Пьяные сны

Сон в руку

Над городом к ночи разразилась майская гроза.

Вымокшие насквозь ввалились молодцы к Игнатьихе.

-- Погодка! -- сказал Федор Павлович, -- прямо чертям раздолье!

-- Свят, свят, свят! -- проговорила испуганно Игнатьиха, -- и что ты говоришь, непутевый.

-- Испугалась, небось! -- засмеялся Федор Павлович, -- вот как вздумаешь нынче пить, так тебе худо и будет.

Входная дверь хлопнула, затворяясь, и из прихожей в комнаты послышались шаги хозяина.

-- Иди, огонь зажги! -- сказал Игнатьихе Авдей Лукьянович.

-- А ну его! -- отмахнулась Игнатьиха, -- пусть сам управится. Я к нему с той поры и не хожу вовсе.

-- С какой поры? -- спросил Федор Павлович.

-- А как пригрезилось мне, что он гостя свово...

-- Закуси язык, дура! -- крикнул Авдей, перебивая ее. В это время голубым светом залило всю кухню и глухим раскатом прокатился гром.

-- Свят, свят, свят! -- закрестилась Игнатьиха.

-- Игнатьиха! Что мне тебя пять раз кричать! -- и в дверях кухни остановился хозяин. -- Иди, лампы зажги, да изготовь самовар. В столовую подашь. На стол накрой!

Она вошла в его комнату, черкнула спичку и вдруг дико вскрикнула.

Совершенно ясно перед собой она увидела за столом на кресле ту самую женщину, что видела во сне. То же темное платье, та же розовая кофточка. Она сидела, опустив голову, вся промокшая, и вода стекала на пол, образовав подле нее лужу.

-- Чего ты? -- окрикнул Игнатьиху Чуговеев.

-- И вчера была, -- пробормотала растерянно Игнатьиха.

Чуговеев засмеялся.

-- И вчера была, и завтра будет, -- тебе-то чего? Или мне гостей не звать! Ну, зажигай лампу да готовь чай в столовой!

Игнатьиха дрожащей рукой чиркнула новую спичку, спустила сверху лампу и зажгла ее, после чего невольно опять покосилась на хозяйскую гостью.

Та тоже взглянула на нее, и Игнатьиха увидела пышные русые волосы, широкий лоб, большие грустные глаза под черными бровями, тонкий нос и скорбную улыбку.

Игнатьиха перевела глаза и вдруг увидела портрет над кроватью.

"Она и есть! Вот она!" Игнатьиху словно озарила эта мысль и она даже улыбнулась. Улыбнулась и гостья. Засмеялся и Чуговеев.

-- Так-то лучше! -- сказал он. -- Видишь, живой человек.

Игнатьиха поспешно вошла в кухню и с торжествующим видом обратилась к Авдею Лукьяновичу:

-- Не сон это вовсе, а она сама!

Тот поднял свои воспаленные веки.

-- Что плетешь? Скажи толком.

-- А то, что у хозяина сидит сейчас эта самая оборвашка и он угощает ее! Вот! И сам веселый, а она оборванная вся, мокрущая такая и та самая, что на портрете! Вот, а я думала, сон!

-- Фью! -- тихо свистнул Федор Павлович. -- У хозяина и зазноба есть!

А бородатый Авдей уставился в стол, как козел на воду, и замер. В голове его поднимался совершенный сумбур.

Игнатьиха хлопотала у самовара, потом, желая отличиться перед хозяином, прошла в столовую и накрыла стол, как у людей.

-- За булками сходить, хозяин? -- спросила она из столовой.

-- Все со мной есть! -- отвечал из спальной Чуговеев.

Игнатьиха вернулась в кухню.

Ужин окончился, но Авдей Лукьянович с племянником не уходили, заинтересованные необыкновенным событием.

-- Кто она-то? -- спросил Федор Павлович, -- красивая?

-- Какой! -- ответила Игнатьиха, со всей силы дуя в самоварную трубу, -- щуплая такая и совсем рвань!

-- Ну, у нас своя лавка! Обрядим! -- засмеялся Федор Павлович и словно ранил в самое сердце Авдея Лукьяновича.

Тот сверкнул глазами и сказал:

-- Мели больше!

Игнатьиха подошла к ним совсем близко и шепотом сказала:

-- У него ейный портрет над кроватью висит. Большенный такой! Ей Богу!

Авдей Лукьянович опять сверкнул глазами, а племянник с изумлением воскликнул:

-- Да ну!?

