Очищение

– На улице вас будет ждать автомобиль с водителем. Он доставит вас в аэропорт.

Не ожидая такого простого жеста, Эмиль неловко ответил на него. После чего вытянулся по стойке смирно и в приветственном жесте простёр правую руку, сжатую в кулак к потолку.

– За свободу Мирнерии!

– За свободу Мирнерийского княжества!

Глава I

Эмиль спешно побежал вниз по высоким мраморным ступеням бывшей городской ратуши, которая ныне использовалась, как военный штаб. У самого входы его уже ждала машина – кабриолет, блестящий новой белой краской. Лихо перескочив через верх, Эмиль крикнул в спину водителю:

– В отель. Потом в аэропорт. Туда можно добраться через набережную? Я слышал тут сохранилась набережная у реки.

– Да, сэр. Но будет дольше.

– Пусть так. Хочу увидеть большую воду…может в последний раз. И в отеле я немного задержусь. Выпью с товарищами.

– Простите, лейтенант, но мы можем не успеть к назначенному времени вылета. У меня приказ…

– У меня тоже. Не боись, успеем. Сохранишь свой зад в тепле штаба. – Эмиль презрительно покосился на обшитые алой лентой погоны водителя. Они выдавали в нём штабиста, одного из тех, которые прячутся за бумагами и пером от пуль и бомб и трясется не от огненного дождя в окопе, а от мысли потерять прикормленное место в бетонном бункере.

Водитель проглотил слова лётчика. Он был явно моложе и сильно проигрывал в звании, а потому послушно завёл мотор и повёл машину по гладкой дороге, окружённой юными вишнями и персиками. Весна была в разгаре. Небо посылало на отмёрзшую землю последние дожди, которые обрушивались крупными каплями. Капли приземлялись на пушистые, ещё липкие юные листочки и на ещё нераспустившиеся почки деревьев, скользили и падали на полированный кузов автомобиля, отражая первые цветы. Эмиль почти забыл, что такое весна. Там, на Сверенном фронте не было времени остановиться и посмотреть на природу и происходящие с ней изменения. О том, что наступал новый месяц, армейские чаще всего узнавали по смене обмундирования. А так как это происходило лишь два раза в год, для солдата существовало лишь два месяца: Зима и Незима. Это казалось странным сейчас. Ведь он так много летал и видел окрестности на уровне птичьего полёта чаще, чем, пожалуй, кто либо на Земле. Однако они виделись ему из кабины лишь наброском контурной карты, набором ориентиров, служащих чтобы лучше всего добраться до цели и сбросить очередную бомбу. Там, в небе некогда было насладиться широтами, там, в небе, всюду ждала смерть. Она ждала на самом деле всюду. На передовой, в штабе, на дороге из штаба к аэродрому, на самом аэродроме, в покинутых деревнях, разбитых городах, в полях и лесах, на глади рек и в зловонной клоаке болот, всюду бродила она, ожидая забывшихся, мечтающих, счастливых. Эмиль сморщился, ожидая, что сразу после этой мысли коса жнеца взрежет его осколком бомбы, от случайного авианалёта, в наказание за то, что он засмотрелся. Но ничего не произошло. Видимо он ещё не успела перенести свои гнилые кости на Южный фронт. Это доказал вид города, открывшийся из-за деревьев. Нетронутого города, с открытыми магазинчиками, пекарнями из которых приятно пахло дрожжами и корицей, уличными музыкантами, горящими фонарями и окнами. О войне напоминали лишь небольшие группки солдат МДР, перебегающие от лавки к лавке, пытающиеся выменять на свой небогатый воинский скарб на пачку папирос или новое лезвие для бритвы. В целом, почти мирный город, только людей мало. А может так просто кажется. Эмиль давно не был в таких городах, и попросту забыл, как они выглядят. Ему было одновременно жаль, что он не может побыть тут дольше, и одновременно ужасно неуютно. Ещё когда он только прилетел сюда и пешком добирался до нового штаба, он чуть не пальнул из пистолета в толпу смеющихся детей, неожиданно выбежавших из-за угла. Он падал на землю и переваливался через низенькие ограды, заслышав лаянье собак и «выстрелы» выхлопной трубы. Он ненавидел этих людей, кружившихся в новомодных танцах в парках, людей за свободу которых дрался, но радости которых не понимал. Он ненавидел их руки, в которые не въелись смазка и грязь, ненавидел их лица, не покрытые запёкшейся кровью и бинтами, ненавидел их волосы, не вшивые и не подстриженные под палец, он ненавидел даже их зубы, которые не болели и не скрежетали от бешенного скусывания, когда земля несётся на встречу, когда рука рвёт штурвал на себя, когда мозг терзает лишь одна мысль: «Выше!».

