Страница 26 из 52
Генерал-майор взмахнул рукой.
— Ты хоть представляешь, Мишаня, сколько там степеней защиты⁈ В том числе от взрывов, пожаров, наводнений и даже от ядерной войны! Представляешь⁈
Фрол Прокопьевич запустил руку себе под рубашку, потёр грудь с левой стороны. В воздухе всё ещё чувствовался мятный запах: сразу после трансляции парада пенсионер прогулялся в свою спальню, проглотил там порцию лекарства. Я пожал плечами.
Признался:
— Плохо представляю, Фрол Прокопьевич.
Пожал плечами.
— Я тоже в этих делах не очень-то разбираюсь, — сказал Лукин. — Но я верю, что такие серьёзные и важные проекты создавались неглупыми людьми. Советскими людьми! Понимаешь? Даже не сомневаюсь, что при проектировании и строительстве АЭС наши инженеры предусмотрели всё — вплоть до падений метеоритов и прямого саботажа. Иначе и быть не могло! А тут…
Он опустил взгляд на бумагу.
—…Плановая остановка четвёртого реактора, испытание оборудования…
Генерал-майор фыркнул.
— Чушь какая-то! — заявил он. — Даже я это понимаю. А ведь я боевой офицер, а не учёный. На таких серьёзных объектах, как Чернобыльская атомная электростанция, каждые плановые остановки и любые испытания отработаны и продуманы до мелочей. И десятки раз согласованы! А ты мне говоришь… Да уж. Меня засмеют, если я кому-то расскажу всё вот это!
Лукин сгрёб со стола бумаги и потряс ими в воздухе, поднимая пыль.
— Понимаешь, Мишаня? — сказал он. — Засмеют! И будут правы!
Фрол Прокопьевич бросил бумаги на стол — те рассыпались по столешнице веером.
— Зато потом никому смешно не будет, — сказал я, — когда реактор всё же рванёт… А он рванёт! И случится выброс радиоактивных веществ. Это будет, как грязная бомба — совершенно несмешная. И потом двести сорок тысяч человек получат при ликвидации аварии предельно допустимую дозу радиации — это официальная информация.
— В такое никто не поверит, — повторил Лукин. — В Советском Союзе такое просто не может произойти.
Я развёл руками.
— Фрол Прокопьевич, рассказал вам всё, что запомнил. Индиру Ганди убьют, Черненко умрёт, реактор на Чернобыльской АЭС рванёт, случится землетрясение в Армении… ну, и произойдут прочие безобразия — их я вам тоже перечислил. Даты у вас есть. А вот подробностей и уж тем более технического обоснования всему перечисленному у меня нет.
Дёрнул плечами.
— Я не энциклопедия и не государственный архив, не Следственный комитет и не Академия наук. Говорю вам только о том, что видел; пересказываю, о чём читал и о чём слышал. В своих видениях я был обычным обывателем. Не имел допуска к секретным материалам — только к телевизору, к газетам и к радиоприёмнику. Как говорится: чем богаты…
— Следственное управление, а не комитет, — поправил меня генерал-майор.
Он вздохнул, вновь уложил бумаги в аккуратные стопки.
— Да уж, — сказал Лукин. — После Индии кости за борт уже не бросишь. Будем блудить: забить на полёты не получится. Придётся со всеми этими твоими рассказами что-то делать. Сдаваться мы не привыкли. Ох, упрячут меня по вашей милости в комнату с мягкими стенами — это на старости-то лет! От всех этих твоих рассказов, Мишаня, и в штопор сорваться можно.
Генерал-майор улыбнулся.
— Попробую обойтись сердечными капельками, — сказал он. — Чтобы не решили, что старик-ветеран поймал белочку. Мои слова и без запаха алкоголя любому покажутся более чем странными. Уж я это понимаю: самого тянет от всех этих… записей за голову схватиться. Но буду дёргать за рога. После Индии меня теперь хотя бы выслушают. Ну а потом, глядишь, и промаршируем.
Фрол Прокопьевич потёр ладонью грудь. И снова взял со столешницы лист. Пробежался взглядом по строкам, покачал головой.
