Страница 8 из 10
Графиня слегка вскрикнула и этим вполне вознаградила меня за опасность, которой я подвергался, когда Гальярд после минутного изумления, быстро опустил занесенную кверху руку и сабля его рассекла воздух надо мною.
Глава VII
Белая роза
Я оказался проворнее полковника. В ту минуту, когда он, не думая ни о каких последствиях, а только имея в виду наказать меня по заслугам, замахнулся надо мною с твёрдым намерением рассечь мне голову до зубов, я хватил его по виску моей толстой палкой; он отшатнулся, а я вторично хлопнул его по голове; он и повалился, точно мертвый.
Мне плевать было, жив он или мёртв; в эту минуту я уносился вихрем самых упоительных и сатанинских ощущений.
Саблю Гальярда я сломал под ногой и куски вышвырнул на улицу. Старый граф де Сент-Алир пустился к двери во все лопатки, не глядя ни направо, ни налево, не благодаря никого; проворно сбежав с ступеней крыльца, он юркнул в карету. В то же мгновение я стоял возле очаровательной графини, брошенной таким образом на произвол судьбы; я подал ей руку и повёл её к карете. Она села в неё, и я захлопнул дверцы. Все это было исполнено мною молча.
Едва лишь я захотел спросить, не удостоят ли меня ещё какого-нибудь, приказания, и оперся рукой на нижний край опущенного окна, как графиня робко и вместе с тем взволнованно положила свою руку на мою. Губы её почти касались моей щеки, когда она шепнула торопливо:
– Быть может, мы не увидимся никогда более. О, если б я могла забыть вас! Уходите – прощайте! Ради Бога, уходите!
Я пожал ей руку. Она отдернула ее, но дрожащими пальцами сунула мне в руку белую розу, которую держала во всё время этой бурной сцены.
Это происходило, пока граф приказывал что-то своим пьяным слугам, просил их и проклинал. Они скрывались где-то, пока я ловким своим вмешательством, как подсказывало мне собственное сознание впоследствии, не положил конец критическому положению вещей. Теперь они проворно взобрались на козлы, подгоняемые страхом. Ямщик хлопнул бичом, лошади побежали рысцой и карета покатила к Парижу со своей дрогоценной ношей вдоль своеобразной главной улицы, освещённой луной.
Я стоял на мостовой, пока экипаж не скрылся из вида и расстояние не заглушило шума колес.
Тогда я с глубоким вздохом опустил глаза на бледную розу, завернутую в мой носовой платок – радостный и драгоценный залог любви, тайно переданный на прощанье, так что ни один нескромный глаз этого не видал. Хозяин гостиницы со своими слугами поднял между тем раненного героя ста сражений и прислонил его к стене, обложив с обеих сторон чемоданами и подушками. В его большой рот влили рюмку водки, которую в свое время все-таки поставили на его счет; но дар Божий в первый раз остался непроглоченным.
Плешивый военный врач, старичок лет шестидесяти с очками на носу, который один отнял восемьдесят семь рук и ног после дела под Эйлау, сложив двою шпагу и пилу, свои лавры и липкий пластырь, поселился доживать век в родном своем городе. Его-то второпях призвали оказать пособие пострадавшему герою. Эскулап нашел, что череп храброго Гальярда получил повреждение, что во всяком случае было потрясением мозга и дела для его замечательного искусства врачевания хватит недели на две.
Мною овладело некоторое беспокойство. Неприятный был бы для меня сюрприз, если б моя поездка с целью срывать банки, разбивать сердца и, как видите, головы, закончилась бы на галерах или на эшафоте. В то время я не совсем ясно отдавал себе отчет в политических колебаниях, что, впрочем, было свойственно большинству из гражданской публики.
Полковника отнесли в его комнату; он тяжело храпел.
Я вызвал хозяина в залу, где ужинали. Коль скоро вы намерены двинуть какую-либо власть, чтоб добиться важной цели, отбросьте всякие мелочные расчёты. Лучше зайти за предел на тысячу со ста, чем не дойти от него на мельчайшую из дробей. Это я сознавал безотчетно.
