Портрет Лукреции

Она пробегает написанное глазами. Пустая, трусливая чепуха! Вопросы про домашних зверюшек и родных, список блюд, заткнутый айвой cinghiale и тарелки с инжиром… От самой себя противно. Это письмо чужого человека.

На самом деле она хочет спросить, идет ли во Флоренции дождь? Начались ли осенние грозы? Закаляется ли папа в Арно? Кружат ли скворцы над палаццо по вечерам? На закате солнце по-прежнему льется в мою комнату, а потом уходит за крыши? Ты по мне скучаешь? Хоть капельку? Стоит ли кто-нибудь перед моим портретом?

Она плавит сургуч над огоньком свечи, прижимает к алой лужице печать — герб ее отца, щит с шестью palle[55].

Затем откладывает готовое письмо в сторону и, оглядываясь через плечо, снова лезет в ящик стола. На сей раз достает квадратик tavola, которую сама выстругала и отшлифовала на прошлой неделе. Взвешивает дощечку в руке, проводит красным мелком сверху донизу, рисует узкую прямую полосу. Колонна. Рядом появляется треугольник и постепенно приобретает голову и руки, становится силуэтом.

Лукреция толчет красители, смешивает их с капелькой масла. Берет тонкую кисть и рисует красивое лицо в форме сердечка, тонкую шею, маленький подбородок, опущенные мечтательные глаза. За женщиной она изображает едва заметный силуэт мужчины, скрытый в синей тени; он слегка наклонен к первой фигуре, и на его лице читается нежность.

Законченная миниатюра размером с ладонь и радует, и пугает. Лукреция долго рассматривает ее, пока краска не высыхает, а черты пары не застывают на полотне навсегда: мужчина подается к возлюбленной, а ее лицо сияет скрытой радостью.

Лукреция проверяет кончиком пальца, действительно ли высохла краска, и внезапно луна прячется за облачком тумана, испуганная получившимся творением.

Она вновь озирается: вдруг дверь открыта и Альфонсо заглядывает через плечо? Потом берет кисть с жесткой щетиной, обмакивает в зеленовато-коричневый, оттенок густого леса, и размашистыми движениями накрывает картину тьмой, стирает возлюбленных, хоронит их под слоем краски. Исчезает платье женщины, рука мужчины, их лица, колонна. За считаные мгновения от них не остается ничего, они безвозвратно скрыты, и напоминают о них только маленькие бугорки на краске, подобные камешкам на дне озера.

Лукреция вытирает кисти, наводит порядок на столе, прислоняет теперь уже чистую tavola к вазе, гасит свечу и, убедившись, что не осталось никаких следов, возвращается в постель.

Дела Альфонсо в castello остаются для Лукреции загадкой, она знает лишь, что здесь у него гораздо больше забот, чем в delizia. Он встает рано, упражняется, обычно в компании Леонелло и двух-трех юношей; они уезжают на охоту или занимаются фехтованием во дворе. Потом муж идет в свой кабинет, читает письма, пишет ответы и наказы, выслушивает просьбы, отдает приказы гвардии, секретарям, чиновникам, советникам, политикам, архитекторам, кардиналам и канцелярии; неустанно и упорно укрепляет свою власть над регионом. Эмиссары, придворные, военные и послы день-деньской приходят и уходят. Если работы слишком много, Альфонсо обедает у себя. Эмилия передает новости: заместителям секретаря сказали конюхи, а им — стражники, а им — слуги с кухни, а им — служанки, что Альфонсо разослал шпионов во все уголки своего региона и соседних тоже, и в провинции дела идут относительно мирно, а вот при дворе — другое дело.

Лукреция не видит мужа целыми днями. Раз-другой он переглянется с ней на ходу, хмурый и строгий, окруженный чиновниками, или помашет, выезжая из ворот на усталой лошади, когда Лукреция гуляет по лоджии, или наспех попрощается утром, уходя из ее покоев.

Раз в день, говорит Альфонсо, он заходит в часовню на нижних этажах — не столько помолиться или исповедаться, сколько послушать, как хоровой дирижер репетирует с evirati. Этот дирижер — один из лучших мире, австриец из Вены, каждое утро по два часа занимается с учениками вокальными упражнениями и гармонической импровизацией. А по вечерам они репетируют выбранные Альфонсо номера для приемов. Ему нравится молча сидеть и слушать: проясняется ум и на душе становится спокойнее. Если нужно принять какое-то трудное решение — политическое, финансовое, семейное, — репетиция в часовне помогает собраться с мыслями.

