Сказки под ивами

Непременным спутником их новой жизни (каким, разумеется, был и в старой) стал Портли. Младшее поколение, например дети Племянника, называли его Мистером Выдрой, а при более близком знакомстве — просто Выдрой. К этому времени он стал совсем взрослым, сильным и ловким, как и положено выдре, а пойдя в отца, он к тому же вырос значительно крупнее большинства собратьев.

О судьбе старшего Выдры, отца Портли, ничего не было известно вплоть до того дня, когда два года спустя после смерти Барсука какой-то бродячий торговец забрел в Латберийский Лес и сообщил его жителям, что старого Выдры из Ивовых Рощ больше нет на этом свете. Где и как он провел последние годы, как окончился его земной путь — осталось неизвестным. Лишь один путешественник, приехавший в Латбери с Южного побережья, рассказал, что неоднократно видел выдру, по описанию во всем совпадавшую с мистером Выдрой из Ивовых Рощ, некоторое время ловившую рыбу в укромных бухточках с небольшой, явно речной лодочки, выкрашенной синей и белой краской.

— Лодка Рэтти! — прошептал Крот, услышав эту новость.

Крот не мог сдержать слез: он плакал, переживая горькую потерю — смерть старого друга — и одновременно радуясь, что любимая лодка Рэта провела последние свои годы у такого заботливого и достойного хозяина, как Выдра.

Нет, не забывал Крот старого друга Рэта, да и как он мог забыть того, с кем были связаны лучшие воспоминания его жизни. Между тем за все это время от Рэта не было ни слуху ни духу, и Крот был склонен полагать, что не Рэт забыл его, Реку и Ивы, но судьба распорядилась так, что где-то в дальних морях или в каком-нибудь восточном порту закончились его путешествия, а вместе с ними — и его жизнь.

Крот был реалистом и не ждал невозможного. Единственное, на что он надеялся, так это на то, что уход Рэта был стремителен, безболезнен и — предел мечтаний — восхитителен в своем героизме и лихости. А кроме того, Крот заставлял себя твердо поверить в то, что непоправимое случилось уже после того, как Рэт побывал в большинстве мест, отмеченных в старом атласе, который Крот хранил у себя под кроватью и едва ли не каждый вечер перелистывал перед сном.

Вот почему немалым сюрпризом оказалось для Крота появление в его новом доме конверта, вдоль и поперек испещренного разными почтовыми штемпелями. Случилось это через два года после отъезда Рэта. Поверх всех штемпелей была выведена странная приписка: «Адресат скорее всего скончался; попытаться разыскать его племянника, ориентировочно — в Латберийском Лесу».

Письмо было от Рэта, и отправил он его всего через несколько месяцев после отъезда. Весточка была краткой — все по делу, ни одного лишнего слова:

Дорогой Крот!

Я высадился на Кипре, потеряв Морехода. Он попал в плен к стамбульским пиратам. Сколачиваю экипаж и буду выручать его. У меня все хорошо, надеюсь, что и у тебя тоже.

Твой друг Рэтти.

P. S. Когда сделаю копию своего судового журнала, вышлю тебе, так он будет сохраннее.

Прошло еще три года без единой весточки от Рэта. Копия судового журнала так и не пришла. Потом совершенно неожиданно Крот получил сразу два послания от друга. Один из конвертов был отмечен штампом «Задержано из-за штормов в океане». Первое письмо было отправлено из Аль-Басры в Персидском заливе и сообщало, что Рэт устроился на службу при дворе халифа в должности преподавателя морских наук для восемнадцати юношей — наследников правителя. Во втором, отправленном двумя годами позже, Рэт так же кратко и деловито написал, что он «с трудом избежал жестокой мести неблагодарного халифа и застенков Аль-Басры, а теперь находится в Пенанге, ожидая выплаты обещанной награды за блестяще осуществленное спасение австралийского посланника от галер».

Крот порадовался не только общему тону и настрою писем, но и твердому, уверенному почерку Рэта — каким он писал в молодости. Все говорило за то, что Рэтти действительно нашел свое счастье в авантюрных путешествиях по экзотическим странам.