-- Ей Богу! Вот те крест! -- отвечала Игнатьиха и бросилась к самовару, который уже кипел.

Обмахнув пепел, она ухватила самовар и стремительно потащила его в столовую.

На столе, убранном ею и ярко освещенном лампою, стояли теперь коробки с закусками и сластями, водка и бутылки вина, коньяку и рома.

За столом сидела гостья все еще в мокром платье и на лице ее ясно отражалась растерянность и смущение.

Игнатьиха поставила самовар и еще раз обмахнула его передником.

-- Вот как у нас, Татьяна Николаевна! -- воскликнул Чуговеев и, отходя от печки, сказал: -- пожалуйте за хозяйку!

Игнатьиха вышла, качая головою.

-- Ну что -- спросил Федор Павлович, когда вернулась Игнатьиха.

-- Чудак! Татьяной Миколаевной назвал и так-то ли учтиво! Тьфу!

IX.

Страшная ночь

Гроза утихла, а потом опять надвинулась, и ночь была также темна. Дождь шумел за окном, и синяя молния время от времени озаряла ночной мрак.

Игнатьиха убралась, поужинала и села у стола, раскрыв дверь в ожидании, что хозяин позовет ее, но хозяин не звал и в комнатах стояла такая тишина, словно в них никого не было. Только изредка редким звуком звякала рюмка или чайная ложка.

Потом вдруг послышался голос хозяина:

-- Пей! -- кричал он пьяным голосом, -- должна выпить! Вот так! -- и затем раздался глухой смех, -- это за упокой, а теперь за здравие! Пей!

И опять стало тихо, только шумел дождь за окном.

Игнатьиху охватил страх.

Снова послышался голос хозяина, и только его голос. Он говорил что-то быстро, горячо, иногда вскрикивал и вдруг как закричит:

-- Шлюха ты подлая!

Игнатьиха вскочила и затряслась от страха. Ей показалось, что хозяин бьет свою гостью.

-- Что ты со мной сделала? Что сделала? -- кричал исступленно хозяин.

Игнатьиха крадучись выглянула в прихожую, тихо прошла в гостиную и из нее заглянула в столовую.

Гостья сидела откинувшись к спинке стула с лицом бледным как из воску, с широко открытыми глазами, которые с ужасом были устремлены на Чуговеева, а тот стоял перед нею, без пиджака, в одной жилетке, с сжатыми кулаками. Рябое лицо его было искажено, рот кривился, рыжая борода торчала щетиною.

-- Смеялась! Надо мной смеялась! А-а! А теперь? Что теперь будет? Нет, ты на него гляди, погляди на него, на милого на дружка! Каков он!

-- Не могу! -- чуть слышно донеслось до Игнатьихи.

-- А ежели я хочу! Иди гляди! -- и он вдруг кинулся на нее, ухватил ее за руку, рванул и поволок из комнаты.

Игнатьиха едва успела отскочить и притаиться за креслом.

Он с диким рычаньем пронесся со своею гостьей через гостиную, прихожую, в коридор.

Игнатьиха сидела за креслом ни жива ни мертва.

Вдруг из коридора раздался пронзитеный крик и дикий хохот хозяина. Что-то хлопнуло и гулом разнеслось по комнатам, на Игнатьиху пахнуло невыносимым смрадом ждановской жидкости. Она хотела бежать в кухню, но едва выдвинулась из-за кресла, как снова увидела хозяина и гостью.

Он опять тащил ее за руку и лицо его горело злобою, а она, едва успевая переставлять ноги, почти бежала, закрыв лицо свободною рукою.

-- Не любишь, -- хрипел Чуговеев, -- а тогда любила, шлюха подлая!

Он втащил ее в столовую, а Игнатьиха прошмыгнула к себе и без сил опустилась на табуретку.

-- Что ж это, Мать Пресвятая Богородица! -- бормотала она, -- он ее убьет! Совсем убьет! Али позвать молодцов!

Но потом она одумалась и, вместо того, чтобы бежать вниз, полезла за настойкою.

А из комнаты хозяина слышались уже стоны, звон посуды и пьяный крик.

-- Моя ты теперь! И все! Вовек не прощу!.. Танька, Танюшка, и что ты с нами наделала. Что я, что ты? Мало смерти ему, подлецу! Ревешь! О нем! О нем, подлая! Так я ж тебя! Что, мало? Еще захотела! А-а-а! Вот тебе!