Страница 47 из 52
Фрол Прокопьевич меня удивил: он попросил (скорее, потребовал) принести ему готовую рукопись («сразу же»). Заявил польщённому Солнцеву, что обожает «интересные истории о советских детях» (это притом, что кроме научных и философских трудов я на его книжных полках видел разве что собрание сочинений Льва Толстого с новенькими нечитанными страницами — наверняка чей-то подарок). Намекнул Виктору Егоровичу, что «с удовольствием» ускорит встречу «миллионов» советских читателей с героями «новой и увлекательной» книги.
После похвал папиному литературному таланту Фрол Прокопьевич переключил внимание на Надины «золотые руки». Засыпал восторженными словами работы Ивановой: её «восхитительное» платье (которое подчёркивало «стройную фигуру юной красотки»), мою рубаху и брюки (тоже пошитые Ивановой). Сказал, что Надежде Сергеевне стоило подумать о собственном «показе мод» — пока хотя бы в «нашем» Великозаводске (но обязательно: с расчетом в будущем покорить своим «искусством» «подмостки» Ленинграда и столицы СССР).
Я удивлялся красноречию бывшего лётчика. Всё больше помалкивал — наворачивал утиное мясо и запечённую в духовке (в утином жиру) картошку. Слушал «взрослых» и думал о том, что происходило сейчас в доме Нины Терентьевой. Юрий Фёдорович не посвятил меня в свои планы. Лишь заверил, что «всё будет нормально». Он снова стребовал у меня обещание «не лезть, куда не просят». А в пятницу Зоя Каховская мне сообщила, что её отец улетел на выходные в Новосибирск. Как я понял: Каховский проверял (опять) алиби Дмитрия Григорьевича Лещика.
После второго бокала «развязался язык» у Ивановой. По просьбе Лукина Надя вспомнила истории из Мишиного детства. Она рассказывала, какой её сын «хороший мальчик». А я размышлял о том, как долго буду удерживать папу и Надежду Сергеевну в квартире генерал-майора. Я плохо представлял, в какое время нападут на школьницу. И Юрий Фёдорович не обещал «подать сигнал» о том, что «всё закончилось». Поэтому я решил, что максимально затяну время посиделок у Лукина (в идеале — до начала программы «Время»).
«Взрослые» прекрасно развлекали сами себя — болтали без умолку.
А для заскучавшего Павлика я устроил экскурсию по квартире ветерана.
* * *
При общении с Пашей Солнцевым у меня не возникало ощущения, что я разговаривал сам с собой. Пусть мальчик и походил на того ребёнка, каким я был в детстве. Однако теперь — он именно походил на меня. Но мною не был. И уже не станет — это точно. Будет он лучше меня или хуже — вопрос открытый. Но я уже знал, что он вырастет другим Павлом Викторовичем Солнцевым (не мной). Потому что тогда, к прошлому декабрю тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года, я прожил долгие два с половиной месяца без отца. Не улыбался беззаботно — вот так, как делал это сейчас Павлик. И рыдал перед сном едва ли не каждую ночь. А потом я существовал без папы всю оставшуюся жизнь; но часто о нём вспоминал. Павлику же предстояло «терпеть» воспитание родителя не один год. Я подумал, что с удовольствием понаблюдаю за той «нормальной» жизнью, какая могла бы быть и у меня. И проживу новую — жизнь Миши Припадочного.
В квартире Лукина я давно освоился: в её доступной для гостей части (в спальню пенсионера я заходил лишь пару раз, когда приносил Фролу Прокопьевичу лекарства). Потому с уверенностью опытного гида повёл настороженно озиравшегося по сторонам Павлика к висевшим на стенах рамкам с фотографиями. Увидел, как испарилась скука из Пашкиного взгляда при виде изображений лётчика Лукина рядом со старинными военными самолётами. Мальчик привстал на цыпочки — разглядывал верхние рамки: где молодой Фрол Прокопьевич махал рукой, сидя в кабине пилота, и где Лукин (стоя у крыла истребителя) сосредоточенно всматривался в безоблачное небо. Солнцева не заинтересовали групповые фотографии военных, как и те снимки, на которых будущему генерал-майору вручали боевые награды. Немного постоял мальчик около рамки с газетной вырезкой (прочёл короткую заметку о подвиге советского лётчика Лукина).
— Миха, смотри — это же Гагарин! — сказал вдруг Павлик.