Я потребовал лучшего вина, какое было в гостинице, и пригласил хозяина распить его со мною в размере двух стаканов на один, а затем объявил ему, что он не должен отказываться принять безделицу на память от посетителя, который в восторге от всего, что видел в известной всему миру гостинице «Прекрасная Звезда». С этими словами я вложил емув руку двадцать пять луидоров. Почувствовав в руке деньги, хозяин просиял; угрюмое выражение его лица сменилось наилюбезнейшим, обращение его из сдержанного стало вдруг добродушным, и, пока он проворно опускал в карман золотые монеты, было очевидно, что между нами уже установились самые приятельския отношения.
Разумеется, я тотчас же завёл речь о разбитой голове полковника. Мы вполне согласились между собою, что не надели я его довольно веским щелчком моею тростью, он снес бы головы у половины населения «Прекрасной Звезды». Все слуги до единого разве не подтвердят этого под присягой?
Дальновидный читатель, вероятно, поймет, что кроме цели уклониться от скучных допросов правосудия я имел и другую причину стремиться в Париж как можно скорее. Можно судить о моем глубоком ужасе, когда мне объявили, что в эту ночь нельзя достать лошадей ни за деньги, ни за какую-либо приязнь. Последняя пара, какая имелась в городе, взята была в гостиницу «Французский Герб» для господина, который обедал и ужинал в «Прекрасной Звезде» и которому в эту же ночь необходимо было отправиться в Париж.
Кто был этот господин? Уехал он уже? Нельзя ли его убедить остаться до утра? На эти вопросы я скоро получил ответ.
Путешественник оказался в своем номере, торопясь уложить вещи, и звали его Дроквилем.
Я единым духом взбежал к себе наверх. Там я нашел моего камердинера и при виде его мысли мои тотчас приняли другой оборот.
– Ну, Сэн-Клэр, говори скорее, кто эта дама? – вскричал я.
– Она дочь или жена – что именно, все-равно, – графа де Сент-Алира, старика, которого генерал чуть не изрезал саблею на ломти, как огурец, если б вы, по счастью, не уложили его самого в апоплексическом ударе. '
– Молчи, дурак! Он напился как скот и храпит во всю ивановскую; он мог бы говорить, если б хотел – да кто о нем заботится? Живо собери мои вещи. Где остановился мсьё Дроквиль?
Разумеется, Сен-Клэр и это знал; ему всегда было известно всё на свете.
Спустя полчаса Дроквиль и я катили по дороге к Парижу в моем экипаже и на его лошадях. Я рискнул было спросить между прочим, не жена ли графа де-Сент-Алира была с ним и нет ли у него дочери?
– Есть, и прелестная молодая девушка, говорят; но была ли жена с ним, или эта дочь от перваго брака, я сказать не могу. Я видел одного графа.
Вскоре маркиз стал подрёмывать и быстро заснул, прижавщись в уголок. Я также задремал и то и дело кивал головою; но маркиз спал, как убитый. Проснулся он только минуты на две на следующей станции, где на наше счастье лошади уже были заготовлены его человеком, посланным, как он мне сообщил, с этою целью вперед.
– Простите меня, я скучный спутник, – сказал он: – но признаться, в течение трех суток я не спал более двух часов. Я выпью здесь чашку кофе; все-таки я порядком выспался. Советую и вам спросить себе чашку. Здесь кофе бывает отличный.
Он потребовал две чашки черного кофе и ждал, пока их принесут, высунув голову из окна.
– Мы оставим чашки с подносом, – сказал он слуге, который принес его. – Спасибо.
Произошло маленькое промедление, пока он расплачивался, а там он принял из рук лакея маленький подносец и подал его мне с чашкою кофе.
От подноса, однако, я отказался, он и поставил его к себе на колени, чтоб изобразить нечто в роде столика.
– Терпеть не могу, чтоб меня ждали и торопили, заметил он: – я люблю пить кофе маленькими глотками на досуге.
Я изъявил согласие. Действительно кофе, оказался совершенством в своем роде.
– Подобно вам, маркиз, я мало спал эти последние две-три ночи и мне трудно бороться со сном. Кофе принесет мне пользу: он так освежает.
Мы ещё не допили, когда экапаж уже опять покатил по дороге.