Они уходят

– А Ваша жена была преинтереснейшей мадам! – через несколько минут промолвил нотариус, отряхивая ладони. – Интересно, каково это – жить со столь эффектной женщиной? Я закурю, Вы позволите? – робко добавил он.

Я пожал плечами и кивнул:

– Никому бы не пожелал подобной участи.

– Что, властная была, вероятно?

– Если бы только это! – вздохнул я.

– Да, властность иногда бывает куда меньшим злом, чем недосказанность, – с каким-то удивительным пониманием ситуации добавил мистер Лец. – Втянули меня около года назад в одну весьма замысловатую ситуацию… Эх… а, впрочем, скрывать тут нечего, о том эпизоде тогда все газеты писали. Позвали меня к смертному одру одной миллионерши. Она уже проторила дорожку в Центр милосердия к тому времени, поскольку тяжелая болезнь не оставила ей другого выбора, и посему хотела успеть составить завещание, прежде чем ей сделают смертельную инъекцию. Дама была уже в весьма преклонных летах и всю жизнь держала под каблуком не только своего тогда уже покойного супруга, но и двоих сыновей, по любому поводу грозясь лишить их наследства. А сыновья у нее уродились прямо как в сказке – старший умный был детина, младший вовсе был дурак: старший, дабы не перечить родительнице, пошел по ее стопам и все силы отдавал семейному делу, младший же вырос кем-то вроде Вас… как это нынче называется – дауншифтинг? Простите, не хотел Вас задеть…

– О, нет, что Вы, продолжайте. Для меня подобные слова звучат как комплимент, – я криво усмехнулся.

– Так вот, младший производил впечатление откровенного балбеса – работать не желал, все время гробил на какие-то подпольные собрания, увлекся коммунизмом и беспрестанно конфликтовал на этой почве с матерью. Она стучала кулаком по столу, грозясь пустить его по миру, он хлопал дверью, но уже через несколько дней относительный мир восстанавливался. Так они и жили какое-то время, пока родительница не слегла. Вот тут-то ей и пришлось поломать голову над тем, как распорядиться имуществом и деньгами. Ко мне она сразу отнеслась лишь как к аналогу пишущей машинки, долго бранилась, сетуя на то, что уходит в мир иной с таким грузом на душе в лице сына-обормота. Но в конечном итоге, потрясая в воздухе костлявым кулаком, все же приказала записать в завещании, что все ее накопления, все имущество должно перейти старшему сыну, оставляя младшего без гроша и фактически без крыши над головой.

– Дело-то обычное, – хмыкнул я. – Со мной жена поступила почти аналогично.

– Постойте, это лишь завязка всей истории. Составил я, значит, завещание. Затем улыбчивая медсестра легким движением тонких пальчиков отправила мадам на тот свет, а я вынужден был отправиться к ее сыновьям и огласить им последнюю волю покойной. Младший, как ни странно, даже глазом не моргнул, выслушал все спокойно, не побледнел, не начал рвать на себе волосы. Старший тут же с барского плеча предложил разделить родительский дом, чтобы не оставлять уж брата на улице. Даже деньгами хотел поделиться, но младший благородно от всего отказался и тут же покинул нас. Куда он отправился, я не имею представления, однако через пару недель меня вызывают свидетелем в суд по делу об убийстве старшего брата младшим.

– Ого! – расхохотался я. – Да это просто Каин с Авелем! А дело приняло неожиданный оборот.

– Прямых улик ни у кого не было, однако, никто не сомневался, чьих это рук дело – все на тот момент были наслышаны о громком и несправедливом завещании покойной. А поскольку ее старший сын не успел оставить никаких распоряжений, то все средства автоматически переходили к его брату. Хотя у последнего было железное алиби, и все его соратники по подполью встали на защиту своего друга. Его долго тогда таскали по судам, но выяснить так ничего и не удалось, и дело до сих пор висит нераскрытым, а убийца гуляет на свободе.

– Откуда же Вам знать, кто именно убийца?

