Страница 20 из 21
Вопрос собственной виновности уже не рассматривался, так как оказалось, что это по-прежнему наша с Ленкой тайна, а значит, как бы и не было ничего.
Но в груди всё равно зияла дыра от теперь уже официального разрыва с Лёшкой, и я, страшась маячившего в ближайшем будущем горького раскаяния, пихала в эту дыру всё, что только могла: старательно раздутые обиды, молодую пока ещё ненависть и разочарование в первой любви. И, конечно, Дениса. Блин, какой он… конкретный. Уверенный такой, властный! К такому на сивой кобыле не подъедешь… Но целоваться-то полез? Да и встречу всё-таки назначил. Неужели понравилась? От этой мысли горечь расставания с Лёшкой притуплялась, и где-то в глубине души даже начинало шириться счастливое предчувствие чуда. Что называется – клин клином.
И на фоне всех этих сердечных переживаний я даже ни разу не вспомнила привокзальную заварушку.
Во сне я была в травмпункте. Доктор, посмотрев карандашный набросок моего скелета, сказал, что нужна срочная операция. Я ехала на своём кособоком кресле-кровати в операционную, смотрела на вмятые внутрь грудины рёбра и думала – поверит Денис на слово что я сходила к врачу или надо взять справку?
***
С утра мать была ещё никакая. С трудом оторвавшись от дивана, она шатко добрела до письменного стола и вынула из ящика заначку. Не закусывая, хлебнула из горла какой-то бурды и снова рухнула в постель.
Зашибись. Травмпункт отменяется в пользу мытья полов.
Меня и саму мутило. То ли это вчерашнее шампанское, то ли бессонная ночь. А скорее всего – позднее раскаяние. Интересно, если бы вчера я была трезвая, наговорила бы Лёшке той херни? Хотя какая разница? Он-то был трезвый…
– А Танюшка где? – выдернул меня из раздумий хриплый голос.
Я, не прекращая отжимать тряпку, зло глянула на маманькиного хахаля, грузчика дядю Толю.
– В Караганде.
– А ты чего такая сердитая, доча?
– Не ваше дело… папа.
Подхватила ведро и поспешила к мясному отделу. До открытия магазина оставалось всего двадцать минут, заведующая то и дело выглядывала из служебки, контролируя, достаточно ли хорошо я работаю. Суетились, путаясь под ногами, продавцы отделов и коммерческих точек, а тут ещё этот… Но он попёрся за мной.
– Нет, ты скажи, чё ты такая злая всегда? Я тебе чё, денег должен? – Рассмеялся. Хриплый смех перешёл в надсадный кашель. Прокашлявшись, дядя Толя огляделся – никто не смотрит? – и смачно харкнул в узкую щель между холодильной витриной и стеной. Вот чмырь… – Зря ты так, Людок! Мамке твоей и без того тяжко, а ещё ты нервы треплешь. Ты б с ней как-то поласковее. Да и здоровая ты уже, можешь и сама на себя зарабатывать.
Я, демонстративно оставив возле оплёванной витрины широкую полосу сухого бетона, помалкивала и раздражённо орудовала шваброй, стараясь не поворачиваться к Толику задом. Не то чтобы я его боялась, просто при виде этой рожи мне каждый раз вспоминались Ленкины слова: «Расстелет нарядную тряпку на ящиках с гнилой картошкой и отымеет тебя за банку консервов…» Мне было просто противно. Да ещё и эта тошнота с утра и тупое покалывание в боку…
– Ты вот её поздравила вчера, а? Поздравила?
– С чем? С очередной пьянкой? Я её поздравлю, когда она хоть раз трезвая придёт. – Наконец домыв до входной двери, я отставила швабру и, прополоскав тряпку, выпрямилась. – Шли бы вы, дядя Толя, своими делами занимались! Раиса Николаевна уже четыре раза выглядывала, и поверьте, вид у неё недовольный.
– И-и-и… – он с укоризной покачал головой, – дочка называется! Даже не знаешь, что у мамки, может, радость вчера была и важный повод выпить! Иждивенка ты, вот кто!
– Ага, у неё каждый день повод…
Я подхватила ведро и выскочила на улицу. Плеснула воду на обледеневшую решётку дорожного слива, с наслаждением вдохнула морозного воздуха. Бок, кстати, уже почти не болел. Не перелом, точно. Перелом бы, наверное, только хуже и хуже был. Сразу же стало жалко тратить время на травмпункт. Да и к середине первой пары ещё успевала… Или лучше к Ленке?
