Страница 1 из 16
Стася Андриевская
Личное дело опера Иванова
Глава 1
– Угу… Угу… – нахмурив брови, Андрей листал её рекомендации и с каким-то отрешённым отчаянием понимал, что ни черта не может в них разобрать, и дело вовсе не в буквах. – Ну что ж, Оксана Васильевна, боюсь, вы мне… в смысле нам не подходите.
– Почему?
Понаблюдал, как на самом краю стола чудом балансирует башня, обязательная к заполнению: рапорты, отчёты, карточки происшествий и прочие и тоскливо поморщился:
– Ну-у… Вы слишком… слишком молоды. – «И красива…» Так, стоп! Устало ткнулся лбом в ладонь: – Вы же понимаете, ребёнок непростой. Здесь опыт нужен.
– И он у меня есть! Пусть не особо богатый, но зато по профилю! К тому же, двадцать пять – это не так уж и мало!
«Не так уж и мало, это когда за простую хулиганку трёшку дают, а когда ты уже даже не помнишь каковы на ощупь женщины, это…»
Так, стоп! Чёрт, да что происходит-то?
Поднял взгляд, наткнулся на её ответный – серо-зелёный, такой доверчивый и ждущий, словно ей и самой ещё нужна нянька.
– Извините, Оксана… ээ… – демонстративно заглянул в рекомендации, хотя необходимости в этом, кроме как подчеркнуть личную незаинтересованность не было, – Оксана Васильевна, но мне нужно работать. До свидания.
Схватил первую попавшуюся папку, решительно направился к сейфу. Крутнул ручку кодового замка – раз, другой… Безуспешно. Раздражённо прихлопнул по дверце кулаком, крутнул ещё раз.
– …Андрюх! – позвал откуда-то издалека голос. – Андрюх, это Мишкин сейф!
И Андрей очнулся. Гражданки Красновой уже не было, а Харламов, закинув ноги на стол, качался на задних ножках стула и загадочно лыбился. И сейф действительно был чужой. Да и кабинет тоже.
– Зашпарился я что-то, Оле́ж, – расслабив узел галстука, вернулся Андрей на место. – Душно сегодня. Наверное, гроза будет.
– Угу, – многозначительно хмыкнул Харламов и кивнул на дверь: – А это кто?
– Да это так, из диспансера. В няньки пришла проситься.
– А та? Уже всё?
– Пока нет, но, чую, скоро.
– Тогда зачем эту отшил? Она похоже расстроилась.
Андрей сделал вид что не расслышал и погрузился в писанину. Однако вскоре поймал себя на том, что вовсе не пишет, а, уставившись в одну точку, вспоминает гражданку Краснову. Вернее, не её саму, а свою странную реакцию на неё – растерянность. Как в кино: вот стук в дверь, осторожное «Можно?» И его строгое, не поднимая головы от писанины «Вы к кому?» в ответ. «К Иванову» «У Иванова сегодня неприёмный…» – наконец-то отрывает он взгляд от рапорта и…
– Андрюх, тут тебя! – протягивая телефонную трубку, вырвал его из раздумий Харламов.
– Андрей Иванович, вы меня, конечно, извините, но это уже совсем ни в какие ворота! – сходу перешла на крик няня Нина Тимофеевна. – Я, конечно, всё понимаю, но это! Это!..
Выслушав её сбивчивую истерику, Андрей положил трубку и глянул на часы.
– Всё? – с сочувствием кивнул Харламов. – И эта пала в неравной схватке?
– Я, если честно, ничего не понял. Но надо сгонять, посмотреть. Прикрой меня если что, лады? Я быстро.
***
– И пока я в ванной, они просто сбежали! Я из комнаты в комнату – а их нет! Батюшки родные, я на улицу – а где их там найдёшь-то? Я туда, сюда… Ох, думала, сердце остановится! – Нина Тимофеевна, пятидесятишестилетняя женщина внушительных размеров, прижала пухлую ладонь к груди. – У меня аж давление скакануло, я ведь…
– И чем всё закончилось? – думая уже не о том, что случилось, а о том, что делать, если она всё-таки решит уйти, прервал её Андрей. – Как вы их нашли?
– Мальчишка соседский сказал, что они в соседнем дворе на качелях качаются! Я туда – а они и правда, там! И хоть бы извинилась! – гневно тряхнула она пальцем перед Маринкиным носом, на что та лишь упрямо надулась. – Так нет! Я их домой веду, а она мне: «Ненавижу тебя, жирная корова!» Представляете?! Это… Это же вообще!
