Это я тебя убила

Я киваю. Киваю, хотя только что Эвер разрушил одну из моих маленьких последних надежд. «Я убийца, и не только по твоей милости». Значит, все точно, бесповоротно случилось ровно так, как я увидела в давний дождливый день. Хорошая новость: я не спятила и Лин не прав. Плохая…

– Что ж. – Я собираюсь и одариваю Эвера самой холодной улыбкой, на которую способна. – Благодарю за откровенность. В таком случае мы с тобой начинаем разговаривать по-деловому. Как взрослые люди, которыми давно стали.

Он все-таки не может скрыть удивления от перемены в моем тоне и мимике: щурится. Не возражает, пока я снова иду к кровати, пока опускаюсь обратно в кресло. Беру кувшин. Делаю еще глоток воды. Вытерев губы и посмотрев на Эвера в упор, начинаю ровно перечислять:

– Я могла бы убежать до коронации, но тогда папа умрет – и я этого не сделаю. Я могла бы не отлавливать тебя по катакомбам, но тогда умру я, а папа все равно этого не переживет, – и я рискнула. А еще… – Медлю. – Я могла бы прямо сейчас, услышав твой отказ, кое-что кое-кому поведать, и тогда тебе конец. Ведь пока что тебя очень жалеют и ждут. Но в ближайшей перспективе могут четвертовать. И ты сам только что признался, что повод есть.

Он реагирует не сразу – какое-то время осмысливает слова. Когда, слабо вздрогнув, он открывает рот, я уже нахожу продолжение и поднимаю ладонь: помолчи. Я хочу, чтобы меня услышали. Я хочу, чтобы поняли: стыд, боль и вина – не единственные чувства, которые я испытываю, вспоминая случившееся четыре года назад.

– Когда вчера отец увидел тебя, – я стараюсь удержать все тот же сухой тон и не дать голосу надломиться, – я действительно ему не солгала, призналась в том, что с тобой сделала. Более того, я сказала ему, в кого ты из-за меня превратился, но дальше… – Я вижу, как он напрягается, вижу, как проступивший было румянец гнева сменяется серостью, и не без торжества убеждаюсь: Эвер покорно дослушает. – Дальше я решила не очернять тебя. Я сказала, что ты задрал тех четверых уже Монстром. Не собой. Что они довели и тебя, и меня, что я хотела применить силу к ним, а не к тебе, совсем чуть-чуть, а она сработала неправильно… – Я на миг прикрываю глаза. Ловлю себя на том, что хочу нарисовать подобную картинку и для себя тоже. Сделать ее реальной. – И вот… ты стал тем, чем стал. И убил их. А я – тебя. А солгала я в детстве, потому что боялась изгнания, суда, много чего…

Эвер не двигается, но судорога бежит по его лицу. Губы дрожат, потом болезненно кривятся; ресницы опускаются, знакомо прикрывая бирюзу глаз. Он обмер, но у него точно есть ответ. Злобный или полный благодарности, я не знаю, но пока это и неважно. Я продолжаю поскорее:

– Папа поверил. Но сказал, что для двора и законников понадобится ложь. Вместе мы ее придумали: что Монстр был просто Монстром, чудовищем из глубинных пещер, которых на самом деле полно в Гирии и под ней. – Я безнадежно машу рукой в сторону окна. – Что мое волшебство случайно выпустило его. Он убил четверых и забрал тебя. А я не смогла тебя спасти. До сегодняшнего дня. Я была глупым ребенком, что с меня взять. Кажется убедительным. Да?..

Теперь я надеюсь услышать ответ, но меня встречает тишина. У Эвера оглушенный вид, глаза он открыл, но смотрит на свои колени, точно пытаясь заслониться от всего, что я сказала. Нижнюю губу он поджал, уголки рта опустил. И мне опять приходится бороться с желанием коснуться его, хотя бы встряхнуть, чтобы убедиться: он здесь.

– Мне жаль узнать, что ты все-таки это сделал – правда убил их. – Шепчу, потому что ждать не в силах. – И я не могу просто забыть это, потому что… – Эвер вскидывается, но упрямо молчит, – ты ведь понимаешь, я не тронула бы тебя, если бы этого не произошло. – Он кусает губы, я же нервно потираю саднящую шею, собираясь с духом. – Эвер, я решила, что ты… обезумел, примерно как моя мама. Какая-то часть меня очень этого боялась, боялась вообще любого безумия, с детства, и поэтому…

– Я понимаю.

