Страница 40 из 48
— Неужели ты сама до сих пор ведешь все хозяйственные дела?
— Как же иначе? — злобно огрызнулась дочь. — Ведь при жалком окладе того ничтожества, за которое вы меня выдали замуж, постоянно приходится экономить!
Упрек был справедлив, и Павел Константинович виновато пожал плечами.
— А моя записка вовремя попадет в руки Дворжецкого? — минуту спустя обеспокоился он.
— Почему же нет? Его встреча с Надин назначена на завтрашний вечер, а сейчас даже не стемнело. Сегодня вечером или завтра утром записка будет у Дворжецкого… Если до того времени вы сами не передумаете… — И она вопросительно посмотрела на отца.
— Я буду проклят во веки веков, если посмею это сделать! — торжественно изрек он.
— Аминь! — язвительно откликнулась дочь. — Кстати, почему «буду», если вы говорили, что уже прокляты? Или в первом проклятии вы не совсем уверены, поскольку еще не получили о нем официального уведомления?
Симонов с укоризной посмотрел на дочь, но не стал реагировать на эту колкость.
— Я надеюсь, ты не забудешь предупредить Надин, что все отменяется? И успокоишь ее?
— Сами прежде успокойтесь, папенька, — по-видимому, устав спорить, Катрин покачала головой и улыбнулась:
— Ей-богу, я не так плоха, как вы обо мне думаете. И мне не меньше вашего жаль Надин, не говоря уже о Юльке.
— Я в этом не сомневаюсь, — заверил Павел Константинович, целуя дочь в щеку. — И никогда не думал о тебе ничего плохого, девочка моя.
Катрин выполнила данное отцу обещание и на обратном пути специально заехала в мясную лавку Трофима Петровича Иванова, строго наказав ему при первой же оказии передать Дворжецкому запечатанную в конверт записку. Мясник клятвенно заверил ее в том, что уже завтра в полдень записка будет у банкира.
Но завтра наступило 1 марта 1881 года…
Глава 23
«О, МОЯ СИЛЬФАДА!»
— …На сельском празднике молодой поэт Амфитрион встречает избранницу своей мечты Сильфаду, но не может сочетаться с ней законным браком, поскольку этому препятствует злой дух Зукелий, который с помощью колдовских чар насылает на Амфитриона проклятие. И тогда Сильфада, желающая помочь возлюбленному, призывает на помощь добрую волшебницу — свою мачеху Федору. Федора рассеивает злые чары и с позором прогоняет злого духа Зукелия и его приспешников-трихинов обратно в преисподнюю, а счастливые Амфитрион и Сильфада идут под венец.
— К чему ты рассказываешь всю эту чепуховину? — озлился Петр Ливнев, обращаясь к своему знакомому, который, судя по черному театральному костюму, дополненному веревочным хвостом и рожками из папье-маше, исполнял роль одного из «трихинов». — Сюжеты всех этих пьесок одинаково глупы. Лучше заткнись и дай посмотреть.
Судя по перегару, «трихин» уже начал отмечать премьеру, тем более, что будучи «изгнанным в преисподнюю», он должен был вернуться на сцену лишь на поклон. В данный момент приятели находились за кулисами, откуда и наблюдали последний акт пьесы, по обычаю того времени носившей длинное и вычурное название «Возвращенная любовь, или Благодать для Сильфады».
Сам Ливнев только что доставил роскошную корзину цветов в гримуборную Надежды Симоновой. Встретив приятеля, он соблазнился его предложением и остался на намечавшийся банкет. Стоя за кулисами и любуясь на девушку в свадебном наряде поселянки, он был совершенно очарован и не слишком-то благородно сожалел о том, что познакомил ее с Денисом, а не «оставил для себя».
Несмотря на псевдоантичные имена героев, автор представляемой пьесы — немолодой уже драматург и режиссер Александр Трапезников, некогда принадлежавший к кружку славянофилов, постарался придать ей «славянский колорит». Так, мачеха Сильфады — добрая волшебница Федора — своими повадками и обликом очень походила на деревенскую сваху и постоянно переругивалась с двумя дразнившими ее шаферами, в свою очередь напоминавшими подвыпивших кумовьев из гоголевской «Ночи перед Рождеством».
