Страница 5 из 31
Я не мог поверить своим ушам: в письмах отец уверял, что мой проступок прочно забыт, хотя появляться в родном городе он мне пока не советует. И вот – такой зловещий поворот! Я клял себя, что так долго тянул с поступлением в университет, и что позволил своим делам прийти в такой упадок. Возможно, проведи я эти месяцы среди студентов, у меня бы уже были заступники в Париже, а сейчас… Тут я сразу вспомнил дипломатического врачевателя и, поразмыслив, рассудил, что у меня нет другого выхода, кроме как принять его предложение. По пути к указанному мне давеча дому, я окончательно убедил себя, что в нашей сегодняшней встрече был перст судьбы, и, страшась узнать, что место уже занято, сначала ускорил шаг, а потом побежал, несколько раз споткнувшись и с головы до ног измазавшись в нечистотах.
Я подошел к воротам глубокой ночью, но за ними слышался шум: там не спали, собираясь в дальний путь. Я постучал в круглый щит подвешенным молотком, и скоро в железном окошке появился свет факела, а затем чье-то смутное лицо, которое обрушило на меня потоки всевозможной ругани. Я униженно это перетерпел и попытался назвать свое имя. Открывать не хотели, тогда я, малодушно изгибая поясницу, подробно объяснил, в чем дело. Окошко в воротах с лязгом захлопнулось, и я услышал тяжелую поступь удалявшихся шагов. Затем все стихло. Я стоял на пустой улице, изгнанный отовсюду, без кола и двора, преступник на грани приговора, и молился, чтобы мне сопутствовала удача. Прошла целая вечность, прежде чем я услышал скрип открывающегося засова. Меня впустили и в мерцании коптящего светильника указали на мешок прелой соломы: «Завтра хозяин с тобой разберется».
Но завтра до меня никому не было дела. Несколько слуг сновали взад и вперед, забивая разным скарбом дилижанс почтового образца, и не желали отвечать на мои вопросы. Впрочем, когда им вынесли еду, то одна порция оказалась уготована на мою долю, и я с жадностью на нее набросился. Затем мне, в числе прочих, приказали приторочить к запяткам кареты какой-то необыкновенно тяжелый сундук, потом из дома поступило еще одно распоряжение, требовавшее совместных усилий, и еще одно. Вскоре я оказался включен в общую работу и воспринял это с неожиданным облегчением. Когда ближе к вечеру хозяин наконец-то вышел во двор, то я был уже совсем запарен и почти забыл о начальной цели своего прихода.
«А, молодой человек, – обронил он, проходя мимо. Я даже не шелохнулся – на моей голове дожидалась погрузки полная корзина аптечного стекла. – Мне сказали, что вы согласились к нам присоединиться. Рад, очень рад. Надеюсь, что перемена в вашем расположении произошла от полезных размышлений, а не от внезапно возникших неблагоприятных обстоятельств. Domina omnium et regina ratio, не правда ли? Работайте хорошо, и вы не раскаетесь в своем выборе». Я порадовался, что он ни в коей мере не нуждался в продолжении беседы и, постукивая тросточкой по булыжникам, прошел куда-то дальше, наверно, отдавать самые последние визиты. Ночью мы покинули Париж.
Вот так я был нанят в штат французского посольства, которое под охраной целого взвода драгун – при виде их формы, начищенного оружия и знаков государственной власти у меня отчего-то защемило сердце – отправилось в Вену с деликатной и чрезвычайно важной миссией. Цель ее была неизвестна никому, кроме моего нового хозяина, что, конечно, не мешало слугам судачить о ней чуть ли не каждый вечер (впрочем, только после того как лошади были распряжены и накормлены). Уже в дороге я узнал, что в случае необходимости наш путь будет лежать много дальше, совсем на край цивилизованного мира – в Петербург.
3. Историческая обстановка (та же рука, почерк становится чуть крупнее)
Тогда, если помните, разгоралась война, объединившая недавних злейших врагов – нашего короля и австрийского императора, точнее, императрицу, особу во всех отношениях достойнейшую и любимую своим народом. Третьей в этом союзе была императрица русская, дочь великого Петра. Означенная монархиня, статная, красивая женщина, к старости стала все больше времени уделять высокой политике, занятию, за редчайшими исключениями, лицам ее пола вовсе не свойственному по самой природе. В конце концов, она оказалась настолько поглощена государственными заботами, что стала преждевременно недомогать, и умерла в возрасте, который, например, для мужчин сходного положения является цветущим. Мне довелось увидеть ее, пусть мельком, поэтому я знаю, о чем веду речь. Ведь правду говорят, что перед самой смертью на челе у человека проступает вся его жизнь. Сие верно и в отношении царей, может быть, даже больше, чем кого-либо еще.
