Страница 170 из 173
То и дело прикрывая ладонью глаза, Лилиана понуро шла рядом с Илоной. Теперь она уже не поддерживала беременную, сама нуждалась в ее помощи. Девушку совсем не держали ноги. И что еще хуже, не было слез, глаза оставались сухими. Только скапливались под веками мелкие, острые песчинки… Ни один стон не вырвался у нее из груди — все внутри окаменело, стало мертвой пустыней. Лицо убитого показалось до того схожим с придуманным, воображаемым обликом Тома Улму, что она непроизвольно выкрикнула это имя, как только увидела несчастного… Единственное, что она могла еще ощущать, был устремленный на нее взгляд Илие. От этого взгляда боль в груди становилась еще невыносимее. Ничего другого она не чувствовала и опомнилась только тогда, когда, шаг за шагом, они пришли наконец на кладбище.
Но вот они уже там и получают приказ Косого рыть себе могилу. Лилиана первая взяла лопату, стала врезаться в землю и, по мере того, как железо все глубже уходило в сырую глину, словно стала бы приходить в себя, даже почувствовала прилив отчаянной смелости. Постепенно, шаг за шагом, она приблизилась к Илие, однако тот, увидев ее, стал еще торопливее работать лопатой.
— Я все время думаю о тебе, — негромко сказала Лилиана, зная, как тяжело у него сейчас на душе. — Клянусь, мне стыдно говорить об этом… И все ж я думаю, нет — уверена, что я любила тебя еще до того, как узнала, и борьба, вера стали моими только потому, что были связаны с тобой. — Она перестала рыть, посмотрела на его руки: господи, никогда в жизни она не видела красивее! Потом спросила: — Почему ж ты молчишь, Илие? Не веришь? Думаешь об Улму, о том, что я назвала его имя? Оно вырвалось бессознательно. Но ведь сейчас будет конец и мне… Помнишь, я говорила, что искуплю предательство? Да, да, другим словом не назовешь… Я вот что сделаю: попрошу — последнюю просьбу выполнят обязательно, — чтоб расстреляли первой… Чтоб ты видел, как я буду умирать, Илие!
Она удрученно поникла, намереваясь поймать губами его руку. Но как раз в эту минуту пекарь подул на ладони — так делают землекопы и лесорубы — и снова взялся за лопату.
Девушка больше не шевелилась. Похоже, теперь она была способна только на одно — ждать. Смерти. И чтоб удовлетворили последнюю просьбу, чтоб Илие видел, как будет она умирать… Лилиана больше не отходила от парня.
— Мою любовь ты, по-моему, видел, — с достоинством продолжала девушка. — Она выросла у твоей печи, у корыт с тестом. Я любовалась тобой, когда работал вместе с другими рабочими. Ты же видел во мне только барышню, белоручку — признайся, что я права, Илие. И не любил — поклонялся, но не любил. Даже боялся взять за руку, потому что думал: "Это мне не пристало, не подходит, не имею права". А предатель Дан — имел? Я ждала, чтоб ты пришел, звала, ты же только на одно решался: посмотреть тайком в окно. А тогда, ночью, помнишь, кого привел ко мне? — Но, заметив, что их может услышать Илона, не договорила. — Помнишь? А сам остался у калитки: зачем было стеречь его, если я ждала тебя? Тебя, Илие…
Прибыл какой-то высокий военный чин, который должен был присутствовать при казни. Осмотрев могилу глазом специалиста, немец стал прикидывать, достаточна ли она будет для расстрелянных.
— Ахтунг! Ахтунг! — закричали несколько человек одновременно. — Приговоренным немедленно сдать инструмент! Взвод, равняйсь!
— Можно мне стать рядом с тобой? — просительно, но вместе с тем и непреклонно произнесла Лилиана.
Кику, однако, не расслышал ее — бросился на помощь к Илоне, начавшей подниматься наверх по свежевскопанной земле. Взвод карателей начал между тем выравниваться.
Илона выбралась на верхушку насыпи и подняла руку, пытаясь привлечь внимание офицера, — она хотела сделать заявление, о котором говорила в "салоне", однако тот не дал ей договорить.
— Зачем загаживать кладбище этими скотами? — обратился немец к Косому. — Их место там, за оградой. Что же касается девушки…
— Лилианы Дангэт-Ковальской! — подсказал кто-то из-за спины.
— Да, да… то она помилована, за заслуги перед третьим рейхом и румынским королевством.