Декорацией последнего акта вообще стал сельский пейзаж с малоросскими хатами. Посреди сцены был расположен длинный свадебный стол, в центре которого «миловались» молодые. А в это время на переднем плане комично одетые шаферы вели следующий диалог:
— Ты посмотри какая раскрасавица! — патетично восклицал первый из них, потолще и повыше, указывая на Федору, поздравлявшую молодых.
— О да, разэтакая! — вторил ему второй. — И как одета!
— Словно цыганка или куртизанка!
— Нет, кум, это ты врешь! Она — сударыня весьма строгих правил.
— О да, но правил лицемерия.
— Это еще почему?
— А что же это, как не самое большое лицемерие: одеваться, как потаскуха, но отказываться раздеваться по желанию достойных мужей?
— Это вы что ли достойные мужья? — строго спросила Федора, незаметно приблизившись к шаферам.
— Нет! — с комическим пафосом дружно воскликнули оба, отчаянно размахивая руками.
— А что это за желания вы тут высказывали? — продолжала «добрая волшебница». — Берегитесь, как бы я не превратила вас в прибрежные камыши, чтобы вы всю жизнь могли подглядывать за купающимися женщинами!
— Ты хочешь быть камышом, кум? — спросил первый из шаферов второго.
— О нет! — проворно отвечал тот. — Я предпочел бы стать раком, чтобы хватать голых баб своими клешнями.
— Довольно с меня ваших глупостей! — возмутилась Федора. — Замолчите оба и дайте сказать молодым!
Первой заговорила Сильфада-Надежда:
— О, мой возлюбленный друг, разлюбезный супруг! Доколе наши могилки не занесет вьюга, дотоле я буду тебе верная подруга!
— О, моя Сильфада, очей отрада! — отвечал ей Амфитрион. — Доколе сподоблюсь я на поэтическое пенье, дотоле ты будешь мое вдохновенье!
За сим последовал целомудренный поцелуй обретших друг друга и свое счастье возлюбленных, после чего дали занавес.
Раскрасневшаяся и радостная Надежда вбежала в свою гримуборную и замерла от удивления. На круглом столике в центре комнаты стояла огромная корзина с темно-красными розами. Первым делом девушка восторженно понюхала один из бутонов, бережно придерживая его своими тонкими пальчиками, а затем осторожно, стараясь не уколоться, стала искать в корзине записку.
Записки не было. Надежда разочарованно пожала плечами и начала расстегивать «свадебное» платье. В этот момент раздался стук в дверь, и она испуганно отскочила к стоявшей у окна ширме.
— Надежда-Сильфада, очей моих отрада, — пропел уже явно нетрезвый Амфитрион, — переодевайся скорее, мы все тебя ждем.
— Хорошо-хорошо, иду, — отвечала девушка, проворно стягивая платье вниз и переступая через него своими стройными ножками. Оставшись в тонкой сорочке, кружевных панталончиках и белых чулках, Надежда вышла из-за ширмы и, попутно успев оценить свое отражение в трюмо, подошла к креслу, на котором лежало ее темно-синее платье. Как же она любила свои яркие театральные наряды, и до чего же ей не хотелось после спектакля с ними расставаться, облачаясь в свою скромную одежду!
Легко вздохнув, девушка подняла платье, но тут раздался новый стук в дверь, заставивший ее стеснительно прикрыться и крикнуть:
— Нельзя, я раздета!
— Тем лучше, — пробасил уверенный мужской голос, после чего в комнату уверенно вошел банкир Дворжецкий, облаченный в черный смокинг и белую сорочку.
— Как вы посмели! — воскликнула Надежда. — Выйдите немедленно.
— Что это вы меня гоните, сударыня? — так искренне удивился банкир, будто бы ничуть не сомневался в желанности своего появления. — Разве вы не получали моих цветов?
— Ах, это от вас…
— И разве мы с вами не должны были сегодня вечером встретиться?
— Нет!