Страница 14 из 148
— Эта комната совсем другая, чем та, которую нам предложили было сначала, — промолвила эта черноглазая, черноволосая красивая девушка из Пуату. Леди Монторгейль старалась, чтобы у неё служили красивые девушки.
— Боже мой! Как мне хочется смеяться, когда я вспоминаю физиономию этого графа, когда он выглянул в дверь и увидел вас и в то же время услышал, что вы сказали про его манеры.
И она залилась весёлым смехом.
Её госпожа не отвечала ей. На её губах лежала ещё какая-то мягкая полоса, заставлявшая предполагать, что она улыбается, хотя этого на самом деле и не было.
Служанка опять засмеялась, когда вся сцена пронеслась в её памяти. Когда леди Изольда приехала утром в город, хозяин гостиницы принял её со всевозможными приветствиями, но показанная им комната ей не понравилась.
— Эта комната для меня не годится, — сказала она ему.
Рассыпавшись в извинениях, хозяин поспешил согласиться с ней. Действительно, в такой комнате женщине неприятно было жить: напротив неё была общая зала, куда постоянно приходили и откуда уходили во всякое время дня и ночи. Но все другие комнаты были уже заняты: дело было перед Пасхой, и теперь едва ли можно было найти свободную комнату в целом городе. Этажом выше было несколько прекрасных комнат, которые очень бы подходили для её чести, заявил хозяин, но час тому назад, они были уже взяты графом Галингеном, одним из самых богатых владетелей местной округи.
— Он, впрочем, обещал уступить своё помещение, если оно понадобится какому-нибудь особенно знатному лицу или знатной даме, — заметила жена хозяина.
Но это было не совсем верно, так как граф обещал уступить свои комнаты только герцогу Свейскому, прибытие которого ожидалось. Но хозяйке хотелось удержать у себя такую красивую гостью, присутствие которой, по её расчётам, должно было привлекать к ним массы посетителей.
— Он уступит, если ты пойдёшь и попросишь его, — сказала она мужу.
Тот посмотрел на неё с сожалением. Поручение было ему не по душе, но после некоторого колебания он решил последовать совету жены. Его опасения, однако, были основательны. Граф, сам по себе добрый, но грубый, как всякий житель деревни, стал ругаться и закричал, что пусть его возьмут черти, если уступит свои комнаты этой...
Напрасно хозяин пытался вразумить его.
— Убирайся, если тебе дорога твоя шкура! — заорал граф.
— Ничего, — сказала приезжая незнакомка хозяину. Она, очевидно, слышала гневные слова графа. — У него отец или дед был ещё, очевидно, мужиком. Для того чтобы получился настоящий дворянин, нужно по крайней мере четыре поколения.
Граф хвастался, что он человек практический, не склонный к глупостям, которые проделывали старинные рыцари. Прошли те времена, когда за улыбку дам отдавались целые состояния. В нём, как и в каждом члене его рода, глубоко сидела фамильная гордость, но теперь она наткнулась на какую-то новую силу. С минуту он смотрел вниз с самым глупым выражением лица, потом быстро спустился вниз и произнёс:
— Боюсь, что произошло некоторое недоразумение. Мне не сказали, для кого нужны эти комнаты. Другой раз разевай рот, как следует, осёл, — сердито обратился он к хозяину. — Я, разумеется, с удовольствием уступлю свои комнаты. Беги скорее и прибери комнаты, болван.
Хозяин, посмеиваясь про себя, бросился исполнять приказание, а граф приблизился к леди Изольде и сказал:
— Если б я знал, что столь знатная и прекрасная дама...
— Дама всегда дама, независимо от того, прекрасна она или дурна, — отрезала леди Изольда.
От комнат она отказалась и заняла их только после продолжительных просьб хозяина и самого графа, который казался безутешным.
— Хотела бы я знать, как теперь чувствует себя наш граф, — начала опять служанка. — О нём ни слуху, ни Духу.
Её госпожа опять не ответила ничего.
Девушка молчала несколько минут, потом, предполагая, что её госпожа устала, спросила:
— Не прикажете ли приготовить покушать?
Дамы того времени очень любили выпить перед обедом чашку горячего молока с мёдом.