– Мистер Тругор, я не первый год в нотариате и обрабатываю по несколько десятков завещаний в год. Думаете, это первый подобный случай? Все обиженные завещанием ведут себя идентично, правда, не все решаются на убийство…

– Зачем возводить субъективный опыт до правила? Доказательства у Вас имеются?

– Имеются и доказательства. Вы заметили, как нынче сильно стало коммунистическое движение? У них появился свой телеканал, они лоббируют свои интересы во власти. Откуда, Вы думаете, у них вдруг нашлись средства на все это безобразие? И да, знаете ли, к завещанию покойной прилагалась небольшая записка, которую я должен был передать младшему сыну по прошествии года после смерти матери. И вот пару дней назад я это сделал.

– Вы знакомы с ее содержанием?

– Да, он прочел мне ее. Точнее сперва он сам ознакомился с ней, потом разрыдался, прочел мне записку и тут же сознался в убийстве брата, и теперь вся эта ситуация осталась исключительно на откуп моей совести.

– Что же такого было в этом письме?

– Мадам написала ее с большой любовью к младшему сыну. Призналась, что он для нее самый близкий и родной человек. Что она тоже в юности чрезвычайно увлекалась коммунизмом, уже будучи замужем за биржевым магнатом, была постоянным членом оппозиционного подполья и даже родила второго сына от одного из его лидеров. Однако, жизнь убедила ее в том, что смена режима и экономического строя невозможна, всех ее друзей арестовали, сама она чудом избежала огласки, и с тех пор принялась ревниво оберегать дело мужа, внутри ощущая себя предателем собственных идеалов. А когда младший сын подрос и пошел по ее стопам, она еще сильнее возненавидела себя, поэтому и конфликтовала с ним. Впрочем, перед смертью она решила все же, что не допустит повторения собственной слабости у своего наследника, поэтому и не стала завещать ему ни гроша, чтобы он до конца дней остался коммунистом и закончил дело заключенного в тюрьму отца, ибо деньги и собственность способны в одночасье усыпить самые благородные порывы. Представляете, какой у него был шок, когда он все это прочел? Вышло так, что он поступил куда хуже своей матери.

– И что будет с ним теперь? Он пойдет сдаваться властям?

– Ничуть не бывало. Хотя он оставил за мной свободу поступить так, как я посчитаю нужным, но сам выдавать себя не намерен.

– И что же Вы?

– Я? Пусть все это будет на его совести, я не собираюсь вмешиваться в чужую жизнь. Если он когда-нибудь захочет ответить за свой поступок, он это сделает, а до той поры пускай копит на душе груз, с которым ему все равно рано или поздно придется иметь дело. А я тут ни при чем.

– И что же Вы хотели всем этим сказать? Что даже самые лучшие идеи, вроде коммунизма, не спасают человека от его естественных устремлений к наживе? Какова мораль Вашей истории?

– Мораль? Морали тут нет. Я просто коротал время, пока шредер обрабатывал очередную порцию бумаг Вашей супруги. Кстати, думаю, он уже закончил.

Глава 6

После ухода нотариуса я еще долго сидел в гостиной, прислушиваясь к отдаленным шумам на улице. Дверь в комнату Алианы он оставил открытой, но мне потребовалось совершить небольшое усилие над собой, чтобы войти в нее и посмотреть, что осталось от тайн жены. Массивный письменный стол, купленный еще до появления в ее жизни меня, по-прежнему стоял на месте, однако, его небрежно выдвинутые ящики, словно зубы нелепого дракона, зияли печальной пустотой. Дверцы книжного шкафа также были распахнуты, а на полках остались лишь следы пыли, напоминавшие о том, что их покойная ныне хозяйка была начитанным человеком. У противоположной стены ютилась крошечная софа, которую Алиана частенько использовала в качестве ночного ложа, и я горестно опустился на нее и закрыл лицо руками. Ну вот и все, с этой минуты началась моя новая жизнь.

Внизу противно зажужжала стеклопанель, я нехотя вынул из кармана пульт и перевел ее на аудиорежим громкой связи.

– Тру? – послышался робко-удивленный голосок Беты.

– Да, это я. Прости, разбираю старые вещи на чердаке, поэтому к камере подойти не могу…