Это я тебя убила

– Предатель! – Всхлипнув, я сжала кулак.

Казалось, так я на пару секунд остановлю сердце Эвера, лишу его сознания, а дальше можно будет позвать целеров. Но этого не происходило: он, вжатый в скалу и зависший над песком, продолжал отчаянно на меня смотреть, корчась от боли. Кости трещали, глаза жгли меня, а я плакала, стискивала кулак все сильнее и пропустила момент, когда по груди Эвера начало расползаться первое черное пятно. От этого он вскрикнул, странно выгнулся, забился, как животное в силке. В тот же миг вокруг его силуэта образовалось что-то вроде толстого пылающего красного контура, а по плечам побежали искры, целый дождь злых маленьких искр.

– Орфо… – позвал он снова. Второе черное пятно начало расползаться на его щеке.

Ты убиваешь меня. В полных ужаса глазах читалось это, рот перекашивался, пальцы продолжали царапать стену – ногти уже стесались в кровь. Я это видела, я чувствовала: что-то идет не так, но остановиться не могла. Вместо этого я, точно меня подтолкнули, резко вскинула и вторую руку, тоже выкрутила кисть, сжала кулак – и задохнулась от боли во всем теле.

Боли и злого, безнадежного, бессмысленного торжества.

Раздался оглушительный взрыв. И сдавленный, полный страдания вопль.

Я до сих пор не знаю, что это было – взорвалось ли мое сердце, или волшебство внутри меня, или что-то там, снаружи, в том месте, куда… куда Эвер провалился. От взрыва я, крича, упала, зажмурилась на несколько секунд – а когда открыла глаза, окутанная красным огнем скала медленно гасла. На камне и песке под ним осталось только несколько кровавых пятен. Эвера не было, не было нигде, и я не нашла его, подскочив и ощупав место, где он висел. Не было следов, которые подсказали бы, что он убежал, не было ниш, в которых он мог бы спрятаться или куда мог бы упасть его труп. Я знала эти прибрежные скалы, высокие и щербатые, как свой шкаф.

Я едва двигалась, едва дышала: ребра болели, будто я их повредила; разбитые локти и колени кровоточили так, будто ссадины там были очень глубокими; вены вздулись. Очень быстро я устала искать на песке, обшаривать скалы, шептать: «Эвер, Эвер» и вернулась на место, где он меня встретил. В большую пропитавшую песок лужу крови. В точку между четырьмя трупами. Села там. И закричала, закричала во всю мощь легких уже другое имя:

– ИЛФОКИОН!

Так меня и нашли.

Трупы были изодраны перчаткой, которую стража не раз видела, – потому никому в голову не пришло подозревать в бойне меня. А у меня не хватило мужества признаться в том, что я сделала, и на вопрос: «Где твой гаситель?» – я сдавленно солгала: «Думаю, он сбежал». То же я повторила и отцу. Я понимала, что разбиваю ему сердце, но хотела разбить чуть менее болезненно, чем словами: «Это я его убила». Он, конечно, не плакал – он никогда не плакал. Но с того дня лицо его почти всегда было чернее тучи. Как и лицо Лина. Те крупицы радости, которые оба они смогли вернуть себе после потери мамы, пропали снова.

После того дня общаться мы с братом перестали – теперь он почти всегда прятался от меня за Круглым столом. Для подданных наши узы короля и придворной волшебницы были уже решенным вопросом, но в действительности все складывалось совсем иначе, иллюзию мы поддерживали только ради папы, и получалось неважно.

Ведь брат, в отличие от него, что-то подозревал.

Он подозревал даже больше, чем правду. Он подозревал вещи хуже, чем правда, и я до сих пор не понимаю, откуда это взялось в его голове. Возможно, ее набили всякой дрянью оставшиеся члены Братства, предубежденные против волшебства. Возможно, он придумал историю сам, видя, как я плачу и заикаюсь. Впрочем, о существовании этой истории-у-Лина-в-голове я узнала только несколько лет спустя. Когда в Гирии случился очередной черный мор, приходящий раз в несколько лет, и изуродованный язвами, задыхающийся брат умирал на моих руках.

Он заразился, когда посещал больницу и подбадривал, награждал, благодарил трудившихся там медиков. Я не заразилась: волшебство давало мне неплохой иммунитет. В замке я ухаживала за всеми, за кем могла. Я выходила многих, но не его. Целительского дара у меня ведь не было. И даже Скорфус, которого я к тому времени уже подобрала, помочь не мог.