В подсобке, около рукомойника, меня уже поджидал дядя Толя.
– Ну а чё ты не спросишь меня – какой повод-то? Она ж мать тебе, Людок, не тётка чужая!
– Всё, ладно! Только оставьте меня в покое уже! – я медленно выдохнула, сдерживая злость, натянула елейную, полную издевательства ухмылку. – Дядя Толя, а какой у мамы вчера был повод нажраться в дрова?
Он довольно рассмеялся, и где-то в глубине грудной клетки у него снова заклокотало.
– Помолвку мы вчера отмечали!
– Чью?
– Нашу! Я ж тебе скоро папкой буду, Людок! Смастерим с мамкой братишку тебе или сестрёнку. Будешь помогать нянчить?
– Чего-о-о?!
– Чего слышала! Будешь ты теперь Панюшкина! А это, между прочим, благородная фамилия! У меня прапрадед двоюродный был графом, так что давай-ка это, тон смени, со мной нельзя так разговаривать! И кончай мать обижать. И… – он забегал взглядом по подсобке, придумывая, какое бы ещё дать указание. – И работёнку найди себе какую-нибудь!
– Да идите вы оба!
Наспех оделась, выскочила на улицу. Зашибись! Просто нет слов. Интересно, где они жить собираются? Если уйдут к Толику – совет им да любовь, как говорится! Но если он припрётся к нам в общагу?
Мысли роились как мухи над навозом – такие же мерзкие и назойливые. Какой уж тут техникум? Надо было что-то делать – хотя бы выяснить, правду ли сказал Толик или просто сболтнул свои пьяные фантазии.
Мать тупо пялилась в телевизор и громко икала. Я, не раздеваясь, встала прямо перед экраном.
– Мам, ничего не хочешь мне рассказать?
Она непонимающе уставилась на меня и икнула. Понятно. И в обед, и вечером тоже мне мыть придётся. Я обречённо скинула пуховик.
– Есть будешь?
Мать невнятно кивнула, и, поняв, что разговаривать бесполезно, я просто сходила на кухню и разбодяжила в большой кружке кипятка бульонный кубик. Обжигаясь и расплёскивая, мама кое-как выпила половину и снова легла.
– Вот, смотри, аспирин, – я положила на стол таблетку. – Только не бухай больше, я тебя очень прошу! Раиса Николаевна сказала, что больше не разрешит мне мыть за тебя. Слышишь? А ещё с завтрашнего дня надо будет находиться в магазине весь день, или тебя просто выгонят. Другую работу ты не найдёшь, точно тебе говорю. Так что…
Мать разливисто захрапела. Зашибись. Вот и поговорили.
***
Около одиннадцати я уже была в больничном комплексе. Проходя мимо «травмы», замедлилась, прислушалась к ощущениям – вроде нормально. Резкой боли уже не было, только пекло и тупо пульсировало в районе нижнего ребра. Ерунда. Не было смысла терять время, которого и так почти не осталось, просиживая его в очереди к врачу. Заветная суббота уже послезавтра, а я даже не понимала, как мне лучше одеться.
На посту никого не оказалось, и я, понадеявшись на тапочки и халат, а также на магический номер 14/2, означающий платную палату со свободным режимом посещения, нагло прошла сразу в дальний конец коридора. Осторожно заглянула в полуоткрытую дверь – не хватало ещё с нервной мамашкой встретиться! Но в палате была только Ленка. Она лежала под капельницей и, кажется, спала. Я, унимая нахлынувшее вдруг волнение, скользнула внутрь.
Палата большая, вполне можно было и четыре койки поставить, но вместо них здесь находились шифоньер, холодильник и телевизор. У окна – стол. На нём электрический чайник, посуда, печеньки. Мой вчерашний пакет с мандаринами и начатая уже шоколадка.
Я присела на стул возле кровати, Ленка и правда спала. Она была такая бледная и осунувшаяся, что у меня даже мыслишка промелькнула – а она ли это вообще? Система подавала капли ме-е-едленно-медленно, и в бутылке оставалось ещё больше половины лекарства. С ума сойти можно, вот так лежать. Разбудить или не надо? Лишь бы мамашка не нагрянула…
Заскучав, я попыталась прочитать название препарата в стойке капельницы, привстала, заглянула с другой стороны флакона. «Натрия хл…», а дальше не видно. Села обратно, глянула на Ленку и от неожиданности едва не вздрогнула – она смотрела на меня и грызла губу. Я растерянно улыбнулась.