После четырех-пяти дней в castello Лукреция понимает: ей предоставлена почти полная свобода. Невероятно! Большую часть дня она вольна делать, что пожелает. Можно рисовать пейзаж за окном, или собственный сюжет, или натюрморт из всего, что под рукой: глобуса, кожаной перчатки, подзорной трубы, тушки голубя из кухни, скелета белки, который она нашла у delizia, — и думать, как перенести все это красками на холст. Можно послать Эмилию к аптекарю за кошенилью или ярью-медянкой; служанка возвращается с кульками из вощеной бумаги, внутри которых лежат плотно обернутые конусы с разноцветными пигментами для радуги, птиц и зверей, листвы и дождей, для всего на свете, только бы подобрать нужную смесь и манеру нанесения. Можно спуститься по лестнице в покои герцога и гулять по террасе с апельсиновыми деревьями, смотреть на улицы города через ромбовидные проемы в стене. В первую неделю в Ферраре все возможно, все достижимо. Жизнь в castello наполняет ее необычайной силой: делай что угодно и рисуй, что вздумается. Стоит только протянуть руку — и получишь желаемое.

А вот у сестер Альфонсо на нее другие планы. Несколько дней Лукреция запирается у себя, тренируется изображать палаццо и delizia с высоты птичьего полета, но почти каждое утро за ней посылает Элизабетта. Ее покои драпированы насыщенно-розовым и потому напоминают мякоть фрукта. Лукреции приходится сидеть и ждать, пока золовка закончит прическу или увлажнит лицо и руки душистой мазью, поговорит с придворными дамами о каком-нибудь платье, письме, выступлении или скором festa. Потом Элизабетта берет Лукрецию под руку и гуляет с ней по castello, переходит из комнаты в комнату, спускается по лестницам или поднимается на закрытую лоджию. Иногда золовка упрашивает сорвать хоть несколько цветков с апельсинового дерева, что растет на закрытой террасе у покоев герцога.

— Его бутоны замечательно отбеливают кожу, — объясняет она, когда Лукреция приносит ей целую корзинку. — Хотя, конечно, у тебя и без них все прекрасно, дорогая!

Она спрашивает Лукрецию о детстве, братьях и сестре, о Флоренции — Элизабетта никогда там не бывала, но слышала о ее красотах и великолепной архитектуре. Она внимательно слушает ответы Лукреции, запоминает все подробности о ее семье, имена родных, их возраст и увлечения.

— Может, ты как-нибудь приедешь в гости, — отваживается Лукреция, когда оставить золовку без приглашения уже становится неприличным.

— Я была бы очень рада, — улыбается та.

Лукреция пытается вообразить Элизабетту в отцовском палаццо: ее узкие платья шуршат по плитам пола, внимательные глаза разглядывают позолоченные потолки; она осматривается, скрипя жестким воротником, говорит с Изабеллой и Элеонорой спокойным, учтивым тоном. А ведь тогда Нунциата тоже приедет! Будет высокомерно разглядывать роскошные фрески и статуи, презрительно морщиться от бравурных мелодий и фокусов акробатов. А потом нашепчет своим придворным дамам, какое во флорентийском дворе все шумное и безвкусное. Нунциата и ее противный спаниель впервые пробуждают в Лукреции стойкую дочернюю преданность: она никому не даст осуждать родителей и их образ жизни!

И никогда не пригласит домой ни Элизабетту, ни Нунциату.

Элизабетта следит, чтобы Лукреция не сидела подолгу за мольбертом, рисуя жизнь при дворе. Без предупреждения влетает в ее покои и распахивает ставни, испортив освещение для картины.

— Нельзя тут запираться на целый день! — заявляет она.

Элизабетта глядит на мольберт, но выдает только дежурную похвалу, дескать, очень красиво. Берет Лукрецию под руку, велит Эмилии снять с нее запачканный краской халат и ведет в салон, где поэты обсуждают стихи, философы — мораль, актеры репетируют, а знатные дамы шепчутся о мужьях, любовниках да ленивых портнихах. Обычно Лукреция сидит молча и терпит внимательные взгляды придворных: они оценивают ее осанку, драгоценности, роль при дворе, положение, внешность. Она велит себе не замечать их стрел и копий, только настраивает себя, будто струну лютни, на разговор философов в другом углу комнаты, на актера, что декламирует строки об Итаке. Если упоминается в чужом разговоре имя Альфонсо, она запрещает этим словам проникать в ее разум, отказывается нырнуть в озеро, где плавают все эти люди, даже не косится на проем, в котором стоит широкоплечий капитан гвардии, Эрколе Контрари, даже не моргнет, когда Элизабетта вдруг выйдет из комнаты, а вскоре за ней отправится и он. Она все видит, но никому не признается — ни себе, ни другим.

55

Шарами (ит.).