Двое солдат бросились к девушке и стали поспешно отталкивать ее от могилы.
— Не-е-ет! — Лилиана вырвалась из рук солдат и. прыгнув с разгона в могилу, спряталась за спиной у Кику. — Не отпускай меня, Илие, не отдавай им!
— Чего ты ждешь? — крикнул офицер Косому. — Чтоб первым расстреляли тебя?
— Взять ее! — встревоженно, сиплым голосом приказал Косой, ударив по лицу одного из солдат, не сумевших удержать Лилиану. — Немедленно вытащить из ямы! Берите, кому говорю! — испуганно, точно безумный, вопил он, пытаясь перекричать отчаянные, нечеловеческие вопли девушки, которую волоком тащили по земле.
— Не-е-ет! — Лилиана задыхалась, судорожно хватала ртом воздух, но ничего, кроме стона жестоко обиженного ребенка, с уст ее не сорвалось. Когда ж на помощь солдатам, тащившим ее. бросилось еще двое, она уже не могла оказать им сопротивление.
Ее отвели в сторону, отделили от приговоренных к смерти, насильно оставив жить — для того, чтоб навеки проклинать и себя, и эту, дарованную палачами, жизнь…
Теперь их заставили рыть могилу второй раз, в другом месте.
— Поглубже, поглубже, голубчики, если не хотите, чтоб выклевали глаза вороны, — украдкой, чтоб как-нибудь не услышали стрелки, которым он не очень-то доверял, приказывал Косой. — И еще один совет: когда будут стрелять, не шевелитесь — не почувствуете боли. Вообще ничего не почувствуете. — И удивленно обернулся к Гаврилэ, рассматривающему свои сапоги. — Думаешь, как бы сохранить? Теперь уже ничего не получится… Внесен в список, и сам же в этом виноват. Вспомни — допрашивали, кажется, отдельно? Вас, по-моему, тоже? — Он повернулся к Илоне. — Я честно выполнил свой долг, вовремя предупредил каждого! Эх, Грозан, Грозан… — Он заговорил еще тише, чтоб не слышали солдаты. — Не раз предлагал на допросах, неужели, парень, не помнишь?
Ты чем-то похож на меня, такой же смуглый, здоровый, не мужик — орел! Жить бы и жить за семерых… И что ж ответил: политические одним миром мазаны? Надо было спохватиться, опомниться — мало ли в какую сторону подует ветер. Все в конце концов проходит… говорил я это или нет? Не послушал — теперь будешь гнить в земле! Что ж касается меня, то, когда придут ваши, сумею приспособиться и к новым порядкам — если, конечно, придут… Руки у меня чистые — никто не укажет пальцем…
— Как бы передать жене сапоги? — повернулся Гро-зан к Тудораке, когда Косой отошел от них. — И подметки еще не истоптаны, и голенища совсем новые. Можно продать. Или, еще лучше, пусть носит сама. Одежду тоже жалко, будет бесполезно гнить в земле… Можно перешить мальчишкам…
— Да, да, ты прав… — думая о чем-то своем, проговорил кельнер. — Тяжело идти в гору, но еще хуже падать в яму… Чего хочет от тебя Косой?
— Если уж решил спросить, — сказал Гаврилэ, — то знай: я мог выбирать между теми, кого расстреляют и кто будет расстреливать.
— Вот как! Прости. Гаврилэ, ты куда крепче меня! — Он отставил в сторону лопату и пожал руку слесарю.
— Оставь, оставь… Сам видишь, какой выбор сделал… А вот бедной жене нечего надеть на ноги, — озабоченно проговорил он, затем быстро, почти не наклоняясь, снял сапоги — сначала с одной, потом с другой ноги — и рванулся с ними к брустверу ямы и молниеносным движением забросил за ограду кладбища, куда-то туда, где слышались громкие, жалобные стоны Лилианы.
Но прежде чем слесарю удалось услышать стук падающих на землю сапог, его сразила пуля Косого. Мерзавец выстрелил с короткого расстояния, позволившего целиться прямо в сердце. Гаврилэ так быстро повалился на землю, как будто только одного и желал — чтоб никто не увидел, как он будет падать.
Хобоцел быстро взобрался на кучу земли, наброшенной у могилы, и поднял тело Гаврилэ на руки. Но в это время Косой стал поднимать руку, давая взводу знак готовиться.
— Внимание! — закричал он. — Взвод, це…