Страница 2 из 8
Крестьянин сказал, что он должен выйти на трактовую дорогу. Значит, надо только все прямо, и Борисов, ободряя себя, медленно подвигался, скользя, спотыкаясь, время от времени освещая фонарем дорогу и опираясь на обнаженную шашку.
Вдруг в немой тишине до него совершенно ясно донесся топот копыт, едва уловимый звон оружия и голоса. Кто-то выругался, кто-то закашлял. Борисов сразу вспомнил, что только несколько дней назад, за линию фортов прорвался эскадрон германских улан. Часть их была убита, часть взята в плен, некоторые успели уйти, а некоторые остались и блуждали вокруг города, стараясь выбраться из форта. Казаки ловили их каждый день и забирали в плен.
Борисову стало жутко.
Он крепче сжал в руке обнаженную шашку, отошел к краю дороги и припал на колена. Конский топот стал слышнее, ясно послышался немецкий говор, и Борисову показалось, что он видит сквозь пелену снежной завесы фигуры всадников. Совсем близко заржал конь, железные ножны зазвенели, ударившись о стремя, грубый голос произнес по-немецки проклятье... Темные силуэты утонули во мгле и исчезли. Снова наступила мертвая тишина.
Борисов поднялся и двинулся в путь. Теперь он шел уже без всякой надежды выбраться; шел, потому что стоять на одном месте не было никакого смысла.
Дорога становилась все труднее. Рытвины и ямы, засыпанные снегом, походили на капканы. Борисов то и дело проваливался в сугробы. Мокрый снег залепил ему лицо и делал дорогу скользкой. Борисов поскользнулся, упал, и, когда поднимался, за что-то зацепил рукавом шинели. Он протянул руку и тотчас быстро отдернул ее. Рука наткнулась на острые шипы проволочного заграждения.
Теперь уже не было никакого сомнения, что он заблудился окончательно. Надо было выбраться хотя из сети заграждений, и Борисов, поднявшись на ноги, засветил свой фонарь.
Со всех сторон торчали колья, и по всем направлениям тянулась в 3-4 ряда колючая проволока. Казалось удивительным, как можно было забраться в такую глубину этой сплошной изгороди.
Борисов уже не гасил фонаря, и яркие серебряные лучи его, прорезая полночную завесу падающего снега, освещали куски дороги и черные полосы колючих заграждений. Борисов стал осторожно пробираться, идя извилистою тропою и уже совсем не думая о направлении.
Утомленный и возбужденный, он, наконец, прошел последнюю линию и вышел на узкую дорогу. Снег перестал падать и лежал вокруг то белой пеленою, то сугробами, -- словно огромный саван, под которым лежали тела и в один ряд, и наваленные грудами.
Батарея в фонаре иссякла, и свет вдруг погас, но небо очистилось от туч, и Борисов скоро освоился с темнотой. Он медленно двинулся по дороге, вдоль, с одной стороны которой тянулась изгородь из колючей проволоки, а с другой -- широкая канава с низкими кустами, теперь занесенными снегом.
Вдруг какая-то тень метнулась через дорогу и скрылась в канаве.
Борисов тотчас остановился. Быть может, это притаившийся враг.
Он переложил шашку в левую руку, вынул револьвер и осторожно двинулся к тому месту, где скрылась мелькнувшая фигура. Нервы напряглись, слух обострился. Ему послышался легкий шорох и тихий вздох.
-- Кто там? выходи! -- крикнул Борисов, поднимая револьвер.
Кругом царила мертвая тишина. Борисову стало жутко.
Притаившийся враг всегда страшнее, чем десять нападающих открыто. Явная опасность вселяет мужество, скрытая -- парализует волю.
-- Выходи, а то буду стрелять! -- снова крикнул Борисов, и глухой выстрел прорезал тишину ночи.
-- Ну, пожалуйста, не стреляйте! -- вдруг раздался дрожащий голос, и из канавы вылез человек. -- Это я.
-- Кто ты? -- спросил Борисов, опуская револьвер и чувствуя в душе живую радость. По дрожащему голосу и характерному акценту, он сразу узнал перепуганного еврея.
-- Ц? Толька Хаим Струнка, -- ответил дрожащий голос.
Борисов в темноте смутно увидал согнувшуюся фигуру подошедшего к нему еврея. Он не мог разглядеть его лица, но увидел невысокую фигуру в ватном пальто и меховой шапке, торчащую бороду и узкие поднятые плечи.
