От звезды и до воды

– Ты что, совсем больной? – спросила Ася, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Да у меня в телефоне геолокация включена, так что можно будет убедиться, что полночи я провела здесь.

– Телефо-о-он? – удивился Ровенский. – Какой телефон? Не видел я никакого телефона. Он швырнул на пол Асин мобильник и со всего размаху раздавил его ногой. Отвратительный звук крошащегося стекла резанул по ушам, заставив ее зажмуриться.

– Ты не волнуйся, больно не будет, – сообщил Константин. – Моя мама – врач, так что препараты дома имеются. И в вену я хорошо попадаю, хоть у меня и не медицинское образование, а ветеринарное. Так что сначала я вкачу тебе снотворное, а пока ты будешь спать в подвале моего гаража, сгоняю за дозой. Наркоманка ты, девочка, и как это тебя в твоей мусарне проглядели?

Асе казалось, что она спит и видит сон, в котором очутилась на месте героини дурацкого, но все-таки страшного фильма. Она старалась проснуться, но у нее ничего не получалось. Впрочем, и в серьезность ситуации ей до сих пор не верилось. Ну не могут же ее в самом деле убить, тем более 23 февраля! В День защитников Отечества! На этом месте ей почему-то стало очень себя жалко.

– Ну-ну, не реви. Чего уж теперь реветь? Ты ж пойми, выхода у меня нет. Письмо ж читала, видела, что на кону три миллиона долларов. Ты, извини, вместе со всеми своими потрохами и полосатой палочкой столько не стоишь. Так что рисковать я не буду и тебя не отпущу.

Он сделал шаг в ее сторону и резким движением ударил по шее, выключая сознание. Последнее, что видела Ася, это нестерпимо яркий свет потолочной люстры, вдруг ударивший по глазам.

В себя она пришла оттого, что куда-то плыла. Сознание прояснялось медленно, но потихоньку Ася вспомнила все, что произошло с ней сегодня, одновременно осознавая, что ее несут на руках. Мужчина. Значит, Ровенский тащит ее в тот подвал, о котором говорил? И что? Она покорно сдастся, не попытавшись даже защитить себя? Ну уж нет!

Она яростно заколотила руками и ногами, пытаясь попасть в какое-нибудь чувствительное место.

– Да не дергайся ты, – услышала она знакомый голос и чуть не закричала от радости. Ромка! Ее нес на руках Ромка, замечательный напарник, практически родной человек! – Слышишь, ты потерпи, сейчас «скорая» приедет, я вызвал.

– Да не нужна мне «Скорая», – рассмеялась Ася, поудобнее устроившись в крепких и таких надежных руках. И как она раньше не догадывалась, что объятия Ромчика – такое уютное место? – Ром, а где этот…

– Не волнуйся, я его наручниками к батарее пристегнул. Сейчас ребята приедут, упакуют. И его, и «Дикобраза».

– А ты что, один приехал? И подмогу не взял?!

– Да испугался я за тебя, не стал ребят ждать. Как ты мне адрес сказала, так я на мотоцикл прыгнул и приехал. Им с дороги позвонил. Через забор перелез, в окно заглянул, а в этот момент он тебя возьми и ударь. В общем, дальше я плохо помню. Когда пелена перед глазами рассеялась, вижу, окно разбито, он к батарее пристегнут с разбитой мордой, а ты на полу без сознания лежишь. Я «скорую» вызвал и тебя на улицу понес. Навстречу к «скорой», значит.

Вдалеке действительно раздавались сирены машин. «Скорой» вторила полиция, и не было сейчас более приятных Асиному уху звуков.

– Так ты, оказывается, просто настоящий Рэмбо, Ромчик! – сказала она и потерлась носом о его шею. – А я и не знала.

– Никакой я не Рэмбо, – буркнул он. – Просто я тебя люблю.

– Я знаю, – призналась Ася. – И это так здорово, оказывается, когда тебя любит самый смелый, самый верный, самый лучший мужчина! Вот только скажи мне, Ромчик, если бы мы с тобой пошли на новогодний бал, ты бы согласился надеть костюм Цезаря?

– Это завернуться в простыню и нацепить на голову лавровый венок? – уточнил он. – Конечно, если ты хочешь, то пойдем, но только при одном условии. Если ты будешь Клеопатрой.

