Страница 45 из 48
— Однако потом этот ребенок, как вы его изволили назвать, проявил весьма опасную решимость. Если бы не ваша предусмотрительность, Макар Александрович, то он наломал бы дров.
— Тут вы мне льстите, Егор Алексеевич! Никакой особой предусмотрительности не было, просто я решил предупредить очередное самоубийство на почве несчастной любви и приказал своим помощникам проследить за господином студентом. Но, оказалось, что я его недооценивал! Вместо того чтобы покушаться на свою жизнь, господин Винокуров решил лишить жизни господина Дворжецкого. Когда банкир садился в поезд, чтобы ехать за границу, наш студент пытался зарезать его обыкновенным кухонным ножом, но лишь распорол пальто. После чего его и схватили мои помощники. Теперь, когда студент посидел в кутузке и поостыл, я думаю его можно отпустить, тем более что Дворжецкий находится уже вне пределов его досягаемости и, разумеется, не собирается подавать в суд за покушение на свою жизнь.
— Но ведь его самого надлежит предать суду! — пылко заявил пристав.
— Да-с, Егор Алексеевич, и за этим дело не станет, как только я полностью соберу все необходимые доказательства. Кроме обвинения в изнасиловании господину банкиру можно предъявить и попытку подкупа должностного лица, то есть предложение взятки вашему покорному слуге.
— Так это тоже был Дворжецкий? Но вы же не догнали того господина, который поручил передать вам три тысячи.
— Зато хорошо запомнил его лицо. Оказалось, что это подручный господина Дворжецкого — некий Георгий Владимирович Данилян. Судя по всему, проходимец еще тот… А, знаете, Егор Алексеевич, мне почему-то вспомнились слова митрополита Филарета, которые вы так любите цитировать: «К преступнику надо относиться с христианской любовью, поскольку низко преступление, а человек достоин сожаления». Как, по-вашему, применимы ли они к данному случаю? И какого сожаления достоин господин Дворжецкий?
Пристав задумался, тень нерешительности пробежала по его лицу. Гурский внимательно наблюдал за ним, с нескрываемым любопытством ожидая ответа.
— Трудный вопрос вы задали, Макар Александрович, — тяжело вздохнул старый полицейский, — ох, какой трудный… Я, конечно, не достопочтенный владыка Филарет и не знаю, что бы он сказал по поводу данного случая, однако мне представляется, что даже в этой ситуации имеется некое зерно истины. Господин Дворжецкий достоин сожаления за обуревающие его пагубные страсти, приносящие смерть и несчастье другим людям. И точно такого же сожаления достойны господа бомбисты, по злобе или неразумию убившие нашего обожаемого государя. Любое преступление состоит из намерения и благоприятствующего его выполнению стечения обстоятельств. За преступные намерения можно и должно осуждать, но осуждать стечение обстоятельств — по моему убеждению, то же самое, что роптать на Божье провидение! Если бы не та бомба, сразившая мальчика-рассыльного, то записка дошла бы по назначению и, возможно, господин Дворжецкий отказался бы от своего преступного намерения, а мадемуазель Симонова была бы сейчас жива и здорова. Но, увы, этому воспрепятствовало какое-то странное стечение роковых обстоятельств… Похоже, Господь Бог намеренно так устроил, что всякое тяжкое преступление обязательно влечет за собой цепочку несчастий, однако он же заповедывал нам раскаяние и милосердие… Не знаю, удовлетворил ли вас мой ответ, — и Егор Алексеевич вопросительно посмотрел на следователя.
— Я не во всем с вами согласен, — живо откликнулся тот. — Вспомните, что из четырех бомбистов, карауливших государя, бомбу бросили только двое, хотя возможность сделать это была у всех.
— Правильно, но у третьего не хватило силы духа совершить преступление, а четвертый был так потрясен видом крови, что раскаялся и позабыл о собственном намерении!
— Я непременно попытаюсь увидеть хотя бы тень раскаяния на физиономии господина Дворжецкого, когда придет час предъявить ему обвинение, — твердо пообещал Макар Александрович Гурский.