Андрей глянул на дочку, она опустила голову.
– Нина Тимофеевна, вы говорите, что безрезультатно оббегали все окрестности, но в итоге оказалось, что дети просто гуляли в соседнем дворе. Как это понимать?
– Так прятались, видать! Уж за этой-то станется!
– Марина, где вы были?
Но она молчала. А Тёмка… А что Тёмка – крутил свои верёвочки и увлечённо бормотал под нос:
– Ка-а-арова! Жирная ка-а-арова!
Н-да уж. Лучшей улики с доказательством и не придумаешь.
– Хорошо, Нина Тимофеевна, я понял. Прошу прощения за инцидент, будем принимать меры. – Андрей глянул на часы, обречённо вздохнул. – И на сегодня вы можете быть свободны.
– Меры! – фыркнула она. – Какие уж тут меры могут быть, кроме хорошего ремня? Вот вы её жалеете, а она на глазах в чудовище превращается! И Тёмку за собой тянет! Ведь пока у неё учёба с продлёнкой были – и у нас с Тёмой всё хорошо было, дружно, мирно. Но как только каникулы начались – так всё! Просто беда! – Нависла над Маринкой: – Бессовестная! А ещё дочка милиционера называется! Только отца позоришь! – Выходя из квартиры, обернулась: – При всём моём уважении, Андрей Иванович, но про вашу Марину у нас в диспансере уже байки ходят, имейте в виду! А я ведь не к ней, а к Тёмке в няньки нанималась! Ну и зачем мне тогда эта… это недоразумение в довесок? Вот уйду от вас и всё, во всём районе ведь замену мне не найдёте. Не больше дураков, так и знайте! Тем более с моим-то стажем!
Она ушла, и в кухне повисла напряжённая тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на стене и увлечённым Тёмкиным бормотанием:
– Не-е-енавижу тебя! Ка-а-арова!
И это действительно было уже слишком. Андрей повернулся к дочери, глянул строго… И она, закатив глаза, тут же вышла из кухни. Он посидел ещё немного и пошёл следом.
Марина стояла в углу возле туалета – лицом к стене, руки за спиной, – однако покорности в этом не было даже близко. Она просто сделала одолжение. За пять лет привыкла к этому углу, как к родному, даже позу изобрела фирменную – упершись лбом в стену, заплетя ногу за ногу, и покачиваясь, так это, вальяжно, из стороны в сторону. Иногда даже напевая что-то под нос.
Минут через сорок позвал её в комнату. Она медленно, опустив голову так низко, что лицо скрылось за пшеничными локонами, вошла.
– Ну? Что скажешь, Марин?
Молчание.
Андрей вздохнул. Уж каких только дознаний не приходилось ему проводить, каких только нарушителей не раскручивал на чистосердечные, но с Маринкой бесполезно. Эта если упрётся, то всё. Глухарь.
– Ну ладно, а сбежала-то зачем? Да ещё и Тёмку за собой потащила.
– Я не сбежала.
– Тогда что это было?
В ответ молчание.
– А обзываться зачем?
– А потому что она жирная корова, и я её ненавижу! – дерзко вскинула Маринка голову.
– А ну-ка… – строго тряхнул Андрей пальцем. – Чтобы завтра же извинилась, ясно? Иначе дождёшься у меня – оформлю тебя на всё лето в школьный лагерь! С дневным сном!
– А я всё равно её ненавижу, ненавижу, ненавижу! – сжав кулачки, закричала Маринка и сбежала обратно в угол.
А поздно вечером, когда дети уже спали, Андрей курил на балконе и не мог отделаться от ощущения песка, неумолимо убегающего сквозь пальцы. Вот только это был не песок, а его дочь.
Как и прежде по-детски тонкая и хрупкая, но всё-таки уже другая, с едва уловимыми очертаниями зреющей фигуры и стремительно меняющимся характером. А ведь ещё прошлым летом она была ребёнок ребёнком! И тут не то, что ругать нормально, а и в принципе просто не знаешь, как с ней дальше быть. И с каждым годом вопрос будет становиться только острее.
И во всей этой неразберихе его успокаивало только одно – Маринка хотя бы не плакала больше, как бывало поначалу, когда её мать только сбежала к этому своему турку. Тогда, помнилось, она впадала в истерики не только от обычного строгого замечания, но даже на ровном месте, не желая видеть ни бабушку, ни отца, а лишь рыдая часами и повторяя, как заведённая: «Мамочка, мамочка, мамочка…»