Черная радуга

Костер уже остыл. Заново придется разводить, чтобы просушиться и позавтракать. Не догадался с вечера угли листьями загрести. А потом понял Безымян, что в лицо смерти смотреть нужно, и поднял голову. Какое дело было витязям, что стояли перед Безымяном до простого мужика? Разве что, прихоть какая? То, что всадники не простые смертные, стало ясно сразу. Все, как на подбор. Кони черные, злые, с налитыми кровью глазами. Все в пене. От разогретых тел пар валит, и пот конский в нос шибает. Знать, не спали всю ночь, по дорогам рыскали. Кольчуг на всадниках не было, только дорожные костюмы из странной с зеленоватым отливом шкуры неведомого зверя. Мог поклясться Безымян, что одежка эта покрепче любой брони будет. Сапоги черные, обычные, такие часто увидишь. У всех мечи. На рукоятках письмена странные. Жаль, разобрать времени нет. Лица смуглые, не славянские. У одного лиловый шрам от брови до подбородка. Но только у одного. Сразу видно, опытные бойцы. Целы потому, что привыкли на чужих лицах шрамы ставить.

— Мы что, разбойника изловили? — Спросил тот, что стоял слева от Безымяна.

— Какой же он тать без оружия? — Отозвался сзади всадник.

Они рассуждали, будто Безымяна и не существовало вовсе.

— Может, у него спросим?

— Эй ты, горемыка. Почему в лесу ночуешь?

Растерянность прошла. Ей на место пришла злость. Чтобы ни произошло, он решил оставаться человеком. До конца.

— Пилигрим я, странник. В степь иду. — Спокойно произнес Безымян.

Его оглушил дружный хохот.

— Не похож ты на пилигрима. Больше — на кузнеца.

— Работал я у кузнеца. — Поддержал Безымян. — Выгнал он меня.

— Работал плохо?

— Хорошо работал.

— Почему прогнал?

— Показалось кузнецу, что я на жену его виды имею. Решил жизни поучить.

— Поучил?

— Да как сказать? Он меня три раза ударил, я его один.

— Не повезло тебе.

— Это ему не повезло. Я сразу поднялся, а он без чувств остался лежать. Полгода недвижимый был, до Ивана Купалы. Пока папоротник не расцвел. Бабка — ведунья его тем цветом обмахнула, он и поднялся.

— Добрая бабка.

— Да она только три дня в году добрая, остальное время скотину портит, да людей морочит.

— Значит, ему повезло.

— Почему повезло? На правую ногу по сей день припадает.

Безымян нарывался. Откровенно, прямо, потому что не мог по-другому. Иначе перестал бы уважать себя.

Всадники тоже поняли это. Самый старший. Тот, что выехал Безымяну в лоб, коротко бросил:

— Проверь сумку.

Прежде, чем Безымян успел вмешаться, незнакомец наклонился в седле и ловко подхватил его пожитки. Перехватив суму поудобней, он вытряхнул ее содержимое на землю. Вместе с продуктами посыпалось бабкино добро. Красная и синяя ленты, деревянная фигурка волка, золотая игла, холстяная кукла, парные камушки, да мешочки с травами.

Безымян хотел броситься на обидчика и разорвать его, но смерил себя. Кто он такой, чтобы на благородных витязей кидаться? У него даже меча нет. Он с завистью посмотрел на оружие всадников. Его взгляд перехватил тот, что впереди, на гнедом.

— Пользовать умеешь? — Кивнул всадник в черном и зеленом.

Хотел Безымян из духа противоречия отречься и сказать, что ведьму порешил, да вещички прибрал, но вспомнил Бабку Анисью. Не чужая же. И, понурив голову, произнес:

— Умею.

Всадник раздвинул тонкие, обветренные губы, в ухмылке.

— Кончать его? — Спросил старшего голос из-за спины полянина.

Тот, продолжая улыбаться, отрицательно покачал головой.

— Пусть живет.

Он наклонился в седле и прошептал Безымяну:

— Еще свидимся.

Махнув рукой, витязь выпрямился, увлекая за собой спутников. Безымян любил разное зверье. И сейчас не удержался от искушения и попытался потрепать за морду одного из коней, до того они были хороши. Но в последний момент лошадь раскрыла пасть, оскалив волчьи клыки. От неожиданности Безымян оступился и упал на спину. Всадников это только позабавило. С гиканьем и улюлюканьем они унеслись, потревожив еще не проснувшихся лесных жителей. Безымян остался в одиночестве.

— Свидимся. — С досадой прошептал полянин и плюнул вслед слугам Ящера.

Всадники тем временем были уже далеко. Земля мерно гудела, содрогаясь под копытами чудо — коней. Четыре витязя сидели в черных седлах прямо, с достоинством, словно встречный ветер был им не помеха.

— Почему ты не тронул его, Страх? — Поравнявшись с предводителем, спросил всадник со шрамом.

— Он еще не решил, какую сторону примет. В грядущей сече нам нужны сильные бойцы, Голод.

— А если ты ошибся? Вдруг он не примкнет к тени?

— Тогда я ничего не понимаю в людях. В любом случае, воды у него нет.

— А значит он нам не соперник, — Добавил Ужас. — И никогда им не станет. Этот человек слаб духом. Он не герой.

— Точно. Героев ты убиваешь сразу.

Безымян поднялся и начал собирать рассыпанные по листве пожитки. Не признал он в незнакомцах нелюдь. Тогда б и разговор по-другому получился. Слышал Безымян, что не щадят такие никого. Почему же не тронули? Искали, видать, чего, да не нашли. Не зря вещи перерыли. А если вернутся? Без оружия не отбиться. Дубину жалко. Придется новую ломать. Лучше убраться с проклятого места по добру — по здорову. Безымян нащупал под домотканой рубахой бабкин оберег. Не подвел. Присматриваясь к деревьям и выбирая сук по руке, Безымян услышал позади себя треск. Кто-то со стонами и кряхтением взбирался по крутому склону со стороны родника. Хоть и был Безымян не из пугливых, а сердце дрогнуло. Никогда беда не приходит одна. Скинул полянин волчью тужурку, чтоб удобней бороться было, расставил руки и двинулся навстречу опасности. Грудь на грудь. Вначале из орешника показался Безымянов посох, а следом, отряхиваясь от сучков и травы, вылез Карп.

— Ловко ты с ними. — С одышкой произнес рычанский. — Все слышал. Напугал ты их, брат.

— А я уж решил, что ты совсем убег. — С укором произнес Безымян. — Чего меня не разбудил?

— Ты не думай. Не струсил я. — Начал оправдываться Карп. — Как услышал, едут. Дай, думаю, укроюсь, чтоб потом из засады напасть. А ты молодец, сам справился. Не проговорился, что двое нас.