Полгода спустя
ЭПИЛОГ
…И когда окончательно затих страшный грохот и скрежет, разнесшийся по всей округе, на мгновение наступила зловещая тишина, тотчас же прервавшаяся криками, стонами и звериным воем насмерть перепуганных людей, спешивших выбраться наружу из покореженных вагонов. Катастрофа произошла в довольно безлюдном месте на перегоне между станциями Борки и Тарановка. Картина крушения пятнадцати вагонов царского поезда, на котором Александр III совершал путешествие по южным окраинам своей империи, выглядела поистине апокалиптической: оба паровоза, украшенных дубовыми гирляндами и трехцветными флажками, глубоко врезались в землю, и, наклонившись набок, застыли на высокой насыпи, по одну сторону которой расстилались бескрайние поля, а по другую виднелись отдельные деревни и плескалось небольшое озеро.
Сразу за паровозами виднелись сцены ужасного разрушения — искореженные остовы вагонов с торчащими вкривь и вкось колесами и вырванными дверьми, разбитые шпалы, погнутые рельсы и повсюду — куски дерева и материи, осколки зеркал и посуды, поломанная мебель, вывалившаяся наружу сквозь разломанные стенки вагонов и масса всевозможных предметов, назначение которых определить было невозможно. Весь этот мусор густо усыпал обе стороны откоса.
За грудой изувеченных вагонов начиналась череда тех, что сошли с рельсов, но не упали. Они располагались в самых невероятных положениях — вагон на вагоне, как бык на корове, вагон вошедший в другой как в пенал, а некоторые просто упирались в землю под острым углом и зияли продольными и поперечными выбоинами.
На одной стороне откоса, сильно накренившись, застыл «детский вагон» с выбитыми поперечными стенками, в котором захлебывалась испуганным плачем малолетняя великая княжна Ольга Александровна; на другой стороне валялись жалкие остатки зеленого вагона министра путей сообщения Посьета, дрожащего от страха старика в форменном вицмундире, который, чудом уцелев, забился в угол бывшего кабинета и никак не мог придти в себя.
И повсюду, среди свежеокровавленных обломков крушения, валялись тела — сплющенные, раздавленные, искореженные… Еще страшнее выглядели их отдельные части вроде голов, рук, ног. Макара Александровича Гурского особенно потряс вид вырванного с мясом большого куска верхней мужской челюсти с густым черным усом.
Из-за поломки кареты следователь успел вскочить в царский поезд в самый последний момент, когда тяжелый, перегруженный состав, влекомый сразу двумя паровозами, уже отходил от станции Тарановка. Первым делом Гурский представился генерал-адъютанту Черевину — начальнику личной императорской охраны — и объяснил причину своего внезапного появления.
Получив разрешение на проведение следственных действий, Макар Александрович в сопровождении проводника направился в купе банкира Дворжецкого. Разумеется, царский поезд не предполагал наличия в нем иных лиц, кроме членов императорской фамилии, их приближенных и необходимого сопровождения, однако тщеславное желание одних находиться поближе к верховной власти вместе с неистребимой российской продажностью и разгильдяйством других привели к тому, что некоторые посторонние особы с помощью знакомств или денег сумели добиться для себя отдельного купе, в результате чего состав оказался явно перегружен.
Банкир ехал в своем купе один и, хотя до этого они с Гурским никогда не встречались, отнесся к появлению следователя весьма враждебно. Впрочем, Макара Александровича это не смутило, поскольку он и сам испытывал к Дворжецкому подобные чувства. Взаимная антипатия позволяла не тратить время на церемонии.
— Кто вы такой? — сухо поинтересовался банкир, когда провожавший следователя проводник исчез, и они остались наедине.
Коротко представившись, Гурский опустился на диван напротив.
— Чему обязан?
— Вы обвиняетесь в изнасиловании девицы Надежды Павловны Симоновой. Данное преступление было совершено вами первого марта сего года в ее гримуборной на втором этаже Пассажа. Могу предъявить вам показания вашего кучера, доставившего вас в тот день к Пассажу, или одного из служащих, случайно видевшего, как вы покидали здание. После совершенного вами надругательства несчастная девица на следующее же утро застрелилась из отцовского револьвера на паперти Исаакиевского собора.