Страница 3 из 54
Вот конкретный пример несоответствия фактов теории. В процессе становления франкского феодализма прекарий и коммендация играли огромную, можно сказать, определяющую роль. Между тем ни в саксонский период истории Англии, ни в Скандинавии, ни на Руси, ни в Византии мы подобных институтов не найдем. Становление феодализма протекало здесь иначе. Зато колоссальное значение в процессе феодализации во всех перечисленных странах имело явление, известное на Руси под названием «окняжения»: дани и приношения, угощения и кормления всякого рода, взимавшиеся еще племенными вождями со свободных соплеменников или с покоренных народов, со временем эволюционировали частично в государственную подать, частично — в феодальную ренту, а само население, их платившее, превращалось в зависимых людей государя либо того магната, дружинника или церковного учреждения, которые присваивали право сбора этих угощений и платежей[3]. Этот процесс выразился в Англии в королевских пожалованиях бокленда, в скандинавских странах — в институте вейцлы, в Древнерусском государстве — в системе полюдья и княжеских погостов. В Византии, где истоки этого развития были, разумеется, иными, чем в других названных странах, в которых феодализм развивался на основе трансформации родового строя, государственная рента-налог, взимаемая с париков, превращалась в феодальную ренту. Эти явления давно известны, но место их и значение в генезисе феодализма в соответствующих странах трудно было научно определить, так как «классической» картине генезиса феодализма они не отвечали. В результате возникали серьезные трудности при понимании путей формирования зависимого крестьянства в целом ряде стран Европы.
С отмеченным сейчас явлением тесно связано и другое: образование господствующего класса феодального общества, его структура и его отношение с центральной властью. Ибо при возникновении феодальной ренты из дофеодальных «кормлений» подчас не создавалось условий для интенсивного развития частной власти феодалов и глубокой социально-правовой деградации свободных крестьян, не порывались все нити, соединявшие их с государством. Короче говоря, складывался иной тип феодализма по сравнению с феодализмом «классическим». Но в рамках господствующей в науке теоретической «модели» феодального строя этот иной тип не может получить полного признания. Он все еще воспринимается как нечто не характерное и не отвечающее полностью признакам феодализма, как некая аномалия, в лучшем случае — как побочный вариант, ответвление от «столбовой дороги» истории средневековья.
Таким образом, принятая теория феодализма не отражает ряда существеннейших черт социального строя, широко распространенных за пределами Франции. Конечно, теоретическая картина не может, да и не должна отражать всего богатства реального эмпирического мира, но в данном случае речь идет о том, что принятая теория феодализма исключает такие его черты, которые на значительной части территории Европы являлись ведущими и конститутивными. Применение традиционной теории феодализма к нефранцузскому материалу ведет к недооценке своеобразия социального строя в «неклассических» странах средневековой Европы. Историкам, руководствующимся этой «моделью», приходится повсеместно выделять те признаки феодализма, которые ею предусмотрены; иные же его черты, не предполагаемые «моделью» или даже противоречащие ей, именно поэтому отбрасываются как несущественные или не могут получить должной оценки: они кажутся незакономерными и второстепенными явлениями.
Но теоретическая картина, «модель» вырабатываются в науке не таким образом, что определенный частный случай по известным причинам возводится в общую норму, с которой затем как с эталоном сопоставляются все другие варианты; «модель» конструируется как связная система признаков, заимствуемых подчас из разных реальных образований, принадлежащих к одной группе и потому движущихся по общим законам; созданный научной мыслью идеализированный объект функционирует согласно этим законам и воплощает черты, принадлежащие в той или иной степени всем разновидностям данной группы; будучи свободна от специфичных признаков, затемняющих действие общего принципа, «модель» служит средством раскрытия в частных явлениях наиболее существенного и закономерного. Если же за общую «модель» взят образец, представляющий по сути дела лишь частный случай, то такая «модель» перестает действовать и из средства познания превращается в препятствие для адекватного уяснения существа общественных отношений, не соответствующих принятой теории. Не произошло ли именно так с «моделью» феодализма, которой пользуются историки?
