Учитель народа. Савонарола

Джироламо невольно задумался над прочитанным. Несмотря на свой монашеский сан он чувствовал глубокое отвращение к тем представителям духовенства, которые старались поработить народ бичом покаяния. Он мысленно поставил задачей своей жизни разорвать сети, которые опутывали нацию и, путем мучений, пыток и жестоких приговоров, отвлекали внимание общества от бесстыдной торговли церковными должностями и имуществами. Вместе с тем он решил освободить своих соотечественников от интриг духовенства и безграничной все более и более охватывавшей его страсти ко всякого рода наслаждениям.

Глава V

Вечный город в Средние века

Любовь принца Федериго к прекрасной Катарине Карнаро не была мимолетным капризом, и поэтому он не имел ни малейшего желания отказываться от своих надежд. По возвращении в Неаполь, он взял клятвенное обещание с своих спутников хранить тайну относительно его поездки на Кипр. Хотя положение принца крови вообще представляет большие преимущества, но вместе с тем оно связано с препятствиями и трудностями, которых не существует для простых смертных. Об открытом сватовстве со стороны Федериго не могло быть и речи, потому что подобный союз явно противоречил планам Венецианской республики. Таким образом, не оставалось иного исхода, как идти по принятому пути, т. е. все дело должно было быть предоставлено самим влюбленным. Если брак будет заключен, то Венеция должна будет примириться с ним, как с совершившимся фактом, а королю Фердинанду не трудно будет выказать мнимое удивление и объявить, что он ничего не знал о намерениях сына. С другой стороны, этот брак не должен был внушать особенно серьёзных опасений Венеции, потому что старший сын неаполитанского короля, Альфонс, имел детей; и можно было смело рассчитывать, что Федериго никогда не будет на престоле. Принц заслужил общую симпатию своей храбростью и благородным характером и искренно любил Катарину Карнаро, так что если бы её рука досталась ему с согласия Венеции, то он был бы самым надежным союзником республики. Но в эти времена господства эгоизма и корыстолюбии никто не доверял благородству и искренней любви и не придавал им никакого значения.

Принц Федериго намеревался сесть на корабль в сопровождении той же свиты, чтобы осторожно пробраться до острова Кипра. Он хотел также надеть на себя прежнюю одежду греческого матроса до прибытия на виллу принцессы Кандорас, где должен был явиться во всем великолепии, сообразно своему высокому сану. Обряд венчания предположено было совершить в капелле королевского замка. Принц Федериго хотел только заручиться обещанием своего отца, короля Фердинанда, что он ни при каких условиях не станет поддерживать притязаний Венеции, которая вероятно потребует, чтобы брак Катарины Карнаро был признан недействительным. Со стороны папы нечего было опасаться чего-либо подобного, тем более, что все итальянские государства были бы крайне довольны унижением высокомерного города лагун.

Но все эти соображения оказались лишними, так как прежде чем принц Федериго собрался в путь, пришло неожиданное известие, что Джоржио Карнаро, по поручению Совета Десяти, принудил свою сестру покинуть Кипр, и венецианское правительство объявило прекрасный остров своей собственностью.

Таким образом все надежды принца Федериго были разрушены одним ударом; но он не жалел, ни об утрате острова Кипра, ни о перемене положения приемной дочери Венецианской республики. Все горячие стремления его сердца относились к прекрасной любимой женщине, с которой он был связан нравственно неразрывными узами. Несмотря на неудачу задуманного им предприятия, он не оставил своего намерения соединиться с Катариной Карнаро; днем и ночью его преследовала одна мысль: увидеть ее и уговориться с нею относительно средств для достижения заветной цели. Сан кипрской королевы служил главным препятствием к вторичному браку Катарины; поэтому принц Федериго решил употребить все усилия, чтобы найти союзников, которые были бы заинтересованы не менее его самого в том, чтобы лишить ее всяких прав на престол Кипра. Такой союзницей могла быть Шарлотта де-Лузиньян, сводная сестра последнего кипрского короля, которая также носила титул кипрской королевы.

