Страница 8 из 104
В тайге мы обратили внимание на странное явление. Мы все время шли по свежему следу лося, который прошел в нужном нам направлении, а идти по протоптанной зверем тропе было гораздо легче, чем по рыхлому, нетронутому снегу. Шедший все время шагом сохатый вдруг чего-то испугался и побежал рысью. Об этом явственно говорили оставшиеся на снегу следы.
— Кто бы мог его напугать? — то ли сам себя, то ли нас спросил Виталий и направился по следу. Сохатый метнулся из редкого сосняка прямо в чащу, продираясь сквозь переплетшиеся ветви, ломая их и стряхивая снег с деревьев. Зверь несся широким, почти двухметровым шагом, оставляя на снегу глубокую борозду. Через несколько десятков метров Виталий остановился в густых зарослях и показал на снег:
— Смотрите. Работа соболя.
Рядом со следами лося появился соболий след. Откуда он взялся? С неба? Ведь не видно было, чтобы соболь прибежал откуда-нибудь.
— Сохатый его сбросил, — сказал Виталий.
Я слыхал, что соболь часто нападает на зверей, которые гораздо больше его самого, и побеждает их. Этому кровожадному карлику ничего не стоит задрать зайца или косулю. Часто соболь нападает и на спящих в снегу глухарей. Эти большие птицы весят раз в десять больше, чем соболь, но пушистый зверек и здесь выходит победителем. Он мертвой хваткой держится зубами за шею птицы. Нередко глухарь взлетает вместе с хищником до верхушек деревьев, но вскоре слабеет, падает наземь и становится добычей маленького разбойника. Но чтобы нападал и на могучего лося — такого я не слыхивал.
— Охотится он так же, как рысь, — объясняет Виталий. — Бросается на сохатого с дерева и острыми зубами до тех пор вгрызается в холку, пока лось не свалится.
— Неужели сохатый не может его сбросить?
— Очевидно, не всегда. Когти у соболя острые, цепкие. Однако на этот раз сохатый спасся. Наверно, стряхнул соболя, продираясь сквозь чащу. Смахнул ветвями, как коровы стряхивают с себя в жаркий день мух и слепней, продираясь через кусты.
На снегу легко было все прочесть. Мы видели, как сброшенный соболь еще некоторое время бежал рядом с лосем, с его мордочки упало несколько капель крови, которые горели на белом снегу, словно спелые ягоды клюквы. Потом соболь сел, должно быть провожая злыми глазками удаляющегося лося, а через некоторое время и сам побежал прочь — искать новую добычу.
Соболь не шел в нашу ловушку. И чего мы только не делали, как не старались. Мы подвешивали ему и сало, и жареного зайца, но все было напрасно. Хитрый зверек обходил нашу ловушку, даже не приближаясь к ней. Между тем отпуск у Виталия и у Антона кончался. Оба взяли по семь дней отпуска за свой счет, чтобы сходить со мной в тайгу. И теперь эта неделя подходила к концу. Настроение у всех падало. Особенно переживал неудачную охоту Виталий, точно принимая на себя вину за невезение.
Наконец однажды утром мы простились с нашей заимкой. Возвращаться с опустевшими рюкзаками, по протоптанной тропе было легко, и вечером того же дня мы были в деревне Прокопьево, где жил Виталий.
Деревня раскинулась по обоим берегам Илима (притока Ангары). На каждом берегу — по длинной, вытянувшейся вдоль реки улице. Деревня старая. Почти триста лет назад ее первые жители — царевы ссыльные — поставили здесь свои избы. В наши дни деревня как бы помолодела. Появилось много новых домов. Новая большая школа, детский сад, магазины. Сегодня суббота, и вдоль реки тянется вереница дымящихся бань.
Жена Виталия Александра щеткой белит печь. Когда я попал к Слободчиковым впервые, она тоже белила печь, и я подумал, что это делается в честь гостя. Но чего ради она и нынче взялась за щетку, если печь и без того бела, как лебедь? Неужто снова ради меня? Спрашивать о таких вещах неудобно. Когда она закончила свою работу и уже готовила кое-что закусить, прибежала пожилая соседка.
— Шура, у тебя, часом, побелки не осталось? Я сегодня своей не разводила.
— Осталось, — сказала хозяйка.
— Дай-ка — сбегаю побелюсь.
Оказывается, сибиряки каждую неделю белят печь, а некоторые и всю кухню. В скольких домах я ни побывал, всюду видел идеально белую русскую печь и образцовую чистоту. Крашеные полы устланы домоткаными дорожками. Стены тоже побелены и увешаны коврами. Воду держат в больших крашенных снаружи бочках и черпают ее ковшами, из которых никто не пьет, не прикасается к ним губами.