Он указал пальцем на уже изученную мной до мельчайших подробностей фотографию. Мальчик приблизил лицо к изображению первого космонавта (едва не уткнулся носом в улыбку Юрия Алексеевича). Стекло над фото не покрылось мутной плёнкой влаги: Паша задержал дыхание.
— А рядом с ним… неужели дедушка Фрол? — спросил Солнцев.
Он приоткрыл рот, бросил недоверчивый взгляд через плечо — на беседовавшего с Надей и Виктором Егоровичем генерал-майора. Я в очередной раз признал, что нынешний Фрол Прокопьевич не сильно отличался от себя молодого — лишь «помялся» слегка, да сменил причёску (и цвет волос).
Я кивнул.
Сказал:
— Фрол Прокопьевич много раз встречался с Гагариным. Он может тебе многое рассказать о Юрии Алексеевиче. Такое, что ты опять рот приоткроешь от удивления.
Солнцев снова взглянул на ветерана, выдохнул восторженное «ух, ты».
— Миха, а тебе… тебе он рассказывал о Гагарине? — спросил Паша.
Своим «горящим» взглядом он вынудил меня пожать плечами.
— Конечно, — сказал я. — Потом тебе перескажу. Если захочешь. Но лучше бы ты послушал самого Фрола Прокопьевича: вряд ли я опишу Юрия Алексеевича так же хорошо, как он.
Павлик кивнул.
— Я… спрошу его, — сказал мальчик. — Потом… наверное. А это кто такой?
Он указал рукой на фотографию двух лейтенантов милиционеров.
— Этот на деда Фрола похож, — сказал Паша. — Только нос другой. И лопоухий.
— Это его старший сын, — ответил я. — А вот этот второй — Михаил Ильич Галустян, начальник Зойкиного отца. Он раньше дружил с сыном Фрола Прокопьевича.
— Раньше? — переспросил Павлик. — А теперь? Поссорились?
Я покачал головой. Посмотрел на чёрно-белый снимок. Подумал, что Пашка не ошибся: уши Якову Лукину достались не отцовские (раньше это не замечал).
— Нет, не поссорились, — сказал я. — Яков Фролович Лукин умер. Давно. Ещё до твоего рождения.
— А что с ним случилось? — спросил Паша.
— Его застрелили, — ответил я.
— Кто?
— Не знаю. И Фрол Прокопьевич не знает. Преступника так и не нашли.
Я покосился на Лукина — тот громогласно отсыпал Надежде Сергеевне комплименты (будто надеялся отбить у Виктора Егоровича невесту). Раскрасневшаяся от смущения Надя улыбалась. Виктор Солнцев потягивал из бокала вино, тыльной стороной ладони потирал нос.
— Только ты не спрашивай Фрола Прокопьевича об убийстве его сына, — сказал я. — Он не любит о нём вспоминать. И очень расстраивается от таких разговоров.
Пашка с серьёзным видом кивнул.
— Не буду, — сказал он.
И тут же ткнул пальцем в следующую фотографию.
— А это кто рядом с дедом Фролом? — спросил мальчик.
— Это его отец…
Я продолжил рассказ о людях, что окружали Лукина на фотографиях. Вкратце пересказал Солнцеву биографию родителей Фрола Прокопьевича Лукина (говорил едва ли не слово в слово то, что слышал о них от генерал-майора). Описал и жизненный путь самого Фрола Прокопьевича. Некоторые свои слова подтверждал, указывая на фотографии. Подумал вдруг, что рассказ о подвигах лётчика Лукина получился бы не скучнее, чем сказка об Игоре Гончарове. Решил, что подброшу отцу идею: написать биографию ветерана Великой Отечественной войны Лукина. Предложу сделать историю похожей на книгу «Три Дюма»: о подвигах трёх поколений Лукиных (дед Фрола Прокопьевича сумел прославиться в Первую Мировую). Многие снимки Паша рассматривал подолгу (в особенности те, на которых позировали военные). А некоторым доставался лишь его мимолётный взгляд (я удивился, когда мальчик не удостоил вниманием покойного генсека).
Мальчик прошёл мимо фотографий и замер рядом с сервантом.
Я подошёл к нему.
— Ух, тыыы! — выдохнул Павлик. — Миха, видал какой здесь ножик⁈
Солнцев указал на моего старого знакомца — на стоявший за стеклом на блестящей подставке (убранный в ножны) немецкий кинжал.