Страница 30 из 43
— Стоп! Стоп… — он в одну секунду понял, что дальше будет только хуже.
Поставил Мотю на пол, разжал руки, на секунду испугавшись, что они отчего-то не разжимаются, и сделал шаг назад. С трудом, но сделал.
— Это не я! — сказала Мотя быстрее, чем поняла, что несет.
Роман нахмурился, прикрыл на секунду глаза, а потом опустил голову.
— Ты неисправима, — тихо сказал он и понял, что очень хочет смеяться.
Мотя сжала губы, потом закусила с внутренней стороны щеку и тоже опустила голову.
— Я должен извиниться и пообещать, что этого больше не повториться.
Холодно произнес он, подхватил полотенце, которое уже давно валялось на полу и ушел в ванну, хлопнув дверью.
* * *
Мотя поняла, что не покраснела. Впервые после стычки с Романом.
Просто засмеялась, закусила ноготь и упала на неудобную софу, побоявшись подходить к кровати.
Ей показалось, что атмосфера в спальне изменилась так, что теперь им тут вдвоем просто места нет. И спать на кровати теперь взрывоопасно. Вдвоем уж точно.
Брякнул телефон, Мотя достала его из кармана и ответила:
— Да?
— Ой, какой голосок дово-ольный, — пропела Валерия Сергеевна. — Уж не… того ли…
— Валерия Сергеевна. Что за подозрения!?
— Ну-ну… Я что? Я ничего. Так, значит вас до утра…
— Нет. Давайте уж откроем нам дверь. Как Сережа?
— Да хорошо ваш Сережа. Думаю, еще не время вас выпускать…
— Валерия Сергеевна! Мы правда хотим на волю. Нам кушать хочется!
— Нет уж, милочка. Еды я вам передам, а выходить еще рановато. Вы там всего час как сидите. Как устану от вашего Сергея, так и выпущу. Еду передам на балкон. Все, бывайте!
И она отключилась, как ни в чем не бывало, а Мотя насупилась.
Произошедшее только что требовало мыслительного процесса, а он невозможен в таких условиях. Если им не проветриться и друг от друга не отдохнуть, все не очень хорошо закончится.
Мотя встала с софы, побродила по спальне, вспомнила про раненую ногу, заклеила ее пластырем, переоделась и как раз стояла напротив большого зеркала в гардеробной, когда услышала, как открылась дверь ванны.
— Можно? — Роман стукнул в дверь, Мотя ответила:
— Можно.
— Я за вещами.
— Окей, — Мотя поежилась.
У Романа были мокрые волосы, зачесанные назад, видимо, пальцами. И футболка, ставшая влажной. Он очевидно натянул ее, чтобы Мотю не смущать. А еще от Романа пахло гелем для душа и от этого у бедной болтушки рот наполнялся слюной, словно от страшного голода.
— Мама звонила?
— Звонила. Не выпустит. Еду оставит на балконе… как-то. Знаешь как? — протараторила Мотя, стараясь смотреть на собственные ноги в отражении.
— Да, тут смежные балконы.
— А мы?..
— Ну она нам не откроет, можем только сходить и потоптаться перед ней. Только сомневаюсь, что она будет торчать в моем кабинете. А на первый этаж нам никак не пробраться.
Мотя кивнула, мельком глянула на Романа и поспешила покинуть гардеробную.
Через две минуты он вышел в новой футболке. Черной. И в новых домашних брюках. Тоже, мать их, черных.
Ну просто некуда деваться, как ему этот черный шел.
— А мы точно… ну никак? — прокашлялась Мотя.
— Никак. Но я активно веду с мамой переговоры.
Роман упал на кровать, Мотя села на софу. Роман взял ноутбук. Мотя взяла книгу, которую обычно читал Роман. Роман принялся работать, а у Моти заурчало в животе. Она фыркнула и захлопнула книгу, не прочитав и строчки.
— Что?
— Ничего.
— Не пошла книга?
— Во-первых, я голодная и не могу усваивать информацию, — сообщила Мотя.
Говорить, сидя к Роману спиной, оказалось проще.
— Во-вторых… я ничерта не понимаю по-английски.
Книга оказалась на английском, да еще и с какими-то схемами. Не детективчик и не любовный романчик.