Машина остановилась у отеля. Лётчиков первого разведывательного управления часто размещали в таких. Кровати в подобных заведениях содержали приемлемое количество клопов, в баре на первом этаже наливали палёный, а потому дешёвый скотч, девушки были достаточно красивы и брали не дорого. Большего таким, как Эмиль и не требовалось. Он быстро поднялся в номер. Тёмный, тесный и жутко душный. На застеленной кровати его уже ждал вещь-мешок, хранящий тёплый свитер, планшет для карт, запасной магазин для Магнума, пустую записную книжку, фонарик с динамомашинкой, и самое главное – фотоаппарат с набором плёнок. Это была совсем новенькая модель, с возможностью мгновенной съёмки, и шикарной вспышкой. Напоминание о прошлой жизни, о работе в фотомастерской. Он был с ним почти всю жизнь, запечетлял её кадр за кадром, секунда за секундой, фактически это и была его жизнь. Даже если бы сам Дьявол предложил Эмилю обменять его душу на этот прибор, Эмиль бы предпочёл гореть в аду.

Собрав всё необходимое, Эмиль спустился обратно и сел за барную стойку. Седой бармен, судя по неловким движениям, являющийся и хозяином заведения, удивлённо посмотрел на одинокого постояльца.

– Виски. Лучший что у вас есть. – Эмиль хлопнул ладонью по липкой столешнице, оставив на ней приличную стопку Демократических Ассигнаций.

Седой хозяин грустно выдохнул, глядя на мятые, бледно-розовые бумажки и перевёл взгляд на кассовый аппарат, набитый старыми Мирнерийскими марками. Теперь, их можно было только пустить на растопку.

– Есть только местный. Другого не держим. – Мужчина выудил из под стойки уже начатую бутылку без этикетки, и наполнил коричневой прозрачной жидкостью стакан до половины.

– Да давай уже. – Парень жадно выхватил стакан, злобно взглянув на бармена. – Чего так мало.

– Сколько уплочено, столько и налито. – Мужчина сгрёб со стола деньги и спешно переместился подальше от гостя.

– Старый хрен. Ну что ребята, за вас. – Эмиль поднял стакан и оглядел пустое помещение бара.

Он помнил каждого из своего призыва. Летчики его полка часто засиживались в подобных местах, и устраивали весёлые пьянки, иногда выходящие за границы военных регламентов. Но время шло, и на соседних стульях появлялись пробелы, они заполнялись новыми людьми, с которыми он сначала не успевал, а затем и не хотел знакомиться. В конце концов, в одном из раскуроченных города на Севере, он внезапно обнаружил, что остался один в переполненном людьми баре. Оттого ему было приятно застать это местечко в запустении. Никто не мешал вспоминать парней. Они сидели вместе с ним сейчас. Он чувствовал запах сигар, видел их лица перед собой, слышал, как плещется тягучая жидкость в увесистых стаканах и раскатистый смех. Его старая гвардия, как всегда готовилась к новому вылету вместе с ним. Он вылил содержимое стакана в рот, не почувствовав вкуса и скомандовал:

– По машинам!

Уже приближаясь к выходу, Эмиль обернулся. Развязал вещь-мешок и достал фотоаппарат. Вспышка, осветила пустое помещение. Все ушли. И он остался один.

Через несколько минут петляний по узеньким улочкам, вымощенным крупным булыжником, машина выскочила на крупный проспект. Эмиль сморщился от ударившей по глазам ряби беспокойного водного потока. Вслед за машиной бежала широкая река, противоположного берега которой не было видно из-за синей дымки тумана. На мраморной набережной виднелась лишь пара силуэтов. Приглядевшись, Лётчик понял, что это лишь статуи неизвестных ему стариков, жмущих друг другу руки. Парень закрыл глаза и начал вспоминать. Девушку в белом платье. Он увидел её в день своей мобилизации. Так совпало, что железнодорожный вокзал в его городе стоял прямо возле морского берега. Он и тысячи таких же, загружались в поезд, когда Она проплыла по набережной. Он видел много шикарных девушек, приходящих в ателье, где он работал. Он мог полюбить тысячу раз, пусть даже безответно. Но в милых лицах, прекрасных формах, модных нарядах, душистых волосах, он видел лишь модели, которые будут хорошо смотреться в кадре. Он был слишком молод. А спустя два года началась война. И он полюбил. Среди голов и тел напуганных, сбитых с толку молодых людей он смог разглядеть лишь белое, треплющееся платье. И этого хватило для его сердца. А затем толпа занесла его в вагон, двери которого тут же закрылись, и он стал взрослым. Любовь на этом кончилась. На смену ей пришли другие вещи. Но образ белого платья, вздымающегося волнами от морского бриза по миниатюрному, тонкому телу не выходил из головы. Вот и теперь он выплыл из мыслей на эту набережную. Тонкие босые ноги в рапиде скользили по белому мрамору, оставляя рябь на лужах выплескивающейся за перила воды. Образ то пропадал, скрываясь за деревьями, то вновь появлялся, кружась и порхая. Где-то далеко загрохотал гром. Дождь усилился, но капли не смели прикасаться к видению, проходя сквозь него. Эмиль почувствовал, как машина укоряет ход. Недолго думая, он достал фотоаппарат и еле успел снять пустую набережную, прежде чем она скрылась за цепочкой высоких зданий.