Страница 4 из 22
Все смертные приговоры, вынесенные судебными органами, могли быть обжалованы в вышестоящие инстанции. Однако случалось, что кассационные жалобы и прошения о помиловании специально не пропускались. Так было в ходе вспышки террора осени 1934 г., когда под предлогом борьбы с «контрреволюционным саботажем хлебозаготовок» секретарь Запсибкрайкома ВКП(б) Роберт Эйхе получил от Политбюро ЦК ВКП(б) право лично утверждать приговоры о высшей мере наказания, подлежавшие затем немедленному исполнению. Тогда произошёл скандальный случай с незаконным расстрелом алтайского колхозника Н.В. Лебина, осуждённого выездной сессией краевого суда к высшей мере наказания с заменой на 10 лет заключения. Председатель крайсуда, не обратив внимания на формулировку о замене ВМН на лагерный срок, доложил секретарю крайкома о большой «социальной опасности» осуждённых по этому делу и получил от Эйхе санкцию на немедленный расстрел
Отвечать за этот недосмотр, вскрытый столичным прокурором, пришлось председателю Запсибкрайсуда В.А. Бранецкому-Эртмановичу, которого сняли с должности и отдали под суд. Запсибкрайком ВКП(б) постановил, что Бранецкий совершил свой проступок «в момент исключительно тяжёлой работы» – и ограничился строгим выговором. Судебное наказание тоже оказалось символическим: общественное порицание с запретом занимать руководящие судебные должности в течение двух лет. Бранецкий устроился в Москве (в 1936 г.) заместителем директора Всесоюзной правовой академии при ЦИК СССР, а затем работал в аппарате наркомюста СССР[14]p>.
Задержанные и отменённые приговоры
Как заметил узник Бутырской тюрьмы В.Х. Бруновский, большинство смертников в середине 1920-х гг. дожидались исполнения приговора довольно долго, нередко по несколько месяцев, ибо ОГПУ предлагало обречённому человеку рассказать всё, что могло интересовать чекистов, любой компромат на любых людей. Выжав осуждённого «досуха», чекисты приводили приговор в исполнение. Подобная практика характерна и для начала 20-х годов в Сибири, и для второй половины 30-х в Москве и других регионах. Даже в период массового террора некоторые осуждённые высокопоставленные узники получали отсрочку. Так, знаменитый чекист и коминтерновец Б.Н. Мельников был осуждён к расстрелу в ноябре 1937 г., но один из лидеров Коминтерна Д.З. Мануильский официально попросил задержать исполнение приговора, так как смертник «мог бы ещё понадобиться». Мельников использовался как консультант по отделу международных связей Коминтерна (поскольку знал всю агентуру) и помогал руководить этим отделом прямо из камеры до июля 1938-го, когда надобность в его услугах отпала.
Председатель спецколлегии Верховного суда РСФСР В.Н. Манцев был приговорён к расстрелу 25 декабря 1937 г., но оставлен в живых для того, чтобы в марте 1938-го дать показания на процессе «правотроцкистского блока». При повторном рассмотрении дела Манцев 22 июля 1938 г. был вновь осуждён к высшей мере наказания, но приговор исполнили почти месяц спустя. Крупные чекисты, осуждённые к высшей мере, как правило, уничтожались немедленно, но, например, нарком внутренних дел Казахстана сталинский свояк С.Ф. Реденс и начальник УНКВД по Куйбышевской области И.Я. Бочаров ждали расстрела по нескольку недель[15]up>.
В 1937-1938 гг. тройка УНКВД по Новосибирской области не раз выносила решения о расстреле по групповым делам, «но осуждённые после этого длительное время допрашивались, так как следствие не было закончено, решение тройки в отношении этих лиц было приведено в исполнение через месяц и даже больше со дня его вынесения». По распоряжению начальника управления НКВД по Новосибирской области некоторые из осуждённых к высшей мере заключённых на долгое время оставались в живых и использовались как свидетели обвинения, если соглашались оговаривать тех, кто отказывался признаться. Задним числом оформлялись расстрелы и тройкой УНКВД по Саратовской области.
Нередко смертный приговор не исполнялся вовсе, причём причины такого милосердия оценить обычно можно только приблизительно. В начале 1920-х годов в сибирских губернских чека не была приведена в исполнение заметная часть смертных приговоров. Всего за 1920 г. томские чекисты расстреляли более 230 чел. (из числа реабилитированных в 1990-е годы лиц), а в отношении ещё 39 осуждённых приговоры не были исполнены. В самом начале января 1920 г. в Новониколаевске были приговорены к смерти по одному делу комвзвода РККА Н.М. Левин и дезертир Г.Ф. Мясников-Дальский, похитивший у него документы, – последнего расстреляли, но относительно Левина находившийся тогда в Новониколаевске полпред ВЧК М.С. Кедров дал указание – уже после приговора – доследовать его дело. В итоге Левин был освобождён и возвращён в армию. Случалось, что одному и тому же человеку смертный приговор выносился неоднократно. Е.А. Бабинчук была Новониколаевской ЧК «за службу в колчаковской контрразведке» осуждена первый раз к ВМН 20 мая 1920 г., но расстреляли её после повторного приговора, состоявшегося 13 января 1921 г.[16]
Активно вмешивались в судебные решения партийные власти. Нередко благодаря этому смягчалась участь осуждённых коммунистов. В 1920 г. сотрудник Томской РТЧК А.А. Маркин был осуждён к расстрелу, но уже в декабре того же года его освободили по октябрьской амнистии. Секретарь югославской секции при Томском губкоме РКП(б) Мариус Циприяни был в 1920-м арестован и осуждён к расстрелу с последующей заменой на тюремное заключение; в 1922 г. его выслали за пределы РСФСР. В начале декабря 1921 г. Сиббюро ЦК РКП(б) сочло возможным передать на поруки товарищей по партии некоего партийца Подпорина, которого Омская губчека осудила к расстрелу, а в конце июня 1922 г. освободило также приговорённого к высшей мере наказания коммуниста Макарова.
