Страница 10 из 84
Улыбаясь гостям, словно извиняясь, пожилая женщина сказала, что у нее есть дело во дворе, и вышла.
Анишора пошла за ней и, быстро вернувшись, спокойно объявила, что можно начинать заседание.
„…Заверну гайки. Так заверну, что косточки у них затрещат!“
Все подсказывало господину Фабиану, что он находится „на верном пути“. Трещали кости народа под прессом государственной машины. И пока политиканы, стоящие у власти, лихорадочно вели переговоры о продаже своей страны то с одним, то с другим империалистическим лагерем, буржуазно-помещичий гнет в Бессарабии становился день ото дня все более свирепым. Соревнуясь с местными помещиками и кулаками, румынские оккупанты, искатели легкой наживы и заправилы реакционной администрации выколачивали из Бессарабии все, что было возможно. Террор — эхо фашистских бесчинств за границами страны — стал еще более жестоким. Тюрьмы были переполнены. Тяжело легла свинцовая рука государственной власти на плечи молодежи: допризывное обучение, стрэжерия[7] и многие другие насильственно военизированные и фашизированные организации. Заманивая в них молодежь, платные агенты правительства старались сбить ее с революционного пути. Но заглушить протест им не удавалось.
Село как будто дремало в оцепенении. Но вот где-нибудь на пустыре, в густом кустарнике, в один прекрасный день находили труп какого-нибудь грабителя-перчерптора[8]. Случалось, что языкатое пламя в несколько часов уничтожало помещичью усадьбу, амбар. Потом, словно вернувшись к своему оцепенению, село снова погружалось в ожидание. Но эти стихийные вспышки не приносили желанного избавления. Взамен убитого перчерптора появлялся другой. Помещик отстраивал новый дом, засыпал зерном новый амбар. Ярмо оставалось ярмом. Крестьянин только бессильно скрежетал зубами, а жена его, забитая мужичка, прикрыв лицо головным платком, потихоньку оплакивала сына, забритого в солдаты, дочку, посланную в услужение к чужим людям, урожай, проданный еще на корню, и горячим шепотом посылала проклятия, тяжкие проклятия крестьянки.
В городе борьба велась более организованно. Подавляемая в одном месте, она разгоралась в другом.
Жестоко расправлялись оккупанты с революционерами. Повсюду рыскали агенты сигуранцы[9]. Военный суд инсценировал массовые показательные процессы, заполняя борцами против фашизма румынские казематы.
Подготовка антисоветской войны была в разгаре. Шел 1940 год.
Призывники многих возрастов получили приказы о мобилизации. Были реквизированы все средства транспорта: автомашины, лошади, подводы. Эшелоны, набитые солдатами, вооружением, боеприпасами, двигались на восток. Вдоль Днестра воздвигались стратегические укрепления — „Вал Кароля“ — будущий плацдарм для нападения на Советский Союз. Людей угоняли на так называемую „трудовую повинность“: ремонт дорог, рытье окопов и блиндажей, устройство аэродромов. На местечках и селах правобережья Днестра лежала уже печать военной зоны. Королевская камарилья, правительственная клика и продажные дипломаты — все эти верные слуги капитала дожидались только приказа „блоков“ и „осей“ из-за границы. Румынские генералы в бинокли изучали левый берег Днестра, отмечая на своих картах ориентировочные пункты для артиллерии: Кошница, Каменка, Тирасполь… Сердца солдат сжимала тревога. Они волновались за своих голодных близких, роющих где-нибудь окопы, за свою реквизированную скотину, за свои необработанные поля, за хлеба, загубленные лопатами, колесами, вытоптанные боканчами.
Борьба против оккупантов ширилась. Пробиваясь сквозь все преграды, принимая различные формы, она все обострялась, прорывалась наружу, сталкивала враждебные лагери лицом к лицу.
На одном из уроков преподавателя Корицы в классе неожиданно появился человек с большим шрамом на лице. Вынырнувший вслед за ним из коридора Хородничану поспешно представил его ученикам как ревизора, действующего от имени… от имени… Хородничану бросил покорный и растерянный взгляд на посетителя, но тот, сделав короткий знак рукой, дал ему понять, что все его словоизлияние ни к чему.
Помедлив несколько секунд в волнении у доски, Корица обтер с пальцев мел и с достоинством подошел к неизвестному господину.