А потом письма перестали приходить. Душа Крота начинала соглашаться с доводами разума, утверждавшего, что скорее всего писем больше не будет никогда. И Крот был счастлив тем, что последним образом старого друга, оставшимся в его памяти, будет Рэт, спасающий очень важную птицу от каких-то там «галер».

Нельзя сказать, чтобы Крот сильно сдал за последние годы. Он действительно стал меньше двигаться и суетиться, но спокойствие только пошло ему на пользу, а движения ему по-прежнему хватало. Да, видел он теперь хуже, чем раньше, но все же достаточно хорошо, чтобы полюбоваться пейзажем или порадоваться улыбкам растущих внуков. Слух его тоже утратил былую остроту, но не настолько, чтобы Крота поутру не мог разбудить птичий хор, а сам он не мог восхищаться песенкой козодоя, сидя вместе с Племянником на крыльце, с укутанными пледом ногами и с кружкой горячего чая в руках.

И все же что-то в настроении Крота тревожило Племянника.

— Он стал грустным и молчаливым, даже со мной почти не разговаривает, — пожаловался Племянник своей супруге одним сентябрьским днем. — В конце месяца у него день рождения, и не дело встречать праздник в таком настроении. Я бы хотел выяснить, что с ним, и по возможности помочь ему. Слушай, поговорила бы с ним ты, а? Может быть, тебе он откроет душу?

Супруге Племянника не пришлось долго ждать подходящего момента. На следующее же утро, когда сам Племянник ушел по делам, Кроту принесли письмо. Откуда оно пришло, можно было не спрашивать; достаточно было одного взгляда на египетские почтовые штемпели и переадресовку из Кротового тупика.

Крот вскрывал конверт со странным предчувствием: дело в том, что адрес и его имя были написаны чьим-то незнакомым почерком. Но вложенный в конверт лист был исписан знакомой рукой Рэта, однако — судя по строчкам и буквам — Рэта тяжело больного, страдающего от какого-то жестокого недуга.

Дорогой Крот!

Я подхватил смертельную лихорадку в Каире — совсем как когда-то Мореход. Скорее всего до завтра мне уже не дожить. В последние месяцы мне стало очень не хватать тебя, Реки, наших Ив, и я ужасно захотел вернуться домой. Если я поправлюсь, то непременно так и сделаю, что, впрочем, маловероятно. Пожалуйста, попрощайся от меня с нашими местами, и особенно с Рекой. Посиди на берегу и попытайся поговорить с Нею, как это любил делать я.

И тогда Крот заплакал. Плакал он горько и долго, изливая все слезы, накопившиеся с тех пор, как Рэтти уехал с берегов Реки.

Он плакал, шмыгал носом и вытирал слезы, потом поговорил о старых добрых временах, а потом немного поел и попил свежезаваренного чаю.

Наконец он вытер последние слезы и сказал:

— Я, наверное, просто старый глупый Крот. В конце концов, все проходит, и все мы не вечны в этом мире.

— Вы вовсе не глупый! — твердо возразила супруга Племянника. — Никому из нас и в голову не придет назвать вас так.

— Подай мне, пожалуйста, пальто, — попросил ее Крот. — Что-то мне захотелось прогуляться вдоль нашей Речки.

— Можно я пойду с вами?

— Я был бы очень рад, если, конечно, у тебя есть время и тебе не скучно со мной.

Крот, благодарный и растроганный, повел невестку к Речке, которая текла в этих местах быстрее, чем старая Река, а вместо ивовых зарослей по ее берегам росли другие — высокие, раскидистые — деревья, листья которых только-только начали окрашиваться в осенние тона.

Он долго стоял у самого берега, глядя в журчащую воду, сжимая в одной лапе прощальное письмо Рэта, а другой опираясь на трость.

— Рэтти умел и любил говорить с нашей Рекой, — вздохнул он, — и частенько повторял, что она может рассказать все, о чем ты ее спросишь. Надо только… только…

— Только что? — спросила его спутница.

— Несколько раз я и сам слышал ее голос, ее беззвучную песню, — почти шепотом сказал он. — Наверняка я уже рассказывал, что это она посоветовала мне настоять на том, чтобы Рэтти уехал. Я послушался ее, послушался. А потом я слышал ее, когда она пела прощальную песню в тот день, когда Рэт уплывал вниз по течению. Но даже тогда…