— Указ «Об усилении борьбы с пьянством», говоришь, — произнёс пенсионер. — Ну и дела…
* * *
Перед тем, как выпроводить меня за дверь, Фрол Прокопьевич предложил мне сегодня поздравить «будущего тестя» с «новой звёздочкой». Он сказал, что накануне праздника Юрия Фёдоровича Каховского произвели в звание подполковника (это притом, что Зоиному отцу исполнилось только двадцать девять лет). «За особые заслуги, — сказал генерал-майор. — Их у него в этом году набралось предостаточно. И о них кому следовало доложили. Молодец наш Юра. Мне сказали, что приказ уже подписан». А ещё Фрол Прокопьевич поделился информацией о том, что вскоре у Зоиного отца будет повышение и в должности.
— Стульчик под его начальником зашатался после «дела мясников», — сообщил Лукин. — Долго Миша Галустян на своём месте не просидит — это уже точно. Жаль. Хотя… может, и хорошо, что его уберут из нашего УВД. Я ведь помню Мишу ещё лейтенантом: дружил он с моим старшим сыном. Галустян — тот ещё хитрован. Да, уж.
Пенсионер вздохнул.
И добавил:
— Давненько он меня не проведывал. Похоже, уже и не заглянет к старику — уедет, как и мечтал, в столицу: здесь он уже здорово подмочил свою репутацию. Такие вот дела, Мишаня. Так что к концу года Юра поднимется до заместителя начальника УВД — это уже решённое дело. Ну а там, глядишь…
Генерал-майор хитро улыбнулся, похлопал меня по плечу, будто это я получил вторую звезду на погон и совсем скоро вырасту в должности.
— Фрол Прокопьевич, а дядя Юра не рассказывал, как продвигается расследование убийства Оксаны Локтевой? — спросил я. — Той девчонки, которую зарезали в конце сентября. Помните, я неудачно засветился в её подъезде в день убийства?
— Помню, — сказал Лукин. — От чего же мне не помнить.
Генерал-майор подал мне куртку.
Болоньевая ткань шуршала, пока я наряжался в верхнюю одежду.
К седьмому ноября похолодало — мне чудилось, что не сегодня, так завтра утром увижу на поверхности луж блестящие льдинки. Надежда Сергеевна в воскресенье достала из закромов Мишину шапку — «петушок» с надписью «спорт». В похожих «петушках» уже ходили Вовчик и Паша Солнцев. Вот только на шапке Солнцева (как и в прошлой жизни — моей) было написано «Москва». Свою нынешнюю шапку я пока носил в сумке — сегодня и вовсе оставил её дома. Но на демонстрацию обязательно бы надел… если бы туда пошёл.
— Никак то дело уже не продвигается, — сказал Фрол Прокопьевич. — Юра сказывал, закрыли дело убитой девчонки ещё в прошлом месяце. Преступница-то умерла. Вот дело и прекратили.
Пенсионер вручил мне бумажный свёрток с блинами, которые мы не доели (завтра его невестка принесёт свежие).
— Как это… умерла? — спросил я. — Кто умер?
Всё же исхитрился: засунул свёрток в карман.
Лукин дёрнул острым плечом.
— Мамаша той девчонки, — ответил он. — Пережила своего ребёнка только на два дня. Померла в больнице ещё двадцать шестого сентября: совесть замучила. Юра сказывал: не успел с ней поговорить. Вот так вот. Следствие установило, что она свою дочку и зарезала.
Фрол Прокопьевич вздохнул.
— Такие дела, Мишаня, — сказал он.
* * *
А на следующий день генерал-майор Лукин подарил мне кактус.
Его подарок не стал неожиданным. Потому что мы давно уже обсудили подобный повод для моего визита в квартиру Фрола Прокопьевича. Я сам выбрал «жертву»: толстянку (денежное дерево). Толстянка обладала крупным стволом и небольшими овальными листьями (как утверждали, похожими по форме на серебряные динары). Похожее растение долго стояло у меня дома (когда я был женатым человеком). Супруга считала: оно «привлекало деньги». А вот меня ещё тогда смущал факт, что в листьях толстянки содержался мышьяк (я опасался, как бы те листочки однажды не оказались в моей тарелке).
Теперь же я собирался презентовать денежное дерево Елизавете Павловне Каховской. Но не по причине наличия в растении мышьяка. А как средство для того самого «привлечения денег». Работники торговли всегда были суеверными людьми. Они чаще других категорий граждан прыгали под бой курантов со стула (сжимая в руке крупную купюру) и маскировали на люстре красные трусы («верный» способ привлечь в магазин покупателей). Елизавета Павловна в моём присутствии просила мужа «умыкнуть» у ветерана войны «отросточек». Но Юрий Фёдорович ответил супруге жестом: покрутил пальцем у виска.