Роковые обстоятельства

Итак, Макар Александрович, подключив к делу всех своих помощников, принялся педантично разыскивать извозчика, который вечером первого марта находился вблизи от Пассажа, в одном из залов которого и состоялась премьера любительского спектакля, где дебютировала Надежда Симонова. Гурский дал указание «искать того, кто отвозил молодую взволнованную барышню в меховой жакетке и шляпке с вуалью».

Разумеется, эта работа заняла не один день, но, в конечном итоге усердие и терпение сыщиков были вознаграждены сполна. Извозчик по имени Парамон Ильин заявил, что в тот день он дежурил возле одного из подъездов Пассажа, выходившего на Садовую улицу и хорошо запомнил «заплаканную молодую барышню», которую подсадил к нему в сани некий «господин студент» — похоже, ее хороший знакомый.

— И куда он потом делся? — заинтересовался Макар Александрович.

— Так ведь тоже в мои сани сел! — простодушно отвечал извозчик.

— И что было дальше?

— Я отвез их в Столярный переулок.

— Дом запомнил? Показать сможешь?

— Делов-то! Да и чего показывать-то — дом пятиэтажный, зеленый, прямо напротив Кокушкина моста.

— А как выглядел этот студент?

Простой с виду вопрос вызвал у Парамона Ильина большое затруднение — похоже, помнить «в фасад» чуть ли не все здания города, ему было проще, чем физиономии своих седоков.

— Кажись, обныкновенно, — неуверенно вымолвил извозчик, — высокий, худой, еще небритый…

— Эх, ты! — усмехнулся Гурский. — Да под такое описание подходят почти все российские студенты. Какие-нибудь особые приметы были?

— Глаза у него какие-то ошалелые, — после долгих раздумий припомнил Парамон. — Да и дергался он постоянно: «Гони, говорит, брат дядя, да поживей, а то ни хрена не получишь на водку…»

— Что еще? Он говорил в пути? Может, девушку по имени называл? Или она его?

— Извиняйте, господин следователь, но ничего больше не помню!

— Ладно, и на том спасибо.

Немедленно отправившись в Столярный переулок, Макар Александрович без труда нашел описанный извозчиком дом, после чего принялся опрашивать молодого дворника на предмет того, в каком номере проживает «худой и небритый» студент.

— Да, есть тут один, — с охотой отвечал тот и даже назвал фамилию — Раскольников, — но он, кажись, уже и не студент вовсе…

— А как выглядит? — нетерпеливо спросил Гурский. — Высокий, дерганый, с ошалелыми глазами?

— Нет, ваше благородие, — отчего-то засмеялся дворник, — у Родион Романовича глаза задумчивые, а тот, который ошалелый, это его приятель.

— А ты почем знаешь?

— Так он, надысь, к нему и прошел!

— То есть ты хочешь сказать, что они сейчас вдвоем? — не поверил своей удаче следователь.

— Ну, дак, ежели еще все пиво свое не вылакали, то наверняка вдвоем и сидят!

Макар Александрович бегом бросился наверх — разыскивать названный дворником номер. Заглянув по пути в распахнутую настежь дверь хозяйской кухни, из которой несло кислыми щами, он поинтересовался у кухарки: дома ли господин Раскольников?

— А где ж ему быть? — громко отвечала эта задорная деревенская баба по имени Настасья. — Ведь он целые дни-то деньские, как пес, дрыхнет!

Удовлетворившись этим ответом, Гурский взобрался на пятый этаж и громко постучал. Небритый, большеносый юноша с покрытыми красной сыпью щеками почти тут же открыл дверь, окинув его таким взглядом, что Макар Александрович сразу вспомнил про «ошалелые глаза» и с этого момента уже не сомневался в своей удаче.

— Могу я видеть господина Раскольникова? — деловито осведомился следователь.

— Отчего же нет? — весело откликнулся студент — Вон он, на постели как зюзя валяется, — и посторонился, давая Гурскому войти.