Эта принцесса жила в Риме по близости Ватикана, где она приобрела великолепный палаццо и окружила себя двором, который большею частью состоял из греческих изгнанников или греков добровольно проживавших в Риме для своих научных занятий. В это время в Риме и во всей Италии вошло в моду изучение классической Греции; поэтому потомки древних эллинов пользовались большим почетом в знатном итальянском обществе. Остатки классических произведений искусства собирались с усердием, доходящим до мании. Средневековый Рим не уступал в великолепии древнему городу, хотя это была пышность другого рода. Вместо языческих храмов возвышались величественные базилики с примыкавшими к ним гротами и катакомбами, богато разукрашенные патриаршие церкви, в которых хранились памятники первых времен христианства. Дворец прежних римских императоров, сделавшийся достоянием немецких королей, все еще носил следы старого великолепия; за ним виднелся ряд прочных крепостей, которые, наперекор высшим властям, были воздвигнуты независимыми знатными родами: Орсини, Колонна и пр.

Во время переселения пап в Авиньон средневековой Рим дошел почти до такого же упадка, как древний город лежавший в развалинах.

Когда папа Евгений IV вернулся в Рим в 1443 году, то город представлял печальный вид запустения; жители почти не отличались от местных крестьян и пастухов. Они покинули холмы и жили на равнине вдоль извилин Тибра; в узких не мощёных улицах, которые еще больше прежнего были затемнены балконами и арками, бродил скот. На холме, где воздвигнут древний Капитолий, паслись козы; Форум Романум был обращен в поле для коров; с немногими уцелевшими памятниками связывались самые наивные предания; церкви св. Петра грозила опасность обрушиться. Когда папа Николай V снова принял господство над христианским миром и разбогател от приношений богомольцев, прибывших в Рим, по случаю юбилея для получения индульгенций, то у него явилась мысль украсить свою столицу новыми зданиями и придать ей значение мирового города.

В предыдущих столетиях великолепные произведения древнего зодчества были отчасти намеренно разрушены ордами варваров и частью обречены на гибель фанатизмом христиан. Старые колонны были употреблены на сооружение христианских церквей; мрамор обращен в известь; языческие храмы переделаны в базилики и капеллы. Образцовые произведения греческой скульптуры зарывались в землю с целью уничтожения волшебных чар, так как при господствовавшем невежестве люди видели демоническую силу в обаянии художественной красоты. Все, чему приписывали языческое происхождение, должно было подвергнуться переделке или полному забвению. Таким образом нерадение людей соединилось с разрушительным действием времени, чтобы скрыть от удивленных взоров потомства несметные сокровища древности, которые мало-помаху были забыты и исчезли с лица земли. Простой народ равнодушно относился к этому делу разрушения и даже способствовал ему по своему неведению. Но в описываемое время образованная часть культурной нации переменила образ мыслей; и как это часто случается, перешла от одной крайности в другую, так что в обществе вошел в моду настоящий культ древнего мира, и именно греческих произведений искусства.

Уже при папе Каликсте III, первом представителе фамилии Борджиа, носившем тиару, высший духовный сан принял светский характер, который еще больше усилился при его преемниках. Стремление обогатить ближайших родственников и по возможности доставить им почетное положение в свете достигло крайних размеров благодаря полновластию пап, и все более и более отвлекало их от духовных дел. С другой стороны светскому характеру папской власти способствовало необычайное богатство римской церкви, так как сюда стекались сокровища целого мира.

Таким образом, благодаря избытку, совместно с любовью к роскоши, развилось понимание художественных произведений. Папы окружили себя талантливыми людьми по различным отраслям искусства, отчасти, чтобы способствовать их творчеству, а частью с тою целью, чтобы с их помощью вызвать на свет божий бессмертные произведения великого прошлого. При Сиксте IV любовь к роскоши и интерес к искусству достигли крайнего развития; но он и его преемники были еще связаны церковными воззрениями, так что художники должны были избегать светского направления. В произведениях Луки Синьорелли, Мантенья, Гирландайо, Сандро Ботичелли, а равно Филиппо Липпи и Пьетро Перуджино во Флоренции, Франческо Франчиа в Болонье, братьев Беллини, Джоржионе де Кастельфранка и Витторе Карпаччио в Венеции, – виден тот же характер христианской простоты и смирения, который постепенно уступает место более смелому и светскому мировоззрению.