Страница 49 из 84
— Я прошу вас, фрау… — вежливо произнес Григоре, которому вдруг захотелось как-нибудь отплатить этой злобной разорившейся даме. А может быть, и эта девчонка, как ее… Кристль… не лучше?
— Мы сейчас сбегаем. Можно, мама? Я только попробую струны и сразу домой.
— Сейчас поздно, дети мои. Учительница, вероятно, уже легла спать, — утомленно и кротко возразила фрау Блаумер. — Пускай только Грегор покажет тебе ее дом, а завтра ты сама, может быть, сходишь к ней. Верно, друг мой?
Бутнару поклонился на прощанье и вышел вместе с девушкой.
Село безмолвно лежало у подножия холма, притаившись в темноте, и в воображении Григоре возникло знакомое каждому солдату видение: опорный пункт противника, который нужно взять.
Вот башня кирхи смутно проступает из мрака, неподвижно чернеют дымоходы… А кто знает, что там скрывается за ними. Внезапно на одну секунду вспыхнул луч прожектора. Стали видны кирпичные домики, веранда со столиком, пышная цветочная клумба…
Солдат впивается глазами вдаль, пытаясь обнаружить признаки вражеской обороны, но перед глазами только эта веранда, цветы… Сноп света гаснет. И снова видна только башня кирхи, молчаливые трубы. Но вот опять ни с того ни с сего ему чудится эта цветочная клумба. Нет, за каждым дымоходом замаскирован пулемет, каждый цветок грозится смертью! Это фашистская огневая точка, и ее нужно подавить…
— Вы женаты, Грегор? Может быть, и дети есть? — вернул его к действительности печальный и певучий девичий голос. Кристль шла рядом с ним в своей тоненькой белой блузке. Григоре ощущал тепло ее тела, и ему хотелось укрыть девушку от холодной ночной сырости.
— Нет, я еще холостой парень, — ответил он простодушно.
— А я помолвлена, — задумчиво протянула девушка. — Мой жених служит в особых частях. Он — в эсэсовском подразделении, во флоте.
Григоре остановился, неприятно пораженный, но тут же, слегка притянув Кристль к себе, весело заглянул ей в глаза:
— Я тебя буду звать по-нашему — Кристиной. Ладно? А жених твой заодно с фюрером отправился на тот свет.
Кристль строго приложила указательный палец к губам, приказывая ему замолчать.
— Не надо так, Грегор, — взволнованно прошептала она, — не надо. И знай: фюрер жив!
Она гневно отодвинулась и с детской гордостью объявила, что отец ее — гауптман Курт Блаумер — служит офицером на большом крейсере и награжден "Железным крестом" и корабль его, как говорит мама, бросил якорь в каком-нибудь западном порту, а может быть, пошел ко дну со всем экипажем…
О женихе она не упомянула.
Бутнару растерянно слушал ее, не прерывая; она замолчала, а он так и не нашел, что ей сказать.
— Теперь, узнав, кто мы, придут коммунисты и евреи и убьют нас. Так ведь? — спросила она немного погодя, ежась от сырости — туман становился все гуще.
Осколок луны, прорвав дымное облако, осветил эту одинокую девочку, что шла среди ночи в своей отсыревшей блузке, прилипшей к нежным холмикам груди, с белокурыми прядями волос, упавших ей на лоб, с горящими глазами; готовую принять неведомые муки.
— Почему — евреи? — проговорил он, не придумав другого вопроса, и, толкаемый жалостью, протянул к ней руку.
Но Кристль отшатнулась.
— Они нас ненавидят смертельной ненавистью, они мстят за то, что их истребляли без жалости. Решено было уничтожить их всех до единого, но не успели. Всех до единого!..
— И ты убивала? — спросил, содрогнувшись, Григоре.
— Я? — Кристль даже остановилась от удивления. — Я — нет. Они были заперты в лагерях. Я их никогда не видала, но я знаю, что они страшные, злые. Коммунисты и евреи хотели уничтожить всю немецкую нацию. А вы когда-нибудь видели их?
Григоре помолчал.
— Видел… — коротко сказал он. — А сколько тебе лет, Кристль?
— Скоро исполнится восемнадцать… Вы вправду своими глазами видели коммунистов и евреев? — торопливо спросила она, перебивая сама себя и глядя на него пытливыми, круглыми от страха глазами. — Как же они выглядят?
