Ахульго

Почти о том же толковали и милиционеры, не менее Хаджи-Мурада впечатленные своими соплеменниками, оборонявшими Ахульго. А после чудесного исчезновения Шамиля милиционеры с особым чувством пересказывали друг другу легенды, ходившие об имаме.

– Говорят, Шамиль знает молитвы, которые делают его неуязвимым и ослепляют его врагов, – говорил один.

– Сам Аллах делает так, что глаза врагов Шамиля перестают его видеть, – соглашался другой.

– Сколько людей погубили, а кому от этого польза? – рассуждал третий.

– А золота сколько потрачено? Наверное, каждому горцу можно было бы построить новый дом, купить коня и оружие, а в придачу – большой самовар.

Глава 123

Похоронив мужа, Лиза уехала с первым же транспортом, забравшим раненых. С собою она увозила младенца, лишившегося родителей, медальон Нерского, который она повесила на шею ребенку, и офицерские эполеты, оставшиеся от незабвенного супруга. Тем же транспортом везли в Шуру и Аркадия. Он был ранен штыком, сильно расшибся, но выжил. И Лиза пообещала, что будет хлопотать о помиловании Аркадия. Синицын гордо отказывался, но Лиза дала себе слово, что спасет несчастного, чего бы ей это ни стоило.

В ожидании вестей от посланных в погоню за Шамилем отрядов в лагере переписывали пленных. Мужчин, в большинстве своем раненных, содержали в Ашильте. Женщин, многие из которых имели на руках младенцев, собирали в саду. Там же, в другой части сада, ждали своей участи пленные дети.

Ефимка сбился с ног, разыскивая девочку, которую не мог позабыть, и увидел ее среди пленных детей. Она сидела под деревом и горько плакала, голова ее была перевязана, и сквозь ткань проступало красное пятно. Ефимка сбегал в роту, выпросил у кашевара хлеба и помчался обратно.

– Эй, – крикнул Ефимка, стараясь обратить на себя внимание девочки.

Та оглянулась, с ненавистью посмотрела на Ефимку и спрятала свое лицо в ладонях. Ефимка протянул ей хлеб, но на его пути встали мальчишки, уже без своих кинжалов, но все равно готовые дать отпор недругу.

Детей по одному подводили к писарю, которому помогал переводчик Биякай. У детей спрашивали имя, затем имя отца, и писарь заносил все в тетрадку с надписью «Список детей горцев, взятых в плен при штурме Ахульго». Мальчиков набралось около сорока. Затем стали записывать девочек. И Ефимка, наконец, узнал как зовут ту, которая так его поразила.

– Муслимат, – сказала она.

– Чья ты дочь? – спросил Биякай.

– Сурхая.

– Самого наиба Сурхая? – удивленно воскликнул Биякай.

– Да, – ответила Муслимат.

– А когда он придет за мной? И еще я хочу к маме.

Биякай засуетился, что-то шепнул писарю и быстро ушел, чтобы доложить начальству о важном открытии. Писарь почесал пером за ухом и посмотрел на стоявшую перед ним девочку.

– Ишь, синеглазая… Дите еще, а туда же – под пули…

Рядом с Муслимат вдруг встал чумазый мальчишка в изодранной папахе.

– Еще один? – удивленно спросил писарь.

– Как звать?

– Али, – назвался Ефимка именем, которое часто слышал.

– Чей сын?

– Умар, – сказал Ефимка.

– Али, сын Умара, – записал писарь и указал Ефимке на стайку ребят.

– Ступай к своим дружкам.

Ефимка подбежал к мальчишкам и протянул руку:

– Салам алейкум!

– Ва алейкум салам, – недоуменно отвечали мальчишки, не понимая, зачем этот русский записался горцем.

Ефимка оглянулся на писаря, а затем показал мальчишкам ручку кинжала, спрятанного у него за поясом. Те все равно не понимали, зачем он это делает. Но это знал Ефимка, решивший сделаться пленным горцем, чтобы спасти из плена Муслимат, а если повезет, то и остальных ребят. И Ефимка увидел, как удивленно, почти восторженно смотрит на него синеглазая красавица, догадавшаяся, что Ефимка рискует ради нее.

Но гордая радость маленького рыцаря оказалась недолгой. Биякай явился с офицером, который забрал Муслимат и увел ее с собой. Ефимка кинулся было ее выручать, но его схватили и водворили к остальным пленным мальчишкам. Теперь плакал и Ефимка, надвинув папаху на глаза, чтобы скрыть слезы бессилия от других мальчишек.