Зеркало графа Дракулы

Нужно обладать определенной смелостью, чтобы иметь в лучших подругах профессиональную модель. По крайней мере, Кате Брусницыной нравилось думать о себе, что она смелая. У нее самой внешность была вовсе не модельная, а совсем даже обычная. Среднего роста, с ничем не примечательной фигурой и простеньким, хоть и милым личиком, живым и выразительным благодаря большим ясным глазам.

Волосы русые, прямые, спускающиеся ниже лопаток, не отличающиеся буйством кудрей, но довольно густые и блестящие. Это бабушка еще в детстве приучила Катю мыть их яичным желтком, и привычке Катя не изменяла даже сейчас, когда шампуней и кондиционеров в магазинах стало столько, что глаза разбегались. Одевалась она тоже простенько, поскольку зарплата медсестры с такими понятиями, как «имидж» и «стиль», не сочеталась. Джинсы, футболка летом, свитерок зимой, куртка практичная и немаркая, обязательно с капюшоном, яркий шарф, подаренный подругой Миленой, про который та говорила, что он – «акцент».

Кате нравилось считать, что акцент у ее шарфа французский, потому что Милена привезла его из Парижа. Сама Катя в Париже никогда не была, да и вряд ли будет. Какая заграница на ее зарплату. Турция если только.

Милена же по Парижам, Миланам и Лондонам раскатывала постоянно. Она работала в крутом питерском модельном агентстве, регулярно получавшем приглашения на показы, в том числе и за границей.

Милена с самого детства была красавицей, не то что простушка Катя. Своей подругой Катерина очень гордилась и нисколько рядом с ней не комплексовала. Это бабушка ее научила – никогда не расстраиваться по поводу того, что ты не можешь изменить.

Она точно знала, что подруга ее любит. Вот и в гости в Питер пригласила, потому что соскучилась. Даже не написала, а в кои-то веки позвонила и позвала пожить у нее недельку.

Именно поэтому сейчас Катя тряслась на верхней полке плацкартного вагона, билет в который был куплен из экономии, и размышляла о своей смелости и решительности, с которыми она направлялась навстречу приключениям. Почему-то в том, что приключения будут, Катя даже не сомневалась.

Впервые в Питер Катю привезла бабушка, и было это классе в шестом. Именно тогда Катя в первый раз увидела Эрмитаж, Медного всадника, величественный Исаакий, не падающую колоннаду Казанского собора, с первого взгляда и навсегда влюбилась в Невский, обалдела от фонтанов Петергофа, в общем, выполнила всю ту обязательную туристическую программу, которая была хорошо знакома любому российскому гражданину.

Уже потом, когда сюда перебралась Милена, регулярно ездившая к ней на каникулах Катя узнала совсем другой Питер, не пафосный, не парадный, с облезлыми дворами-колодцами, облупившейся лепниной фасадов, темными мрачными арками, отчаянно пахнущими мочой. Узнала и полюбила.

Жизнь шла своим чередом, Милена окончила институт культуры, Катя – медучилище. Подруга уже вовсю ходила по подиуму, летала в загранкомандировки, в ее мире было много музыки, света, сплетен и интриг, она крутила захватывающие романы, влюблялась, ссорилась, мирилась, с шиком носила меха и непринужденно ездила на дорогих автомобилях. У Кати жизнь состояла из уколов, прогреваний, компрессов, сменяющихся пациентов, не все из которых были приятными в общении.

Вдобавок заболела бабушка, мучительно уходила из жизни, цепляясь за нее до последнего худенькими, ослабшими руками. Катя всегда была рядом, по ночам согревала вырастившие ее руки своим дыханием, укутывала бабушке ноги, давала попить. Стало не до Питера с его огнями и манящей жизнью, как и Милене стало не до нее и ее таких скучных, серых, горестных проблем.

Так и получилось, что в последний раз в столь любимый ею город на Неве Катя ездила, страшно сказать, семь лет назад. И вот теперь он ждал ее снова, и она всю ночь не смыкала глаз, предвкушая, как это будет.

Милена встречала ее на перроне, что было неожиданно и потому особенно приятно. Катя невольно залюбовалась подругой – высокой, тоненькой-тоненькой, с бесконечными ногами, высокой грудью, длинными платиновыми волосами, разбросанными по спине ярко-алого пуховика в художественном беспорядке, которого можно добиться лишь годами практики. Катя поплотнее натянула вязаную шапку, под которой скрывался обычный «конский хвост» – прическа, подходящая на все случаи жизни.