В тени королевы

– Девочки поедут с вами?

– Об этом я и хотела поговорить с тобой, Ви́на, – отвечает Фрэнсис. – Королева говорит, что хочет оставить их при дворе. По крайней мере, Кэтрин.

– Боится нового мятежа, – размышляет вслух Левина. – Опасается, что партия реформатов попытается посадить Кэтрин на трон.

Всякий раз, пытаясь представить Кэтрин на троне, она невольно улыбается этой мысли. В конце концов, много ли требуется от принцессы, помимо королевской крови и способности производить на свет наследников?

– Сейчас, когда во чреве королевы растет младенец, она чувствует себя спокойнее, однако… да, видимо, дело именно в том. – Фрэнсис сжимает и разжимает руки, лежащие на коленях. – Прямо она этого не говорит, но, несомненно, так и есть.

– А люди верят, что Кэтрин вернулась в католическую веру?

– Верят, grace a Dieu[27]; никто не сомневается, что все Греи теперь добрые паписты. Только… ты же знаешь, каково это. – О да, Левина знает! – Я убедила ее оставить мне хотя бы Мэри, – продолжает Фрэнсис. – Мэри никто не считает угрозой, так что она отправится со мной в Бомэнор, а во дворце будет появляться лишь изредка. Кэтрин отведут отдельные покои.

– Выходит, она больше не будет жить в комнате младших фрейлин под строгим надзором мистрис Пойнтц? – Пожалуй, не слишком хорошее решение, думает Левина.

– Знаю. Это честь для нее.

– Я бы сказала, довольно опасная честь.

Фрэнсис кивает.

– Левина, ты за ней присмотришь? Я беспокоюсь о Кэтрин. Она легкомысленна и порывиста; бог знает, в какую беду дочь может попасть без меня!

– Разумеется, присмотрю! Ты же знаешь, твои девочки для меня как родные. И с Кэтрин буду обходиться, как с собственной дочерью.

– Столько беспокойства из-за истории с молодым Гербертом! Пемброк даже со мной об этом разговаривал.

– О боже! – Левина догадывается, что разговор вышел не особенно приятный.

– Сына он отослал и, видимо, скоро отправит на войну с французами. Так что они с Кэтрин расстанутся надолго. Знаю, пора думать о том, чтобы подыскать ей другого жениха, но не представляю, кто в здравом уме сейчас захочет связывать судьбу с Греями.

Левина думает о Гарри Герберте: он не старше Маркуса – еще совсем мальчик! И все эти английские мальчики, сыновья придворных, что готовятся к сражениям на чужой войне… Порой она видит их на арене для турниров: возятся, как щенята, смеются, хорохорятся друг перед другом, еще безбородые, еще по-детски неуклюжие. Невозможно думать о том, что им придется увидеть, какие страдания претерпеть.

– Фрэнсис, я позабочусь о том, чтобы Кэтрин не попала в беду. Обещаю, – произносит она твердо, глядя подруге в глаза.

– И еще одно, – говорит Фрэнсис, понизив голос, хотя рядом никого нет. Достает из рукава сложенный лист бумаги, протягивает Левине. – Прочти.

– Что это? – спрашивает Левина, разворачивая бумагу.

Несколько строк аккуратным почерком. Левина пробегает их глазами. «Посылаю тебе, моя добрая сестра Кэтрин, эту книгу; пусть переплет ее не украшен золотом – она дороже любых сокровищ мира…» Письмо Джейн! «Она научит тебя, как жить, и расскажет тебе, как умирать».

Перед глазами у Левины встает сцена, навеки запечатлевшаяся в памяти: Джейн с завязанными глазами шарит руками перед собой, нащупывая плаху.

– О, Фрэнсис! – говорит она дрогнувшим голосом.

– Я переписала это из Нового Завета Джейн. – Недолгое молчание. – Ви́на, у меня к тебе просьба. Но ты должна понимать, что свободна отказаться, и если откажешься – я не стану тебя осуждать. Что бы ни случилось, не хочу терять твою дружбу.

– Что за просьба? Говори.

– Ты сможешь как-нибудь передать это в Брюгге? Может быть, спрячешь в какой-нибудь посылке, которую будешь отправлять родным. Я хочу, чтобы там письмо забрали и отвезли в Женеву. В Женеве живет человек по имени Фокс; он позаботится о том, чтобы его напечатали.