Но леди Изольда, по-видимому, не была голодна.
— Нет, спасибо, Жуазель, — сказала она и снова погрузилась в молчание.
Секретарь явился к ней вооружённым с головы до ног и тем не менее бессознательно подчинился её очарованию. Решившись ничего не рассказывать ей, он, однако, через минуту рассказал ей обо всём. Впрочем, с его стороны было бы и неучтиво оставить её любопытство неудовлетворённым. Сердито предоставив ей делать из его рассказа выводы, какие она знает, он сказал:
— Я искал человека, ибо в том обществе, в котором я перед тем находился, не оказалось ни одного.
— И нашли?
— Нет. Но я нашёл нечто большее — настоящее человеческое существо, хотя и не в образе мужчины.
В его голосе зазвучали радостные ноты, торжествующие и в то же время вызывающие. Он как бы нарочно хотел подчеркнуть перед этой, сидящей перед ним красавицей, что он имеет ввиду не её.
— Поздравляю вас, — спокойно ответила она. — Я по крайней мере, ещё не нашла, то есть если понимать под словом «человек» нечто высокое, как это делаете, по-видимому, вы.
В её голосе звучала печаль, и выражение её лица переменилось. Насмешливая улыбка исчезла, и лицо её приняло мягкое, детское выражение, какое бывает у детей, которых впервые постигает какое-нибудь горе. Солнце давно уже не посылало лучей в окно, ярко освещённые вечерние облака бросали в комнату розоватый отблеск, мягко освещая сидевшую посредине женщину. Она сидела совершенно спокойно. Её глаза смотрели не на гостя, а куда-то вдаль, а рука покоилась на львиной голове, которой заканчивалась ручка кресла. Эта рука была так совершенна и бела и имела на себе отпечаток такой невинности, что секретарь, взглянув на неё, почувствовал странное волнение.
Ему хотелось плакать, что эта рука не так чиста, как красива. Розовые тени, скользнув по фигуре женщины, спустились теперь на её руку, и кончик её четвёртого пальца загорелся, как рубин.
Едва сознавая, что он хочет стряхнуть странные чувства, внушённые ему этой рукой, секретарь сказал, отвечая на её последние слова:
— Почему же? Человек постиг Бога. А постигнув так много, должны ли мы быть чем-то меньшим? Быть меньшим и гореть от стыда всякий час нашей жизни? Сохрани Боже! Образ Его в сердцах наших, и горе тем, кто осмеливается осквернять Его!
Её глаза по-прежнему были устремлены на стену, где висело небольшое распятие.
— Человек не Бог, — сказала она спокойно.
— Нет, не Бог, но часть Его, и в пределах плоти своей должен быть совершенным.
— Кто же установит эти пределы? — спросила она, глядя ему прямо в лицо. — Если вы предоставите каждому человеку определять их самому для себя, то они будут довольно узки.
— Этого не должно быть. Даже для человека самого низкого положения они будут шире, чем он думает. И с каждым усилием они будут становиться всё шире и шире.
Наступила пауза. Секретарь поднялся.
— Не смею утруждать вас своим присутствием, миледи. Мне остаётся только благодарить вас за милостивый приём.
Леди Изольда продолжала сидеть.
— Я сказала, что видела вас дважды. Вы ещё не спросили, где я видела вас второй раз. В человеке, который стремится к совершенству, это просто недостаток вежливости.
Магнус густо покраснел.
— Я боялся показаться назойливым, — возразил он.
— Хорошо сказано. Но я вам скажу, хотя вы меня и не спрашиваете. Это было незадолго до полудня, под этим самым окном, когда вы отделали монаха. Я уже не говорю об опасности, которой вы подвергались, ибо человек, даже в обычном, а не только в вашем смысле слова, должен встречать опасность бестрепетно. Но мне понравился этот рыцарский порыв, который заставил вас защитить девушку от прикосновения этого монаха. Вот что мне хотелось сказать вам, и вот почему я задержала вас так долго. А теперь я не хочу задерживать вас более.
Она поднялась и стояла перед ним, стройная и властная. Детское выражение пропало на её лице. Осталась только важная дама, привыкшая ходить по залам королей и знающая о своей красоте и богатстве.