Страница 4 из 18
Серьезно огорчал факт кислого информационного обеспечения – нужные книги продавались только на счастливом Западе, а библиотеки, даже могучая Публичка, то и дело вертели кукиш. Пришлось долго носить коньяк, чтобы припасть к мудрости профильных собраний, например, эрмитажной библиотеки, куда простым смертным ход заказан. Юный интернет в те годы помогал плохо и мало, исключительно по юной своей нескладности.
На Петухова он работал недолго.
Точнее, на одного Петухова.
Вскоре появились нужные связи, клиенты в лице дилеров и даже настоящих коллекционеров. Хоть заниматься приходилось всем подряд (от картин до самоваров), свой первый удачный опыт с индийскими саблями Ровный вспоминал с нежностью, навсегда прикипев к теме сердцем.
Потом, когда появились деньги, он аккуратно попытался перейти в высшую лигу – возить «старье» самостоятельно, что удалось вполне.
Сержант Петухов не обижался на такую неразборчивость однополчанина, справедливо полагая, что жить всем надо.
А Кирилл лет так через несколько сделался известен в тонком слое антикваров. Экспертом он слыл осведомленным, а барыгой не жадным. Великих миллионов заработать не удалось, но на спокойную жизнь хватало.
Он даже подумывал вновь перебраться в исторический центр, но вдруг обнаружил, что на загаженных берегах Суздальского озера ему вполне комфортно. Так и пророс антиквар Ровный на крайнем севере культурной нашей столицы.
К сорока годам он превратился в настоящего аборигена, подъезд величал парадным, бордюр – поребриком, палатку – ларьком и даже выучился рафинированному питерскому акценту.
Ровный оглядывался на жизнь и не мог взять в толк, как так вышло, что страна, которой полагалось окончательно развалиться при рождении, все еще живет и даже, если верить новостям, ведет какую-то внешнюю политику. Молодежь отказывалась читать, издательства выли от обвала книжного рынка, но он никого не осуждал, вспоминая клинописную табличку времен Хаммурапи, которая гласила: «Настают последние времена, младшие не почитают старших, кругом царит разврат и падение нравов, и всякий дурак норовит написать книгу».
Себе же он казался застрявшим меж двух времен, то есть при словах «негр преклонных годов» мог вспомнить не только Моргана Фримана, но и Маяковского.
Шумно грохнул юбилей, оросив пейзаж водкой, русский космос поглотил без следа марсианскую ракету «Фобос-грунт», возвестив всему миру, что космос больше не русский, антиквар же высадился у знакомого дилера – юное дарование сулило дело «на миллион долларов» – ну это как водится.
– Нет, Миша, я тебе не помогу, – сообщил он, обозрев богатства, попиравшие паркет квартиры возле метро имени Чернышевского.
За окном зверствовал бог Ярило с удивительным для питерского июня энтузиазмом, а из-за барной стойки пахло котлетой – там колдовала жена юного дарования.
Какая, в сущности, глупость – устраивать студийное жилье, особенно в историческом помещении! Оно конечно, профессор Преображенский завещал принимать пищу в столовой, а не на кухне. Но разве это повод превращать в кухню всю квартиру? Как ни поверни, а доминантой будет функциональная составляющая самого низкого уровня.
Например, кухня.
А сломай перегородку с сортиром – и все помещение превратится в сральник.
Так или примерно так (теперь уже не выяснить в точности) подумал Ровный и вновь обратил взор на разложенную прямо поверх паркета арматуру. Тяжкий вздох и взгляд в модные очки.
– Нет, Миша, тут я тебе точно не помощник, – последние слова он выделил достаточно убедительным смысловым курсивом, надеясь на понимание.
Впрочем, напрасно.
– Но почему? – спросил Миша настойчиво.
– Потому что. Ты лучше меня знаешь, чем я занимаюсь. Вот если бы ты нарыл коллекцию… скажем, эсэсовских кортиков, тогда другое дело.
– Гадость какая! – воскликнуло дарование.
– Да, мне тоже не нравится. Все эти вороны, как из Вар-хаммера, алюминиевые заклепки – в общем, дрянь.
– Ну так! В чем же дело! Это же шестнадцатый век – красота! Рапиры, романтика!
С кухонного фланга вклинилась жена с мудрым предложением:
– Мужчины! Как вы задолбали с вашими железяками! Вы есть будете?