Ныне историки все вновь и вновь убеждаются в том, что гетерогенность социальных форм в докапиталистические эпохи была исключительно велика, и подведение всех древних обществ под однозначное определение рабовладельческого строя либо отнесение всех обществ средневековья к феодальному типу встречается с непреодолимыми трудностями. Неотъемлемой чертой всех докапиталистических обществ, вышедших за пределы первобытной общины, является многоукладность социальных форм. Это явление не раз отмечалось исследователями, но, как правило, не получало должной оценки. Многоукладность, или разноукладность, наличие двух или более общественных форм в рамках одного общества, обычно принимается за признак его переходного состояния. Следовательно, предполагается, что на высшей стадии развития общественной формации явления многоукладности исчезают или, по крайней мере, теряют свое значение, отступают на задний план и могут не приниматься всерьез во внимание. Так ли это на самом деле? Не допускаем ли мы в данном случае такого упрощения действительной картины докапиталистических формаций, которое мешает нам правильно понять самую ее сущность?
Раннефеодальное общество было многоукладным, это общепризнано. Наряду с остатками рабовладения и колоната позднего Рима мы находим в Европе в первые столетия после его падения родоплеменной уклад варваров, а также общинные отношения, которые, кстати сказать, по целому ряду причин нельзя рассматривать только как пережиточную форму общинно-родового строя. Во-первых, потому, что соседская община средневековья существенно отличается от первобытнородовой общины по самой своей основе (ибо она не опирается на коллективную собственность на землю), а во-вторых, потому, что марковый строй средневековой деревни в значительной мере складывается вообще не в процессе трансформации более ранних типов общины, а в результате совершенно иного развития — внутренней колонизации, превращения небольших поселений и хуторов в деревни, т. е. в результате роста производительных сил и увеличения численности населения. Картина социальной многоукладности раннесредневекового общества не будет полной, если мы не учтем немалой роли «патриархального» рабства у варваров. Между тем, в нашей литературе многоукладность раннефеодального общества нередко заслоняется изображением интенсивного взаимодействия всех перечисленных форм общественной жизни, приводящего к торжеству феодализма. Не таков ли смысл тезиса о синтезе позднеримских порядков с социальными отношениями варваров? Этот синтез (обычно не исследуемый конкретно) изображается как сближение обоих укладов и их слияние, порождающее феодализм.
Такой синтез и в самом деле имел место в ряде стран Европы, но далеко не всюду он шел успешно или быстро[4]. Главное же состоит в том, что и к концу периода раннего средневековья в Европе социальная многоукладность изжита не была. Наряду с зависимым крестьянством и феодальными землевладельцами мы почти повсеместно находим более или менее значительные остатки слоя свободных мелких собственников либо даже широкую их массу, составляющую основную часть населения страны. Соответственно и свободная община не исчезает повсеместно. Аллод нигде, даже во Франции, не вытеснен феодом окончательно и полностью. Очень долго сохраняется рабство в разных видах и модификациях: дворовые слуги и холопы, пленные и покупные рабы, вольноотпущенники и кабальные люди не были лишь незначительной прослойкой сельского населения. Черты многоукладности в известной мере можно обнаружить и в недрах самого феодального уклада. Зависимое крестьянство феодальной эпохи никогда не составляло класса, единого по своему имущественному положению, социально-правовому статусу, по роли в политической и общественной жизни. Оно было разбито на многочисленные разряды, характеризующиеся разными формами зависимости, различными видами эксплуатации. Многие особенности положения разных социальных разрядов средневекового крестьянства генетически восходят к раннефеодальному и даже к еще более раннему времени.
3
См. ниже, гл. I, § 1, гл. III, § 1.
4
См. дискуссию о характере романо-германского синтеза в сб. «Средние века», вып. 31, 1968 (доклад А. Д. Люблинской и прения по нему).