Я ослышалась? Нет, он правда это сказал, ровно и мертво. Не сводя с меня глаз.

– Я очень хочу… – В горле ком, и вдруг я понимаю: все предыдущее, что я говорила, было легким; тяжелее гири – именно эти слова. – …понять, почему ты так поступил. Если, конечно, ты можешь объяснить. Если ты мстил Лину за то, что он выбрал не нас; если ты мстил детям тех, кто вторгся в твою землю; если ты…

– Ты знаешь, – перебивает он со странным выражением: будто у него заныло все тело. Снова пытается хотя бы свесить ноги с кровати, снова кривится и прикладывает руку к ребрам: Скорфус сказал, ему тяжеловато будет двигаться еще пару дней. Но взгляд вспыхивает горькой уверенностью. – Знаешь…

Качаю головой, но в животе ворочается холодное склизкое предчувствие. Все должно быть просто – просто, глупо и гадко. У людей иначе не выходит, не поэтому ли боги придумывают нам столько правил?

– Объясни, – сдавленно прошу я и подаюсь немного ближе. Опускаю руку на постель, рядом со сжавшейся в кулак рукой Эвера – той, на которой темнеет клеймо. – Объясни, вспомни, какой маленькой я тогда была. Что я упустила?

И Эвер объясняет. Он говорит недолго, но с большими паузами – будто нащупывая фразы в темноте и вместо них находя иногда острые камни или осколки амфор. Он перечисляет все слова, которые «дети героев» ему говорили. Повторяет все вопросы, которые ему задавали с приветливыми ухмылками. Помедлив особенно долго, шепчет имя Лина – и продолжает, продолжает ровно так, как я жду, и продолжение в который раз разбивает мне сердце.

Это полное ревности «Как ты любишь его?». Эта нетронутая комната с виолами. Этот горящий предсмертный взгляд. Это… «Ты никогда его не заслуживала».

Когда Эвер замолкает, мы сидим в тех же каменных позах: руки не соприкасаются, а вот лица близко. Я слышу, как тяжело он дышит; я хочу удержать его за подбородок, когда он отводит взгляд и комкает покрывало так, что мог бы порвать ткань, будь у него когти. Я бессильно ищу слова, но он заканчивает сам, тихо и сипло:

– Ты, может, была права, Орфо. В ту минуту я сошел с ума. Я сам знаю, что не должен был убивать их, они не заслуживали смерти, они были просто… просто… – Глаза вспыхивают, мокрая дорожка бежит по бледной щеке, и он резко отстраняется, опять вжавшись в спинку кровати. – Просто дети. Почти как Лин и ты. Они не травили меня, не преследовали, не били, это произошло один-единственный раз, и я не хотел, но…

Но ничего не изменить. Он сползает вниз, падает головой на подушку и жмурится. Я больше не знаю, что ответить. Я хотела понять причину случившегося, но вовсе не хотела, чтобы он каялся. В одном он прав: вчера, когда врала отцу, я, похоже, уже примерно знала, что услышу.

«Они довели и его, и меня». Так я и сказала.

«Он убил их, не владея собой».

«Монстр забрал его, а я не смогла спасти».

Все почти правда.

– Мне не нужна твоя ложь. – Я слышу это как в тумане, даже не сразу понимаю, о чем речь. Эвер лежит, все не открывая глаз. – Точно не перед Плиниусом. Если он правда хочет меня увидеть, я расскажу ему правду.

– Это твой выбор, – выдавливаю я, а на моем лице наверняка читается удивление. Эвер всегда был очень честным, но здесь мне трудно его понять. – А… перед остальными?

Он поднимает руки, запускает в волосы. Снова я смотрю на тонкий ободок бирюзы, пытаюсь вспомнить, когда подарила его Эверу и откуда взяла. Кажется, его вынесло море, прямо на пляж, и я подумала: это может быть древность с затонувшего корабля. Эвер считал иначе: скорее какой-нибудь вор из города неаккуратно нес мешок с добром. Но подарок принял.

– Тебе не повезет, если меня казнят прямо сейчас, верно? – Его голос снова охрип, глаза поблекли. – Хотя, в общем-то, казнь будет заслуженной и вполне отвечает моему чувству справедливости…

– Моему – нет, – пропустив вопрос, перебиваю я. – И поверь, папиному тоже. Он никогда особенно не любил эту банду нахлебников, бедных сироток, которым деньги выплачивались только в память о маме и…

– Они были людьми, – сипло, но строго обрывает Эвер. – Важными для Лина. Почему ты…