Кстати, из тогдашних коронованных особ я удостоился лицезреть только повелительницу России. Но можно ли было рассчитывать на большее? Понятно, что к свите нашего короля или цесарской фамилии меня бы не подпустили на пушечный выстрел – я не вышел ни чином, ни происхождением, ни даже внешностью, которая у меня обыкновенней обыкновенного. Вы удивлены, что я об этом упоминаю – не глупец ли? Однако в России все обстоит иначе, особенно в столице, которая, правду сказать, заметно отличается от остальной страны.
Там никто не пребывает в благостном европейском покое, с головой погруженный в привычную заводь, зная, чего ожидать завтра и послезавтра и в следующем месяце, и так до гробовой доски. Любой сколько-нибудь стоящий российский житель обязательно мечется между дворцами и тюрьмами, мертвецкими и банкетными залами. И я тоже вкусил от этого горько-сладкого блюда, приправленного силами превыше человеческих. Потому случилось так, что покойная императрица прошла перед моими глазами – да, на самом закате своей жизни.
Чуть спустя я оказался поблизости от двух наследников царственной покойницы: несчастного племянника и его великой жены, единственной монархини нашего времени, способной сравниться с мужами и героями прошлых дней. Итого я, француз-провинциал, лекарь-недоучка и беглый преступник, за свою жизнь узрел лицом к лицу трех императоров, и все – русские. Скажу честно, этим могут похвастаться только немногие тамошние сановники. Какова ирония, вы не находите? Хотя нашего последнего короля я тоже видел, но незачем доказывать, что зрелище это было совсем другого рода. К тому же, если следовать урокам моих учителей логики, то придется заключить, что королем он тогда, на площади у эшафота, почитаться уже не мог. Не то – русские цари. По мановению их руки не просто срывались с места сотни клевретов – нет, поворачивалась махина из миллионов голов. Даже люди, никогда не слышавшие имен их величеств, напрочь меняли свою жизнь, как поднятые ветром мельчайшие пылинки, сами не понимая, как сильно разворачивался их крест судьбы оттого, что державная рука указала налево или направо.
Трудно вообразить, насколько разными были эти три правителя, но одно их объединяло, оставляло печать на поступках, словах, движениях: они царили, царствовали по-настоящему, ежедневно выбирая жребий себе и своей стране. Да, это не всегда к добру, и я думаю, вас не надо убеждать в пагубности монархического слабоволия. Но, поверьте, я видел и обратное. Кто взнуздал себя, укротит и других. Короли часто отнюдь не безрассудны, а их фавориты совсем не бездарны. Другое дело, что спесивость и тупость сильных мира сего виднее и опаснее, чем у вашего соседа-бакалейщика. Но при этом они непременно пытаются доказать обоснованность своего возвышения: себе, людям и Всевышнему. Осознают выпавшую им роль и стараются сыграть ее как можно лучше, ибо, подобно предшественникам, хотят оставить след на бумаге и камне, поскольку только слава бессмертна в людской молве. Правда, ныне подобные соображения бесплодны. Думаю, на нашей земле теперь долго не будет никаких королей и тем более императоров. А также их тщеславных любимцев, алчных родственников и внебрачных детей. Только я не уверен, что это к лучшему. Просто их заменит кто-нибудь еще. Власть всегда влечет людей, и почему-то среди них очень редко встречаются праведники.
Прошу прощения за чересчур злободневное отступление. Я все-таки решил его не вычеркивать. Ведь – недавно пришло в голову – одним из предметов моего повествования является верховная власть. И я настаиваю на своем праве давать оценки, жаловать героев лавровыми венками признательности и горькими порицаниями разочарованности. Если хотите, даже читать мораль. Да, я считаю, мемуаристы могут, более того, должны читать мораль читателям – иначе зачем браться за перо? Пусть я не занимал высоких должностей, не сидел в собраниях избранных, а всего лишь был рядом с сильными, теми, кому Господь вручил тяжелое право миловать и казнить, взыскивать и награждать. Но когда прошедшее отдалилось и приобрело неожиданную выпуклость и отстраненность, то стало казаться, что мои свидетельства могут быть важны. Какие-то вещи из памяти не исчезают и их необходимо выпустить на свободу. Возможно, я просто искал оправдание тому зуду, что сначала точил меня и томил, а потом заставил испортить не одну кипу писчей бумаги.