Ровный плавно и согласительно взмахнул рукой, мол, всенепременно, и обратился к Мише:
– Дело в том, что это рапиры. Кстати, семнадцатого века самая ранняя, я думаю, годов тридцатых. Но это к слову. Они старые, красивые и очень дорогие, понимаешь?
– Так разве плохо?
– Плохо! – отрезал Ровный. – Ты мне предлагаешь выкупить на двоих два десятка отвратительно дорогих убивалок, которые никому не нужны. Мы их замумукаемся продавать – гарантирую. То есть денег я вложу много, а отбиваться они будут года два. И сколько ты наваришь с каждой? Копейки, потому что закупка очень дорогая. Неоправданно.
– Слушай, Ровный, – продолжал упорствовать Миша, – сейчас не девяностые, сейчас люди хотят эксклюзива! Вот он, эксклюзив!
Кирилл слез с высоченного стула-жердочки, ухватил одну рапиру и подал ее хозяину.
– Это не семнадцатый век – это историзм, подделка времен императора Николая Павловича. Видишь навершие на резьбе? Вот то-то… Я тебе уже говорил, повторю еще: народ хочет, чтобы круто, много и недорого. Вот кому нужны твои рапиры, да еще за такие суммы? Много ты их соберешь? Немного – это трудно, требует хорошего вкуса, хорошего знания и много денег. Сочетание исчезающе редкое. Это раз. Два – русские люди любят кого? Правильно, тех, кого лупили особенно люто. И желательно недавно. То есть фашистов и японцев. Ну или наши родные палаши с саблями: выглядит брутально, достать нетрудно, стоит подъемно. Можно завесить всю стенку, а потом хвастаться перед братвой – все просто.
– Мужчины! – возгласила жена. – Обед стынет! Ровный, тащи моего охламона, ты ж старый умный человек! А то он может возиться до ночи!
– Я не старый, а в самом соку, – отозвался Кирилл. – В общем, Миша, диагноз такой: денег я тебе не дам – бессмысленная затея. Если надо – сделаю заключения.
– Заключения… блин, – Миша был явно разочарован. – Кому они нужны, твои заключения, если я коллекцию не выкуплю…
– Обратись к Петухову, – посоветовал Ровный.
– Пф-ф-ф! Авантюрист с хитрыми глазками! – сказала жена, раскладывая корм по тарелкам.
– Юля, твоему Мише как раз нужен авантюрист.
Вместо Юли отозвался мобильный телефон, растревоживший трелью карман рубашки.
– Во! Вспомни… его, а вот и оно! – Ровный продемонстрировал обществу экран мобильника, возвещавшего имя. – А вот и авантюрист! Здорово, Петухов! Что? О Господи, второе дело на миллион долларов за сутки – я не выдержу! Нет, я у Миши Пивника. Нет, я трезвый, а в чем вопрос? Ну… так круто, что не по телефону? Ну ладно, давай через пару часиков у тебя. Договорились.
Через пару часиков он понял, что авантюрист Петухов окончательно рехнулся от жадности, о чем и рассказал товарищу. Товарищ сидел напротив за столом, инспектируя ногти зубочисткой. Стол покоился в самом центре Петроградской стороны среди поддельного евроремонта, сделанного недавно молдавской рабочей силой.
Между друзьями лежал изрядный кусок бумаги в пластиковой папке. Бумага была очень старая, с вязью не менее старого почерка без пробелов между словами, обильно снабженным титлами и завитушками.
Ровный извлек из глаза профессиональный монокуляр с подсветкой, откинулся в кресле и сказал:
– Петухов, ты рехнулся от жадности.
Сержанту годы пошли на пользу. В телесном, так сказать, смысле. А вот голова, на взгляд Кирилла, сделалась не очень.
– Хе-х! Это ж разве плохо? Ты представляешь, каких денег может стоить этот автограф, если ты приделаешь к нему легенду? Ты ж у нас архивист, блин. Вот тебе архивная ценность! Работай!
– Тема, я был архивист двадцать лет назад.
– Вот любишь ты, Кирюха, корчить девственницу. Сколько времени прошло, а ты все такой же! Всю дорогу приходится пинать тебя в задницу! Сам ведь не пошевелишься! Что, забыл, как с тем фарфором было? Кита-а-айский, не моя те-е-ема! И чего? Сколько в итоге заработали?