– Фимка! – послышалось вдруг где-то рядом.

Ефимка оглянулся и увидел Михея, своего фельдфебеля, который возвращался в роту с ведром водки, выданной по случаю взятия Ахульго.

– Ты чего тут? – вопрошал Михей, разглядывая пленных мальчишек.

– С волчатами снюхался?

– Я… Я… – не знал, что ответить Ефимка, окруженный мальчишками, которые теперь готовы были защищать и его.

– Живо в роту! – приказал Михей.

– Обыскались уже. Думали, прости господи, подстрелили тебя или камнем зашибло.

– Я что-то не возьму в толк, господин фельдфебель – тряс тетрадкой писарь.

– Сей мальчонка записан Алием, сыном Умара.

– Чего еще? – отмахнулся фельдфебель.

– Ефим он, Пушкарев, ротный воспитанник.

– А чего же тогда лезет в пленную ведомость? – негодовал писарь.

– Вымарывай теперь дурака.

– Не без этого, – гладил по плечу Ефимку фельдфебель.

– Малец, гляжу, в уме повредился. Война…

И Михей увел Ефимку с собой, приговаривая:

– Ну, вот и вся недолга. Ахульга, она, конечно, твердыня, одначе пушки посильнее будут. Поедем, брат домой, на вольную жизнь. А что? Сами их превосходительство генерал-лейтенант Граббе обещались!

В штаб Граббе начали поступать сведения от лазутчиков. Все они подтверждали, что Шамилю удалось уйти, но как это ему удалось и где он теперь находится, никто точно не знал. Одни полагали, что Шамиль направился в Чиркей, куда ушли многие отпущенные при обмене горцы. Другие считали, что Шамиль двинется в Гимры, чтобы укрыться у родственников. Третьи всерьез уверяли, что Шамиль умеет летать по воздуху и может объявиться где угодно, а касательно его спутников не сообщали и таких нелепиц.

Биякай плел что-то насчет подзорной трубы и Хаджи-Мурада, но Ахмед-хан не решился требовать у него отчета, удовлетворившись показаниями милиционеров, которые ничего не нашли, кроме следов крови у обрыва над Койсу.

То, что Шамиль сумел уйти, повергло командиров в уныние, но командующий старался не терять присутствия духа и велел объявить войскам свой приказ:

«Господа генералы, штаб и обер-офицеры и вы все, нижние чины отряда! Вы совершили подвиг необыкновенный, достойно увенчавший ряд успехов этой экспедиции!

Я считаю дело конченным, хотя, сверх всякого вероятия, возмутитель и сумел спастись. Но нет более ему веры в горах, нет более для него пристанища ни на утесах, ни в ущельях. Нигде не сможет он найти места, недоступнее бывшего гнезда его Ахульго, и храбрейших приверженцев, которые ныне пожертвовали собой за него. Партия его истреблена вконец. Мюриды его, оставленные своим предводителем, погибли один за другим и один возле другого.

Несомненно, что настоящая экспедиция не только поведет к успокоению края, но отразится далеко в горах Кавказа и что впечатление от штурма и взятия Ахульго надолго не изгладится из умов горцев и будет передаваемо одним поколением другому Я верил в вас, храбрые воины, я всего от вас требовал, и вы все оправдали. Благодарю вас!»

Солдаты кричали «Ура!», оркестр играл «Боже, царя храни», а генералы благодарили судьбу, что успели получить свои новые звания за битву при Аргвани. Все понимали, что после сомнительной победы при Ахульго государь уже не будет так щедр.

Скрашивало невеселую картину лишь одно – прибытие депутаций от горских обществ. Весть о падении Ахульго и поражении Шамиля потрясла даже тех, кто заранее смирился с неизбежным и надеялся лишь на чудо. Но чудесным оказалось лишь спасение Шамиля, а дело его представлялось погибшим. И многие поспешили заявить о покорности царю, чтобы обезопасить себя от разорения и наказания за помощь имаму. Граббе мало верил в их искренность, но в политическом смысле это было ему на руку. Когда придется держать ответ перед государем императором, который непременно спросит, ради чего были принесены такие жертвы, это помогло бы его умилостивить. Пользуясь представившимся случаем, Граббе обласкал депутатов, а затем поручил Ахмед-хану двинуться в их общества с милицией, привести покорившихся к присяге, водворить там приставов, а в залог взять аманатов из уважаемых семейств.