Потом мы парились в сибирской бане, которая мало отличается от наших литовских бань: каменка с котлом, полок, березовый веник и невыносимый жар. Вокруг бани — горы снега. Почти все мужчины, голые, распаренные, выскакивают из душной бани и ныряют в сугроб. Не отстаю и я. Мороза не чувствую. Ощущение такое, будто снег тает вокруг тебя с шипением воды, попавшей под раскаленный утюг. И неудержимо хочется смеяться, хохотать во все горло, буйствовать в снежном сугробе, словно тебе не больше десяти лет. Я свято убежден, что свое недюжинное здоровье сибиряки черпают в здешних банях. Ни в Игирме, ни в Прокопьеве я не слыхал, чтобы кто-нибудь страдал болезнями легких. Местные жители не знают чахотки. Впрочем, это — заслуга не только сибирских бань. Сам климат очень здоровый, и люди редко обращаются к врачу, хотя почти в каждой деревне, в каждом, даже отдаленнейшем поселке есть амбулатория.
После бани мы пили заправленный кисло-сладким вареньем чай, как вдруг кто-то открыл и снова закрыл ставни с улицы. Виталий вопросительно посмотрел на жену.
— Анатолий Слободчиков отца поминает, — сказала жена.
— Сколько лет?
— Десять, — сказала жена и добавила: — Надо сходить.
Оказывается, так в сибирских деревнях принято приглашать в гости. Никто не ходит по домам, никто устно не просит, а пробежит подросток вдоль улицы, помашет ставнями, и все знают, что пора в гости: там уже стол накрыт и хозяева ждут вас.
Мы пошли.
Большая, просторная изба была набита людьми. Вдоль стен стояли широкие столы, заставленные едой. Хозяева призвали гостей есть-пить только вначале, садясь за стол, и больше об этом не говорилось, так как все здесь считались своими, а свои могут чувствовать себя как дома и есть все, что душе угодно.
Очевидно, во всем мире мужчины за столом говорят о своей работе, сибиряки — тоже. Я слушал разговоры о процентах, заработках, премиях и мысленно подсчитывал, сколько потеряли Виталий и Ангон за ту неделю, что провели со мной в тайге. Каждый заработал бы за неделю примерно по пятьдесят рублей. Плюс тридцать процентов так называемых северных, которые государство выплачивает людям, работающим в этих краях. За выполнение плана — еще пятнадцать процентов от общего заработка и двойная оплата за каждый сверхплановый процент. Выходит, за неделю они потеряли примерно по восемьдесят рублей.
Когда поздно ночью мы вышли на улицу, я сказал Виталию:
— Дорого обошелся тебя, Виталий, этот непойманный соболь. Около восьмидесяти рублей.
Он сперва не понял, о чем речь. А когда я объяснил ему, засмеялся:
— Черта с два! Я не только ничего не потерял, но еще и выиграл. Плохо ты считаешь.
— Где же я ошибся?
— Соболя мы и впрямь не взяли, но за восемьдесят рублей получить хорошего друга — редкий случай. Я его не упустил.
Мне хотелось сказать что-то о моей благодарности, о желании хотя бы частично покрыть убытки и труд друзей, но после слов Виталия я понял, что лучше не говорить об этом.
Мы обнялись и двинулись по улице спящей деревушки к дому Виталия, где нас ждали мягкие, чистые постели, которые после таежных неудобств представлялись мне вершиной блаженства и комфорта.
Не требуется и часа, чтобы добраться пассажирским самолетом из Нижне-Илимска в Братск. Мы приземлились на аэродроме, где множество бульдозеров, не обращая внимания на зимнюю стужу, разравнивали широкие взлетные дорожки.
Я сдал вещи в камеру хранения и вышел на площадь перед аэровокзалом. Около дюжины такси ждало пассажиров. Подъемный кран подносил штабеля красного кирпича рабочим, занятым на втором этаже строящегося аэровокзала. Сибирский мороз не мешал людям. Строя величайшую в мире гидроэлектростанцию, жители Братска накопили колоссальный опыт работы в суровых зимних условиях. Были дни, когда столбик спирта в термометре падал до пятидесяти пяти — шестидесяти градусов ниже нуля. Люди гордились, что и в такой мороз могут работать на плотине, на высоте ста метров. Однако молодой инженер-конструктор Александр Марчук говорил, что человеку особенной чести это не делает. Дело в том, что в такой мороз выходят из строя гигантские подъемные краны, установленные на плотине будущей электростанции. Люди гордились тем, что они крепче металла. Неважно, что еще нет в мире кранов, которые могли бы работать в такой мороз. Мало ли чего нет в мире! У нас будет! И мы будем гордиться, говорил Александр Марчук, когда выплавленный нами металл будет таким же прочным, как люди.