Ученики, сидевшие на первых партах, отлично видели, как он поспешно и неловко отдернул протянутую, но не замеченную ревизором руку. Так же как их учитель, они почувствовали, что визит этот не предвещает ничего хорошего.
Уже по тому, как этот господин с засунутыми в карманы руками, с нагло сверлящим взглядом прошелся по классу, ясно было, что он готов вот-вот схватить учителя или любого из учеников за шиворот.
Учитель технологии вернулся к доске. Но, когда он собрался продолжать урок, ревизор, окинув взглядом доску и словно отыскав на ней то, что ему было нужно, резко обратился к нему:
— Псст, стой! Скажи мне… — И тут же обернулся к ученикам: — Или нет, лучше отвечайте вы! Пст! Кого бы мне спросить? А ну-ка, пусть кто-нибудь расскажет мне хорошенько и внятно, как обстоит дело с этим… м-м… — Последовало продолжительное мычание, и ревизор со злостью ткнул пальцем в чертеж на доске, словно досадуя на то, что его не понимают: — Ну, что это такое… вся эта галиматья? Отвечай вот ты!
В отличие от Корицы, все более бледневшего, ученики, глядя на этого странного ревизора, развеселились. Визит его сулил им развлечение и давал повод попроказничать.
— Это схема парового котла! — звонко отчеканил Пантелеймон Куку, жизнерадостный и старательный парнишка.
Ревизор недовольно нахмурил лоб. Не это хотел он услышать, другой ответ был ему нужен.
— Паровой котел? — повторил он испытующе. — Паровой… паровой…
Вдруг он остановился и, бросив на Корицу уничтожающий взгляд, резко обернулся к ученику.
— Паровой, ты сказал? Паровой? Из тех, которые могут взрываться? Паровая машина… Ага, котел! Псст! Адская! — прошептал он таинственно на ухо Хородничану. — Адская машина!
Столь удачно ответившего ученика ревизор окинул благосклонным и признательным взглядом. В глазах его заиграли огоньки.
— Браво, молодец, ты мне нравишься!.. А что еще говорил вам учитель? — спросил он тоненьким и сладким голоском. — Где должна быть установлена эта машина, этот котел, паровой котел? Понял мой вопрос? Где? Где?
Ученик стоял несколько секунд задумавшись, затем, довольный, что может ответить и на этот вопрос, выпалил:
— В бане! Даже и у нас не мешало бы… — И с жаром начал убеждать ревизора в необходимости паровой установки в школе. — Баня очень нужна, а хорошо было бы и дезокамеру устроить, потому что…
В классе поднялся шум:
— Валяй! Скажи ему прямо!
— Пригласи его к нам в дормитор!
— Пусть посмотрит, как вши у нас ползают с соломой во рту! — подзадоривали Пантелеймона соседи по парте, подталкивая его локтями.
Шепот, хихиканье, приглушенный смех, такой редкий здесь, все нарастали.
Корица стоял растерянный. В душе он радовался комическому провалу этого „ревизора“, в котором за версту чувствовался шпик, явившийся, очевидно, по доносу именно на урок технологии. В то же время учитель опасался последствий происходящего. Что ни говори, а ответ ученика, смех, шум, перешептывание, злые шутки — все это происходило на его уроке. Однако вмешаться, утихомирить класс учителю не хотелось. Да и сам „ревизор“ лишил его этой возможности.
Иначе отнесся ко всему происходящему Хородничану. Он любой ценой решил вывести „ревизора“ из затруднения.
— Скажите, мальчики, откуда идет к нам дух гуманизма и прогресса? — вмешавшись, спросил он вдруг своим вкрадчивым звучным голосом, сделав Пантелеймону знак садиться.
Да, он, Хородничану, сейчас мог быть вполне удовлетворен мгновенно изменившимся видом класса. Несколько десятков стриженых голов сразу повернулось к нему. Внимательно, доверчиво смотрели ученики на своего любимого наставника. Сделав рукой широкое движение, учитель истории указал на карту Европы, висевшую на стене, и подошел к партам учеников:
7
фашизированная организация школьников в королевской Румынии (молд.).
8
Перчерптор — сборщик налогов (молд.).
9
Сигуранца — охранка в королевской Румынии, особенно свирепствовавшая в Бессарабии.