Находившаяся под самой кровлей каморка «походила более на шкаф, чем на квартиру». В ней были желтые, местами отставшие от стен обои и крайне низкий потолок, поневоле заставлявший сутулиться даже человека среднего роста. Из обстановки имелось три стула, один из которых был совершенно сломан, да еще крашеный стол в углу, перед окном. На этом столе, прямо поверх книг и тетрадей, стояло несколько открытых пивных бутылок. Чуть ли не половину комнаты занимала ободранная старая софа, на которой, закинув руки за голову, лежал хозяин этой каморки. Русоволосый и красивый, он темными глазами встревоженно уставился на следователя, после чего сделал приглашающий жест рукой.

— Прошу садиться. Чему обязан?

— Для начала позвольте представиться, — кое-как пристроившись на шатком стуле, боком к двери и лицом к лежащему, внушительно заговорил следователь: — Пристав следственных дел Макар Александрович Гурский.

— Гурский? — воскликнул Раскольников. — Но, позвольте, а где же Порфирий Петрович?

— Какой Порфирий Петрович? Не имею чести знать этого господина, да это и неважно, поскольку я пришел сам по себе. Ваше имя мне известно, однако ваш приятель еще не представился.

— Петр Андреевич Ливнев, — дурашливо поклонился второй студент, продолжавший стоять у двери.

— Прекрасно. А кому из вас была знакома мадемуазель Симонова Надежда Павловна? — задавая этот вопрос, Гурский повернулся к Ливневу, поскольку именно от него ожидал услышать интересующий его ответ.

— Предположим, мне, — нехотя ответил тот. — А в чем дело?

— И это именно вы вечером первого марта сажали ее на извозчика и сопровождали до этого самого дома?

— А вы откуда знаете? — грубо спросил Ливнев. — Вы что, за мной следили?

— Много чести, господин студент, — холодно усмехнулся Гурский, которого начинал бесить этот «прыщавый молокосос». — Так что?

— Да, я привез ее сюда, хотел вот с Родькой познакомить…

— А что с ней такое было?

— В каком смысле?

— Она была взволнована, расстроена, нуждалась в помощи? Кстати, как вы сами оказались в Пассаже?

— Случайно, — буркнул Ливнев, отводя глаза. — А с Надеждой все было в порядке… То есть, конечно, немного переволновалась из-за премьеры, но ведь это самое обычное дело для начинающей актрисы.

— Ты же мне говорил совсем другое, — неожиданно вмешался Раскольников, до этого молча и внимательно слушавший разговор.

— Да что я тебе говорил, брось ты! — отмахнулся от него приятель. — И, вообще, что вы к нам привязались? — неожиданно набросился он на следователя, после чего протиснулся к столу и демонстративно допил свой стакан. — Сидят люди, пьют пиво, ведут философические беседы — так нет же, надо испортить им все удовольствие!

Такого хамства Макар Александрович снести не мог, а потому, приосанившись, грозно поднялся со своего места и презрительно усмехнулся.

— Философические беседы? Эх, вы, господа студенты! Мните себя Бог знает кем вместо того, чтобы делом заниматься! Вон, даже починить поломанный стул или пыль со стола стереть не про вас, вы же гениями себя мните непризнанными да человечество преобразовать мечтаете! А ведь вас, господин Раскольников, даже ваша кухарка псом обзывает! Я вон здесь не одной свечки ни вижу — по вечерам, значит, в потемках лежите да умным себя почитаете, а подняться с софы этой никудышной да на самую маленькую свечечку заработать лень, да и недостойно это для такого-то «мыслителя»! А ведь в таких-то потемках из подобных-то глупых и вредных мыслей всякие завихрения в мозгах и рождаются! Свечечка вам нужна, господа, свечечка!

— Это вы к чему? — заинтересовался Раскольников, спуская ноги на пол и садясь на постели.

— Да к тому! Еще древние говорили: безделье — мать всех пороков. А от себя осмелюсь добавить — и манию величия оно же порождает! Да выучитесь хорошенько, станьте профессионалами и начните дело делать — так, глядишь, эта самая мания с вас, как шелуха, и спадет, — Макар Александрович вдруг понял, что увлекся, поскольку пришел сюда вовсе не затем, чтобы читать нравоучительные проповеди молодежи. Насупив брови, он вновь обратился к Ливневу: — Короче, господин студент, либо вы сейчас же отправляетесь со мной в следственную часть и там будете подвергнуты допросу по всем правилам, с соблюдением надлежащих формальностей, либо соблаговолите четко и внятно отвечать на предложенные вам вопросы. Итак, ваше слово!