— А-а, — протянул Роман. — Ну, увы, ничем не могу помочь. Это единственное чтиво в этой комнате.
Послышался шум со стороны балкона и оба обернулись. Валерия Сергеевна появилась, помахала с довольным видом рукой, улыбнулась и поставила перед дверью пакет.
— Как думаешь, мы могли бы ее заманить и… — начала Мотя.
— …нейтрализовать? — продолжил Роман. — Не поверишь, думаю о том же самом.
А Валерия Сергеевна без спешки, улыбаясь от уха до уха, покинула балкон.
— Но увы, нам остается только пойти и поесть, я сейчас сдохну от голода, — сказал Роман, спрыгнул с кровати и как ни в чем не бывало пошел за пакетом.
Он казался веселым и вполне беззаботным, будто ничего и не случилось. И диалог их был каким-то порывистым и сухим. Потому, Мотя проводила его немного обиженным взглядом и плотно сжала губы: «Подлец!» — решила она.
Но голод был сильнее принципов. Пришлось идти следом.
Тридцать четвертая. Болтовня на балкончике… раз
Балкон был чудесным, панорамным и очень уютно обустроенным. Окна открывались так, что создавалось ощущение, будто сидишь в открытой просторной беседке, только она была на очень большой высоте. Открывался захватывающий вид и все было настолько идеально, что Мотя стала сама себе завидовать.
Когда город под ногами, на губах еще не остыл совершенно неприличный поцелуй, на изящном столике вкуснейший обед, и можно сесть в удобное мягкое садовое кресло. Все так хорошо, что просто сфотографировать — мало, хочется собрать эмоции в банку и законсервировать. Рассказать и показать всем близким, как хорошо может быть.
Мотя невольно заулыбалась, глядя на небо, которое было слишком близко. А потом устроилась в кресле и вытянула ноги.
— Нет, не могу! — воскликнула она.
— Что не можешь? — голос Романа был тихим и глубоким, будто он ушел в себя и только что с неохотой вернулся.
— Тут очень красиво! Ты живешь в очень красивом месте…
— И?
— Ну просто. Здорово же.
— Почему?
— Ты всегда был таким… замороженным? — не выдержала Мотя.
— Я не замороженный. Не дразни меня.
Мотя закатила глаза и потянулась к кофе и теплым хрустящим булочкам.
Валерия Сергеевна собрала в пакет кучу всего покупного. Салаты, булки, йогурты и творожки.
— Это на весь день или только завтрак, как думаешь?
— Понятия не имею, — вздохнул Роман, открывая контейнер с салатом. — Другое интересно. Она выходила из дома, значит точно не одна там. И я не о Сереге, если только он не научился водить машину. Сама она бы ничего не приготовила. И продуктов никаких там нет.
Мотя тяжко вздохнула. Ей ужасно не хватало этой «проблемы» в жизни. Она всегда обожала свободу и непринужденность, возможность делать что и когда хочется и о завтра не думать, а теперь страшно хотела остаться связанной по рукам и ногам заботами о ребенке. И даже за благо это считала.
— А ты всегда была такой… наивной? — усмехнулся он, изучая салат, будто в нем могли скрываться некие улики, уличающие мать.
— Да, — честно ответила Мотя. — Я… никогда особо не знала в жизни проблем, чтобы столько заморачиваться по мелочам.
— Чего? — засмеялся Роман.
— Ну того! Вы все такие замороченные. На каждом шагу человек с кучей психологических болячек. Всюду в инстише какая-то чепуха. Типа «все из детства» или «это травма». И… я не спорю, так оно и есть! Но сама о себе я не могу сказать, кто и где меня травмировал! Меня просто любили, заботились обо мне. Ругали, как всех. Хвалили, как всех. Я ничего от родителей не скрывала особо, и они от меня тоже. Учиться поехала спокойно, без драм. Правда… институт бросила. Ну меня, как и многих, запихнули в «куда-то с каким-то уклоном», а я хотела стать певицей или актрисой. Я пою, знаешь? Очень круто пою! Правда!
Роман засмеялся. Его поражала эта простота. Какая-то вопиющая непосредственность, словно вывернутая на максимум яркость. Мотя слепила Роману глаза и отпечатывалась на сетчатке.