременно вспоминал Мечникова. Не потому, что хотел ему досадить, а просто чтобы раскусить.
Однажды прошел сильный дождь. Земля пропиталась водой, раскисла. Солдаты хоть и скоблили подошвы о решетку, лежавшую перед входом в казарму, все же натащили много грязи. Она тянулась мокрой, липкой дорожкой от входной двери по всему коридору и чернела даже в спальной комнате между кроватями.
— Рядовой Мечников, помогите наряду мыть пол. — Старшина говорил обычным глуховатым голосом, и никто не замечал, что он с усилием добивается внешнего спокойствия.
— Есть! — солдат ответил, как всегда — громко и четко, и пошел готовить воду и тряпки.
Мечников скреб доски до самого отбоя, а старшина возился в кладовой, заходил в казарму проверить порядок в тумбочках, учил дежурного заправлять шинели на вешалке, смотрел, как закреплены вещевые мешки под кроватями. У него был вид человека, поглощенного обычным будничным делом. Но в действительности Рябов придирчиво наблюдал за Мечниковым: как тот приступил к работе, хорошо ли моет пол, что у него на лице — обида, отвращение?
Мечников удивил старшину. Он мыл пол не так, как все, — воду менял часто, доски оттирал до блеска, выстругал ножом палочку и выскреб застарелую пыль на плинтусах, обтер мокрой тряпкой ножки кроватей, вычистил угол за печкой, а дверцы печки и ее макушку вымыл дважды. В общем, сделал то, что мог бы спокойно не делать, от него это не требовалось. Больше всего поразило старшину то, что Мечникова не пришлось подгонять. Заметить, что старшина наблюдает, он, конечно, не мог, так что работал вполне самостоятельно.
Перед вечерней поверкой солдаты, собираясь на построение, толпились у двери. Они удивленно оглядывали преобразившуюся казарму, с любопытством следили за Мечниковым. Кто-то восхищенно сказал:
— Вот дает!
Рябов подошел к Мечникову, похвалил:
— Вы хорошо поработали, рядовой Мечников…
Старшина хотел объявить солдату благодарность тут же, при всех, но Мечников, как всегда, озадачил его своим ответом:
— Иначе принципы не позволяют.
— Какие принципы? — не понял Рябов.
— Мои, личные. Ведь каждый человек живет и работает по каким-нибудь моральным принципам.
— Чего-то ты загибаешь, — неуверенно произнес старшина, не замечая перехода на «ты». — Загибаешь. Моральный кодекс у нас один для всех.
— Один — это общий, по которому партия людей воспитывает. Но вот, скажем, честность или, например, справедливость? — Мечников улыбнулся и закончил: — Здесь, мне кажется, кое у кого свои взгляды…
Старшине показалось, что солдат как-то особенно выделил слово «справедливость». «В меня метит», — подумал Рябов.
— Разрешите идти? — спросил Мечников.
— Идите.
«Уловил, значит, мое отношение. Неспроста в меня этой справедливостью ширнул. А есть ли в кодексе такое слово?»
Рябов пошел в кладовую, где лежали его тетради, учебники, по которым он готовился к политзанятиям. Там было тихо, звуки смягчались плотными занавесками, закрывавшими полки. Пахло одеждой, сапогами, мылом и махоркой.
Рябов медленно водил пальцем по строчкам. Не обнаружив нужного слова, крутнул головой, усмехнулся: «Ах, шельмец, обманул. Нет в кодексе такого! Правда, сказано: «непримиримость к несправедливости». Но прямого указания нет». Старшина перечитал еще раз все пункты, отложил книгу. «Как ни крути, а он все равно прав. Коли «непримиримость», значит, и допускать такое не положено. Уел он меня, конечно уел! Сам, значит, по кодексу поступил, непримиримость показал. А меня, выходит, в отсталости уличил».
Как-то вечером, решая с командиром роты хозяйственные дела, старшина пожаловался капитану:
— Не встречал я таких, как Мечников. Ершистый, а все делает как надо. И разговоры у него какие-то непонятные: поначалу даже опасные, а вникнешь — вроде правильно говорит.
Рябов, забыв о своих обидах, говорил теперь так, словно от его воодушевления зависело, одобрит капитан Мечникова или нет:
— В субботу зовет Лозицкий Мечникова в увольнение. «Пойдем, говорит, с девахами познакомимся. Трали-вали, где что брали…» А Мечников ему в ответ: «Если бы я к твоей сестре с такими словечками подошел, что бы ты сделал?» — «Я бы тебе показал!» — «Вот и пойди; может, тебе девушка с братом встретится. Желаю ему удачи!»
Капитан улыбнулся, сказал доверительно:
— Знаете, Рябов, я тоже таких солдат раньше не встречал. Наверное, у нас прежде таких просто не было. А этот… Этот — первая ласточка. Он на металлургическом заводе работал в бригаде коммунистического труда. И бригада, видно, была образцовой не только на бумаге… Ты присмотрись, старшина, к парню и поддержи его. А то что ершистый он — так это ничего. Эти, новенькие, все с крепким характером.
* * *
Подошли полковые учения. Командир батальона назначил старшину Рябова возглавлять хозяйственный взвод: штатный командир подразделения находился в отпуске.
К концу первого дня учений Рябов подогнал кухню с ужином к своей роте. В поле запахло дымом. Душистая гречневая каша с мясной подливкой сразу же отодвинула на второй план все треволнения боевого дня. Повеселевшие солдаты получали свои порции и пристраивались неподалеку от кухни — на кочке, на пне, на расстеленной плащ-палатке.
Рябов как дирижер в оркестре. Повар раскладывает кашу. Движение бровей старшины — и тот переключается на разливку чая. Движение бровей означало: получили все, кому положено. Солдат, выдававший хлеб и сахар, повинуясь кивку Рябова, перешел к запасной кухне, где была горячая вода для мытья котелков. Шофер, укрывший брезентом ящик с хлебом, чтоб не пылился, кинулся снимать веревочную оградку, выставленную вокруг кухни перед началом ужина.
Заместитель командира батальона по политчасти капитан Дыночкин, воспользовавшись тем, что люди собрались вместе, решил поговорить с солдатами.
— Учения только начинаются, впереди много трудностей. Вашу роту отметили — смотрите не зазнавайтесь. А как вы думаете, почему командир батальона сегодня объявил благодарность Мечникову?
Рябов насторожился. Несмотря на совет командира роты присмотреться к Мечникову, никак не мог старшина побороть свою неприязнь к солдату.
— Так чем же отличился Мечников?
Рябов знал: капитан Дыночкин зря разговора не заведет. Сейчас он выложит свой главный козырь.
— А вот чем, — продолжал развивать мысль замполит. — Когда ехали на автомобилях, многие из вас дремали. Ну, признавайтесь, дремали? Подняли ведь ночью, по тревоге. Ну и не выспались. А в машине так приятно укачивает.
Солдаты заулыбались.
— Было дело, — крикнул кто-то, и все засмеялись. Замполит подождал минутку и тут же снова завладел общим вниманием.
— А рядовой Мечников не клевал носом — он наблюдал. Кто первый обнаружил разведку противника? Мечников. А когда спешились и пошли в атаку, кто бежал впереди? Опять Мечников. Бежать по мокрой пашне ему было так же тяжело, как и другим, но он не поддался усталости. Дальше. При закреплении рубежа кто первый отрыл окоп? У кого он оказался глубже всех и аккуратнее? Все у того же Мечникова. Вот это и называется — активность. Поэтому командир батальона его и отметил. А если все мы будем так действовать, что получится?