У Левины перехватывает горло, и она не может ответить – только кивает.

– Merci[28], Ви́на. Благодарю тебя от всего сердца. – Она крепко обнимает подругу. – Я не позволю ее забыть. Дочь станет светочем новой веры. Как у католиков есть Дева Мария, так у реформированной Церкви будет мученица Джейн Грей. Я принуждена молчать, но голос Джейн пусть звучит и из могилы.

Левина аккуратно складывает бумагу и прячет у себя за корсажем. Как бы это ни было рискованно, она выполнит желание Фрэнсис – ведь ей нужно верить, что ее бедное дитя погибло не зря.

Кэтрин

Хэмптон-Корт, апрель 1555

– Гарри Герберт, Гарри Герберт, Гарри Герберт…

Серая лента между пальцами совсем вытерлась – вот-вот начнет рассыпаться от прикосновений. Уже много месяцев я не видела Гарри Герберта, даже весточек от него не получала. Я откладываю ленту и говорю себе твердо: хватит о нем думать! Хватит. А то опять разревусь. Только начала приходить в себя…

Слава богу, ко двору приехала Елизавета; хоть какое-то развлечение. Все мы помираем со скуки, ожидая младенца королевы, который, похоже, не желает появляться на свет. Нет больше ни музыки, ни танцев; целыми днями королева ворочается на кровати с боку на бок, а мы должны молча сидеть вокруг нее! За окном весна, хочется гулять, кататься верхом – но нет, будь любезна сидеть в этой мрачной спальне и портить глаза, вышивая при свечах какое-нибудь одеяльце для будущего принца; а если не шить, так молиться о том, чтобы королева благополучно разрешилась.

Но приехала Елизавета – и теперь, по крайней мере, есть о чем поговорить. О том, что на возвращении принцессы ко двору настоял сам король; как она выехала из Вудстока в страшную бурю, и ветер сдул с нее чепец; как Елизавету раздуло водянкой, так что остаток пути она проделала на носилках, преодолевая не больше полудюжины миль в день; как, когда появилась в окрестностях Лондона, вся в белом и в сопровождении двух сотен всадников, огромная толпа сбежалась приветствовать ее. Услыхав об этом, королева приказала нам надеть на нее лучшее свободное платье, вышла на балкон и долго стояла там, повернувшись боком, чтобы толпа внизу хорошенько разглядела большой живот.

Похоже на карточную игру: Елизавета выложила свой козырь, королева побила своим – какой козырь сильнее наследника престола? Но, кажется, играть дальше королева не расположена: она отказала своей сестре в аудиенции. Елизавета заперта в своих покоях; комнаты у нее лучше моих – хотя, сказать по правде, и мои очень неплохи, с чудесным видом на пруд. Никому не дозволено видеть Елизавету без разрешения; кузина Маргарет мечтает хоть одним глазком взглянуть на нашу родственницу. Я изображаю безразличие, однако, правду сказать, тоже очень хотела бы на нее посмотреть: Елизавету я видела только издали.

– Не нахожу причин, почему бы нам просто не нанести ей визит, – говорю я кузине Маргарет.

– Никаких причин? – в ужасе переспрашивает она. – Кэтрин, королева запретила!

– А ты ее боишься? – Мне прекрасно известно, что Маргарет стерпит все что угодно, только не подозрение в трусости.

– Еще чего! – тряхнув головой, отвечает она.

– Тогда пойдешь со мной к Елизавете?

Маргарет колеблется: кажется, готова передумать – но она зажата в угол, и деваться некуда.

– Разумеется, пойду! – отвечает она, хоть и без особой уверенности в голосе.

Держась за руки, мы отправляемся в западный коридор, где расположены покои Елизаветы. У дверей дежурит пара стражников. По счастью, один из них мне немного знаком – он был пажом у моего отца в Брэдгейте.

– Хамфри! – говорю я, одаривая его лучшей своей улыбкой.

– Миледи! – отвечает он и густо краснеет, словно на белую скатерть пролили вино.

Улыбка сработала – вот и славно! Я немедленно кладу ладонь ему на рукав. Он краснеет еще гуще. Его товарищ, кажется, смущен сильнее: для таких девушек, как мы, они привыкли оставаться невидимками. Кузина Маргарет, следуя моим наставлениям, задерживает на нем взгляд дольше, чем следовало бы.

27

Благодарение Богу (фр.).

28

Спасибо (фр.).