Страница 10 из 22
Деформация личности палачей приводила к неудержимой потребности хвалиться участием в казнях. О собственном садизме отставные чекисты могли вспоминать как о законном революционном пыле, требуя уважения к былым заслугам. Скромный сотрудник Омского горстройтреста Андрушкевич в 1929 г. получил строгий выговор с предупреждением за «невыдержанность» в связи с тем, что во время партийной чистки заявил: «Когда я работал в ГПУ, привели ко мне белого полковника, так я ему зубами прогрыз горло и сосал из него кровь»[46]. Недаром в сентябре 1922 г. появился приказ ГПУ, который отмечал, что в своих официальных заявлениях в различные инстанции, а также в частных разговорах многие бывшие и настоящие сотрудники ГПУ указывают на своё участие в тех или иных агентурных разработках, а также в исполнении приговоров, «что расшифровывает методы нашей работы».
Все чекисты обязывались дать подписку о сохранении в тайне сведений о работе ГПУ и могли разглашать только название своей штатной должности; нарушителей предписывалось «немедленно арестовывать и предавать суду»[47]. Но эта мера работала не очень эффективно – чекисты любили похвастать своей работой и в общении между собой, и в разнообразных ходатайствах либо доносах.
Например, заведующий снабжением механико-монтажного цеха Кузнецкого металлургического комбината 27-летний А.Н. Таран в июне 1933 г. обвинялся Сталинской горКК ВКП(б) в том, что «клеветал на советскую власть и Красную Армию, заявляя, что, будучи работником ОГПУ на Украине, он, Таран, расстреливал десятки белых, а 5-й Латышский батальон расстреливал по 500 человек...» Работавший в Омске и Томске арестованный в 1938 г. особист П.А. Егоров, доказывая свою лояльность, в письме Сталину из лагеря заверял вождя, что всегда был «беспощаден к врагам народа, и не только агентурным и следственным путём боролся с ними, но много, много сам физически уничтожал их». Другой арестованный чекист – оперативник контрразведывательного отдела УНКВД по Алтайскому краю И.И. Виер-Ульянов – уверял судей трибунала: «Я сам боролся с врагами народа, не одну сотню я арестовал и расстрелял этих врагов»[48].
Рядовой кузбасский чекист С.М. Замарацкий на партсобрании в 1937 г. упоминал о регулярных «свадьбах» в Кузнецком домзаке в конце 1920-х гг. (этот термин употреблялся и чекистами Белоруссии 1930-х, что говорит о его универсальности). В середине 20-х годов, когда численность работников карательного ведомства была наименьшей и когда на иной второстепенный сибирский округ приходилось в год всего несколько арестованных по политическим делам, порядки в тюрьмах были очень жестокими и бессудные расправы в них случались нередко. Крайней жестокостью к заключенным отличались начальник Щегловского (Кемеровского) домзака Ф.А. Брокар, начальник Минусинской тюрьмы Г. Керин. Начальник Тобольского исправтруддома И.С. Гомжин в 1926 г. оказался под судом за самовольный расстрел заключённых, но был осуждён условно и благополучно продолжил карьеру в тюремном ведомстве[49]. Менялись начальники тюрем очень часто, поскольку самые разные злоупотребления в их среде носили повальный характер.
«Произведено способом гражданской войны...»
Наличие широкой практики осуждения к высшей мере наказания в сравнительно либеральные нэповские времена тревожило многих представителей правоохранительных структур. В письме прокурора Северо-Западной области О. Васильева от 12 сентября 1924 г., направленном в обком РКП(б) и контрольную комиссию, говорилось, что «народная прокуратура подписывает расстрелы, как будто курит папиросы. Центровики (то есть московские власти – А.Т.) хворают от ленинградских расстрелов. Тов. Калинин рыдает, когда присылают ему приговоры с расстрелом...»[50]. На окраинах, где режим особенно не чувствовал себя в безопасности, в те же годы процветали массовые расправы под видом уничтожения бандитских элементов.
В Сибири, на Дальнем Востоке, Северном Кавказе в середине 1920-х гг. был действительно крайне развит уголовный бандитизм (зачастую с политической окраской), с которым шла настоящая война. Чекистские начальники средств не выбирали. Начальник Забайкальского губотдела полпредства ОГПУ по Дальне-Восточному краю В.С. Корженко в сентябре 1925 г. был отозван в Москву и отдан под суд за внесудебные расстрелы участников уголовных банд. Сильно наказывать его не стали – некоторое время спустя Корженко был возвращён на руководящую работу в ОГПУ.