— У каждого на лбу рога, — ответил он с комическим ужасом, делая вид, что бодает ее двумя пальцами, — длинные, острые рога! Бу, бу!
Лицо девушки осветилось бледной улыбкой и тут же снова помрачнело. Подозрительность, недоверие, досада отразились на нем.
— Вон, видишь этот низенький домик? — перевел он разговор на другое. — Там живет седая учительница, у которой есть скрипка. Как только спустишься в долину… Поди-ка сюда, отсюда виднее…
Григоре потянул было ее за руку, но девушка уперлась и вырвалась, словно собираясь бежать.
Бутнару с горечью усмехнулся.
— Ну что же, если не хочешь сегодня посмотреть на скрипку, я провожу тебя домой. В другой раз придешь сюда сама. Ладно?
Девушка на секунду остановилась в нерешительности, пристыженная мирным тоном и выражением лица солдата. Ее большие глаза, которые только что кололи его враждебным взглядом, теперь блестели влажно и печально.
Григоре шагнул к ней.
— Кристина!
— Кристль… — прошептала она с детским упрямством. И вдруг, искоса глянув в сторону, вскрикнула и пустилась бежать.
Теперь и Григоре заметил ломаную тень человека с ружьем под мышкой. Он обернулся — перед ним стоял Юзеф Варшавский. Он напряженно вглядывался во тьму, где исчезла немецкая девушка.
Они зашагали к замку.
— Прямо не знаю, как тебе объяснить… — заговорил Бутнару, помедлив.
— Гм, да… — пробормотал ефрейтор, погрузившись в раздумье.
Он шел, понурившись, молчаливый и раздраженный, как разведчик после безуспешного поиска.
Около замка они встретили "батю".
— A-а, це вы?! — начал он с притворным удивлением, окидывая Юзефа недоверчивым взглядом. — А я тут усе бьюсь с той клятой гитлеровской экономикой, понимаешь… Выпускал, понимаешь, подлюка, ботинки на деревянной подошве. Вот и Иоганн такую гадость носит…
Убежав и покинув Григоре одного среди дороги, девушка постепенно успокоилась и пришла в себя: хотя блузка ее отсырела и была холодна как лед, хотя она бежала одна в ночи, боясь темноты и еще больше низенького человека с ружьем, ей все же нравилось приключение, страшная встреча, опасность! Да, ей угрожала опасность — как на фронте!
Добравшись до дому, она почувствовала, что очень голодна. Мать не спала. Она лежала, задумчиво глядя в потолок. А Кристль тихо, словно стараясь не разбудить ее, заглянула во все кастрюльки, пошарила в мешочке, пожевала что-то и улеглась. Приятная истома понемногу охватила все ее тело; Кристль почувствовала, что всем ее существом овладевает сон, как это бывает после целого дня трудной работы.
Матери она ничего не рассказала, но воображение ее разыгралось. Разговор, происшедший в этот вечер, должен был иметь продолжение.
Напрасно думала фрау Блаумер, что седая фрейлейн — обладательница скрипки — уже легла спать.
Наверно, было бы даже лучше, если бы Григоре уговорил все-таки Кристль попробовать скрипку в тот вечер. Может быть, фрейлейн Кнаппе посидела бы с ними, отвлеклась бы… Потому что все равно она до самого утра не сомкнула глаз.
Как всегда, она уже с вечера знала, что ей предстоит бессонная ночь: она места себе не находила. Ломило суставы, покалывало сердце, все тело искало и не находило покоя.
Учительница все-таки легла в постель. Погасила лампу, как всегда, но неотступные видения стояли перед ней отчетливо, словно белым днем. Она сжимала веки и старалась не шевелиться. Ничего не получалось…
Хильду Кнаппе вырвал из родной почвы и унес тот самый ураган — страшный и опустошительный, который в 1933 году обрушился с ужасающей силой на Германию.
Тогда рухнули деревья, куда глубже ушедшие корнями в землю.
Одни были сломаны, другие вырваны с корнем. Что уж говорить о Хильде — тогда еще совсем молоденькой девушке, впервые севшей за учительский столик.
Фашизм нанес ей удар в первые же месяцы после прихода к власти. Удар пришелся по самому дорогому, что у нее было.