Часть осуждённых к высшей мере уцелела в 1920-1922 гг. на Алтае. Например, 13 августа 1920 г. Алтгубчека приговорила к ВМН жителя с. Енисейск Бийского уезда К.А. Горохова – как организатора ячейки «Крестьянского союза», к тому же вооружённого наганом. Возможно, его пощадили и освободили (нескоро, лишь в январе 1923 г.) как провокатора, поскольку несколько месяцев спустя Горохов был принят в компартию.
Случалось, что центральные власти приказывали задерживать исполнение смертных приговоров над определёнными категориями осуждённых. Так, 25 марта 1921 г. ВЧК разослала в свои местные органы циркуляр, приостанавливавший расстрелы осуждённых латвийских граждан – «до особого распоряжения ВЧК».
Процесс преобразования ВЧК в ГПУ привёл к мораторию на исполнение многих смертных приговоров. В конце 1921 г. Иркутская губчека приговорила к смертной казни Д.О. Тизенгаузена, бывшего вице-губернатора Якутии, но довольно скоро его освободили. Жена белого офицера Анастасия Шлюцер, осуждённая в июне 1921 г. Челябинской губчека за побег из концлагеря и распространение прокламаций, в итоге не была казнена именно из-за реорганизации[17].
Быстрое окончание «Большого террора» после совместного постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17 ноября 1938 г. оказалось спасительным для значительного числа арестованных. Как показал на допросе бывший оперативник отдела контрразведки УНКВД Запсибкрая Л.А. Маслов, к осени 1937-го камеры в «особом корпусе» новосибирской тюрьмы № 1 были переполнены, а учёт арестованных – запутан. Некоторых это обстоятельство спасло: просидев забытыми под замком много месяцев, они пережили период массовых казней и вышли на свободу. В тюрьмах Ленинграда к середине ноября 1938 г. находилось 12.330 заключённых, из которых 2.529 были уже осуждены местной тройкой. Многие были приговорены к расстрелу, но уцелели благодаря ликвидации тройки и признанию её последних постановлений недействительными. Новый нарком Л.П. Берия специально разъяснил начальникам местных управлений в телеграмме от 22 декабря 1938 г., что все приговоры к высшей мере наказания, вынесенные до 17 ноября, подлежат отмене[18].
14
Ильиных В.А. «Казнить нельзя помиловать» (Трагическая страница хлебозаготовительной кампании 1934 г.) // Гуманитарные науки в Сибири. № 2. — Новосибирск, 2003. С. 62-67; ГАНО, ф. п-3, оп. 1, д. 6006, л. 156; Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ), ф. 6, оп. 1, д. 659, л. 40; оп. 2, д. 289, л. 181-181 об.; В монографии Л.П. Белковец («Большой террор» и судьбы немецкой деревни в Сибири (конец 1920-х — 1930-е годы). — М., 1995. С. 192) ошибочно указано, что Бранецкий после Сибири «пошёл на повышение».
15
Архив русской революции. Т. 19-20. — М., 1993. С.72, 132; Ваксберг А.И. Нераскрытые тайны. М., 1993. С. 149-150; Абрамов В. Смерш. Советская военная контрразведка против разведки Третьего Рейха. — М., 2005. С. 519.
16
Архив УФСБ по НСО, д. п-872, т. 1, л. 86-87, д. п-8440, л. 184, д. п-20843, л. 13, д. п-20838, л. 59, 60; РГАНИ, ф. 6, оп. 2, д. 585, л. 182; Боль людская. Книга памяти репрессированных томичей. Т. 4. — Томск, 1994. С. 2D0, 308; Т. 5. — Томск, 1999.
17
Олех Г.Л. Кровные узы... С. 35; Отдел специальной документации управления архивным делом администрации Алтайского края (ОСД УАДААК), ф. р-2, оп. 7, д. п-24332, т. 16, л. 260; ГАНО, ф. 1146, оп. 1, д. 59, л. 43; ф. 1096, оп. 1, д. 419, л. 144, 344.
18
Центр хранения архивных фондов Алтайского края (ЦХАФАК), ф. п-312, оп. 1, д. 7, л. 221; Архив УФСБ по НСО, Д. п-3593, т. 2, л. 461; Бережков В.И. Питерские прокураторы. — СПб., 1998. С. 191; Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы в 5 тт. 1927—1939. — Т. 5. Кн. 2. 1938-1939. — М., 2006. С. 571.