-- Как ты сюда попал?
-- Ну? а как попали вы? -- ответил, видимо, уже оправившийся от страха, еврей.
-- Я заблудился. Мне нужно пройти на форт номер четвертый.
-- На форт номер четверты-ый? -- сказал еврей. -- Пхе! это совсем не здесь.
-- А где здесь? куда отсюда можно выйти?
-- А вы же у города. Я шел домой и вижу огонь. Сверкнет здесь, сверкнет там. Я совсем перепугался и спрятался в канаву.
-- Ты говоришь, я у города. Проводи меня в город. Я озяб, устал и голоден.
-- Пойдемте, пожалуйста, -- сказал еврей. -- Тут совсем близко. Вы можете у меня и согреться, и немного покушать...
Борисов был рад, что окончились блуждания, и он может провести ночь у еврея.
-- Веди, -- сказал он.
Еврей тотчас повернулся и быстро пошел по дороге. Борисов шел следом за ним.
-- Куда же ты ходил? -- спросил он еврея.
-- А тут мой Мойша стоит с солдатами в форте у номер восьмой. Я был у него, а потом пошел себе до дома. А вот и город! -- Еврей остановился и указал рукою вперед.
Борисов разглядел слабо мерцающие огоньки.
-- Сейчас и дома будем! Прошу пана! -- Еврей прибавил шаг; они, увязая в сугробах снега, перешли дорогу и подошли к крошечному домику, с тремя крошечными окнами и крошечным крыльцом, занесенным снегом. Еврей постучал в окошко и закричал:
-- Ну! Лия! это я, отвори...
III.
В окошко мелькнул свет. За дверью послышался нежный девичий голос:
-- Ты, отец?
-- Я, Лия, отвори...
Дверь открылась. В просвете открытой двери Борисов увидал девушку. Свет от керосиновой лампы падал на её лицо, и Борисов успел разглядеть тонкие, строгие черты, большие, черные глаза, вьющиеся черные волосы. Тонкая, стройная девушка стояла в дверях, держа в одной руке жестяную лампу, а другой запахивая на груди платок. Лицо её вдруг приняло испуганное выражение, и взгляд с тревогою остановился на Борисове.
-- Ну, это господин офицер, -- сказал еврей, входя в тесные сени. -- Они заблудились, и я их привел к нам.
Лицо девушки стало спокойно. Она отодвинулась. Борисов вошел в сени следом за евреем и молча поклонился девушке.
-- Запри дверь, -- сказала Лия еврею и, повернувшись, пошла в комнату.
-- Идите за ней; я буду запирать двери.
Борисов сбил с сапог снег и вошел в тесную, низкую комнату. На него пахнуло затхлым душным воздухом бедного еврейского жилья. В смешанном запахе слышался запах чеснока, хлеба, кожаного товара, чего-то кислого и коптящей керосиновой лампы. За печкой у стены стояла широкая кровать с грязным ситцевым одеялом и грудою подушек в красных наволочках; напротив стояли сосновый стол, табурет, скамья и несколько стульев, в углу на стене висел маленький шкаф; у окна стоял низкий табурет с кожаным сиденьем, и подле него на полу валялись сапожный товар, молоток и колодки.
Лия, завернувшись в платок, сидела на скамье, прислонясь спиною к стене, и широко раскрытыми глазами смотрела на Борисова. Он поклонился ей еще раз и сказал:
-- Я, вероятно, пропал бы, если бы не ваш отец.
-- Они заблудились, -- подтвердил еврей, входя за Борисовым и снимая шапку и пальто, -- а я их встретил, Лия. Ты, может быть, найдешь что-нибудь нам покушать?
-- У нас есть рыба и хлеб, -- ответила Лия.
-- Ну, дай рыбу и хлеба, а я буду делать самовар и заварю чай. У нас есть чай?
-- Есть. Сахару есть десять кусков.
-- Ну, ну! Это завсем будет хорошо. Садитесь, пожалуйста. Я буду ставить самовар. Зараз! а она вас займет. Она у меня в гимназии училась; должна была кончить, а теперь...
Борисов уже снял свое снаряжение, шинель и сел подле стола на табурет.
При свете лампы он разглядел Хаима Струнку. Струнка был небольшого роста с маленькой рыжей бородою и жидкими рыжими волосами на голове. Маленький острый нос его словно нюхал воздух; маленькие черные глаза, быстро бегали, словно тараканы.