В свою последнюю минуту, когда я пыталась сбить ему жар смоченной в уксусе тряпкой, Лин вдруг схватил меня за тунику и наклонил к себе, сжав ткань в кулаке с удивительной силой. Из его рта, от его бугристой кожи пахнуло гнилью так, что горло свело в рвотном позыве. Но я ни на секунду не забывала: это мой брат. И я даже почти заставила себя прошептать: «Что, Лин?»

– Малыш… – Звук словно шел не с его губ, а из нутра. И вместо мольбы о помощи в словах звенела ненависть. – Милый малыш.

Я остолбенела, тряпка выпала из моих рук. Расширенными глазами я смотрела в его поблекшие, мутные, но не отрывавшиеся от меня глаза. Не понимала, что делать. Не понимала, куда деться от этой внезапной злобы умирающего перед здоровым. И чем помочь.

– Ты убила их всех там, на пляже, – выпалил он, прежде чем я бы хоть откликнулась. – Признайся хоть теперь: убила. – Он помедлил. И, улыбнувшись совершенно безумно, добавил то, от чего я наконец очнулась, выдохнула: «Нет!» – и начала вырываться. – Молодец. Теперь-то я точно знаю: ты молодец. Почти как он. Тот, кого мы не упоминаем. Может, у вас и мотивы похожие?

Я дернулась снова, но Лин только впился в мою тунику второй рукой. На моих глазах выступили слезы, от вони и от ужаса сразу, я быстро замотала головой. Я пыталась убедить себя: это просто бред, агония, от которой не спасает лазуритовое ожерелье на груди. В словах нет обвинения, нет злобы… нет веры. И нет смысла. Главное, нет смысла. У Лина нет ни одного повода сравнить меня с прадедом.

– Признайся, – твердил он, и глаза его медленно разгорались, как угли на ветру.

Похожие мотивы. Да как он может?!

– Отпусти! – Я перехватила его запястья, ставшие тонкими, как веточки, я боялась сильно сжимать их и потому только попробовала опустить. – Лин… не трать силы. Не глупи. О чем ты…

Но, скорее всего, он уже вообще меня не слышал. Мог только говорить, выплескивая что-то, копившееся и гноившееся слишком давно.

– Я уверен, что это ты, он никогда бы не стал, он не такой. – Лин облизнул губы. Язык у него был желтоватый, распухший и весь в нарывах. – …Был не таким. Был.

Был. Я забылась. Я все-таки стиснула его выступающие, обтянутые кожей кости. Всего на секунду, но я захотела сломать их, а потом сжать пальцами шею и остановить биение пульса под тусклой опрелой кожей. Замолчи, замолчи, замолчи. Если кто-то и виноват, то ты, ты, ты его довел. Но я не говорила этого вслух.

– Ведь ты и его убила. – Это брат прошептал, и вопросом это не было. – Я знаю, ты убила его, Орфо. Потому что ты никогда его не заслуживала. – Он закашлялся. Кровь вперемешку с гноем брызнула на мое лицо, а я все не отстранялась и не отстранялась, точно вмерзшая в лед. – Ну ничего. Ничего. Возьми другое заслуженное. Возьми. Да здравствует… королева.

Королева.

Его хватка ослабла, прежде чем я бы вырвалась. Он откинулся на подушку и затих. Перстни на его скрюченных руках остались единственными яркими пятнами в мертвой серости. Волосы прилипли ко лбу, не сумев скрыть темных волдырей и рытвин. Лазурит на груди потускнел.

– Лин… – Я робко, самыми кончиками пальцев тронула его шею, сама в ужасе от недавнего своего яростного порыва – душить, ломать. Пульса не было. Не было и без моего гнева. – Лин!

Я сидела над трупом брата, смердевшим все сильнее, еще почти час, без движения, без слова. Я терла лицо, давила кулаками на глаза и гадала, мучительно гадала. Неужели все эти годы он правда думал, что делит замок с убийцей? Считал, что меня уже свело с ума волшебство, и приписывал мне что-то… еще? Мотивы прадеда. Мотивы, о которых никто до сих пор точно ничего не знает, а то, что мы знаем, слишком постыдно и жутко. Но при чем тут я? Лин… Лин думал, что я защищала Эвера? А потом, когда он не оценил мою щедрость, прикончила в довесок к «детям героев»? Или… или…