Постановлением ВЦИК Сибирский край объявлялся неблагополучным по бандитизму в ноябре 1925 – январе 1926 г. и с 1 декабря 1926 по 1 марта 1927 г. Это означало, что власти края получали исключительные полномочия. Создавалась специальная чекистская двойка, состоявшая из полпреда ОГПУ по Сибкраю И.П. Павлуновского и его заместителя Б.А. Бака, которая заочно рассматривала дела на уголовников, причём большую их часть приговаривала к расстрелу. Зимой 1925-1926 гг. органами ОГПУ и милиции Сибири было ликвидировано 23 банды численностью 529 чел. Однако только 24% дел, рассмотренных чекистами во внесудебном порядке, разрешённом особым постановлением ВЦИК, с ноября 1925 по январь 1926 г. (тогда из 1605 осуждённых высшую меру получили около половины – 752, в т.ч. многие пособники бандитов), касались собственно членов бандгрупп, а три четверти попавших на двойку являлись грабителями, ворами и т.д. В 1927 г. во внесудебном порядке по краю было осуждено к расстрелу 652 чел., а к заключению в концлагерь значительно меньше – 419. Таким образом, власти с помощью жестоких внесудебных расправ пытались очистить Сибирский край не столько от бандитов, сколько от уголовников вообще[51].
Массовые расстрелы уголовников вскоре «всплыли» в буквальном смысле, став достоянием гласности. Органы ОГПУ оказались не готовы к захоронению большого количества трупов и проявили сомнительную самодеятельность. Расстреливая бандитов в конце 1925 г., чекисты Бийского окротдела ОГПУ из-за сильных морозов последнюю группу расстрелянных решили не хоронить, а обезглавили 8 трупов, после чего головы зарыли, а тела сбросили в Обь. Весной обезглавленные трупы всплыли, вызвав в округе самые невероятные слухи. Специальная комиссия полпредства ОГПУ наказала исполнителей административным арестом, но это ничуть не повлияло на методы «захоронения», практиковавшиеся и год спустя, во вторую кампанию массовых казней уголовного элемента.
В июне 1927 г. пять сильно разложившихся трупов мужчин со связанными телефонным кабелем руками и пулевыми ранениями в голову либо сердце были выловлены из Оби в окрестностях Новосибирска, еще один – в окрестностях с. Молчаново Томского округа. Новосибирский окружной угрозыск, логично предположив, что милиция обнаружила «трупы расстрелянных органами ОГПУ на основании предоставленных им прав в отношении известной категории преступников», просил прокуратуру поднять вопрос о том, чтобы чекисты впредь зарывали казнённых в землю. Однако заместитель полпреда ОГПУ по Сибкраю Б.А. Бак 2 сентября 1927 г. направил Сибпрокуратуре циничную отписку: поскольку трупы уже захоронены как неопознанные и следствие провести невозможно, то неясно, кто расстреливал: ОГПУ или судебные органы... Хотя сам вид обнаруженных трупов довольно ясно указывал на почерк исполнителей[52].
Впрочем, не только чекисты ленились предавать трупы расстрелянных земле. Комендатура краевого суда также была не прочь схалтурить. 15 марта 1928 г. новосибирский окружной прокурор А.И. Гулевич сообщала председателю окрсуда Ф.А. Сове-Степняку, что исполнение приговора суда над С.Т. Нероновым было комендантом крайсуда Мерсяповым в полночь 5 марта «произведено способом гражданской войны», и просила, «чтобы дело приведения в исполнение смертных приговоров было бы налажено в надлежащем порядке (избрание заранее определённого места, вырытие ямы, крепкая утрамбовка и проч.)». Неделю спустя Гулевич в новом послании по тому же адресу раскрывала некоторые подробности инцидента: «Я как прокурор, только что прибывшая на работу в округ, была совершенно неосведомлена... и была поставлена перед фактом: не было готовой ямы, заступа, была одна только пешня, что устранить не представилось возможным»[53]. Надо полагать, что в мерзлой земле в темноте была наскоро выдолблена яма, в которой с трудом спрятали тело расстрелянного, либо труп вообще не хоронили, а сбросили в реку.
46
ЦДНИОО, ф. 7, оп, 4, д. 77, л. 46 (сведения Ю.И. Голикова).
47
Лубянка: Органы ВЧК-ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ-МВД-КГБ... С. 435-436.
48
Бедин В., Кушникова М., Тогулев В. От Кузнецкого острога до Кузнецкстроя... С. 61; ОСД УАДААК, ф. р-2, оп. 7, д. п-5700, т. 7, л. 238; д. п-7014, л. 128 об.
49
Рудин В. Сопротивление произволу // Разыскания. Вып. 2. — Кемерово, 1992. С. 61; ГАКО, ф. п-9, on. 1, д. 320, л. 8 об., 14-14 об.; РГАНИ, ф. 6, on. 1, д. 658, л. 119.
50
Плеханов А.М. ВЧК-ОГПУ: Отечественные органы государственной безопасности... С. 130.
51
Соловьёв А.В. Тревожные будни забайкальской контрразведки. — М., 2002. С. 59-72; Тепляков А.Г. «Непроницаемые недра»: ВЧК-ОГПУ в Сибири. 1918-1929 гг. — М.: АИРО-ХХ1, 2007; ГАНО, ф. 20, оп. 2, д. 109, л. 220, 450, 452, д. 162, л. 90, 54.
52
Исаев В.И., Угроватов А.П. Правоохранительные органы Сибири в системе управления регионом (1920-е гг.). — Новосибирск, 2006. С. 149-150; ГАНО, ф. 20, оп. 2, д. 109, л. 452-455, 457, 458, 460.
53
ГАНО, ф. 1061, оп. 1, д. 17, л. 6, 8, 17.