Остров собачьей радости

Как-то раз, дождавшись, когда я наконец усну, она быстро впрыгнула в сапоги, набросила пальто и помчалась в молочную кухню. Вся дорога туда и обратно заняла не более получаса. Подбегая к дому, мама почуяла неладное: возле подъезда собралась толпа. Все активно жестикулировали, задирали головы и смотрели куда-то вверх. Подбежав ближе, мама поняла, что толпа разглядывает наш балкон (мы жили на втором этаже), а на балконе стоит какой-то незнакомый мужчина и держит на руках … меня! У мамы подкосились коленки, она попыталась закричать, но ничего не получилось – голос от ужаса исчез. Всё происходящее напоминало театр абсурда. Люди вокруг не бросались вызывать милицию, не кричали от ужаса, ровно наоборот: одобряюще кивали, а на маму смотрели хмуро и осуждающе. «Что ж ты, Аллочка, деточку одну оставила, – тронула маму за плечо пожилая соседка. – Так кричала, так кричала бедняжка!»

В конце концов мама поняла, что произошло. За полчаса её отсутствия я устроила образцово-показательный ор, подняла на уши всю округу и практически надорвала сердце случайно проходящего мимо мужчины. Недолго думая, он по водосточной трубе забрался на наш балкон, чтобы успокоить несчастную детку. Детку отняли, «героя» выпустили через дверь, маму отпаивали валерьянкой, а вернувшаяся из гостей бабушка тут же написала заявление в ЖЭК с требованием убрать водосточную трубу от нашего балкона. Трубу не убрали, но больше никто, кроме кошек, к нам в дом не забирался. Но это уже совсем другая история.

Пропавшая премия

Как-то под конец года папа получил то ли премию, то ли тринадцатую зарплату. Для простой советской семьи событие архиважное. Вся сумма была расписана заранее до последней копейки. Мама мечтала о новых сапогах, папа – о новых обоях, мне едва исполнилось два года, и срочно требовалась шуба. Папа торжественно возложил на кухонный стол новенькие, только что выданные в заводской кассе купюры и побежал в магазин за шампанским. Мама вытащила из духовки противень с песочным печеньем, сунула мне в руки старого плюшевого слона с надорванным хоботом и побежала звонить подруге – та недавно отхватила по случаю югославские сапоги, но промахнулась с размером. В общем, в доме царило радостное волнение, и меня ненадолго выпустили из поля зрения. В квартире зазывно пахло свежеиспечённой сдобой, хобот у слона был наконец оторван, делать мне было решительно нечего, и я двинулась на запах. Придвинув табуретку к кухонному столу, я забралась на неё и потянулась к печенью.

Когда папа вернулся с шампанским, на пороге его ждала бабушка с мусорным ведром. Не знаю, как это было у вас, а у нас выбросить мусор можно было ровно два раза в день – в семь утра и семь вечера. Огромный мусоровоз планомерно объезжал городские дворы, оповещая всех о своём прибытии ужасающим рёвом. Эта штука издавала такие звуки, которым бы позавидовал сам иерихонский рог. Утром из окрестных домов выбегали полусонные и полуодетые жильцы с вёдрами и сбрасывали их содержимое прямо в разверстую утробу мусоровоза. О такой роскоши, как целлофановые пакеты, никто и не мечтал. Ни мусорных баков во дворе, ни мусоропровода в подъезде у нас тоже не было.

Выбросив содержимое ведра, папа вернулся домой и увидел растерянно мечущуюся по квартире маму. Мама не могла вспомнить, куда переложила купюры, бабушка пожимала плечами и утверждала, что никакую премию в глаза не видела. Папа твёрдо помнил, что оставил деньги на столе. Деньги пропали. Родители перерыли все ящики, заглянули под все матрасы, вывернули все карманы – ничего. Долгожданная премия бесследно исчезла, как и добрая половина песочного печенья.

– Ладочка, – наконец, кто-то вспомнил обо мне. – Ты денежку не видела? Тут, на столе лежала.

– Видея, – честно призналась я.

– А где же она? – с облегчением вздохнули родители.

– В ведёе! – гордо ответила я, указав пухлым пальчиком на пустое мусорное ведро. Где-то за пару-тройку кварталов в вечерней мгле затихали звуки отчалившего мусоровоза.

Сапоги маме всё-таки купили – деньги заняли у знакомых, шубку мне пошили, а вот ремонт пришлось отложить. Всё-таки сапоги и шуба важнее обоев, это любая девочка знает!

Горшок под ёлкой

Родители мои были не самых строгих нравов и любили покуролесить. Они часто собирались с друзьями и устраивали весёлые посиделки. Оставить меня было не с кем: няня в те времена считалась немыслимой роскошью, бабушка оставаться со мной по-прежнему не хотела, поэтому меня всюду таскали с собой. Неизменным спутником наших походов был мой любимый горшок ярко-жёлтого цвета с синим бегемотиком на боку. Присесть под кустик на корточки или взгромоздиться на чужой унитаз – об этом не могло быть и речи. Столь интимный процесс я могла доверить только своему жёлтому другу.

Однажды тёплым субботним вечером мы возвращались из гостей. Погода была прекрасная, вечеринка удалась, родители, довольные и веселые, болтали без умолку. И тут мне приспичило. Дело было на главном проспекте города, в двух шагах от нас возвышался облицованный благородным гранитом обком партии, а у его входа росли разлапистые голубые ели. Родители отошли в сторонку, вытащили из пакета горшок, поставили его под ёлку, усадили меня на него, а сами продолжили беседу. Видимо, очень увлекательную, потому что завершили её они уже дома. «А где ребёнок?» – удивилась вышедшая им навстречу бабушка. Мама и папа переглянулись и, мгновенно протрезвев, пулей выскочили обратно. Мои молодые, безалаберные, слегка пьяные родители забыли меня на улице. К счастью, они обнаружили меня на том же месте, где и оставили, в целости и сохранности. Я сидела на горшке под ёлкой и даже не плакала, терпеливо ожидая возвращения родителей. А может, увлечённая процессом, и не заметила их отсутствия. Странно, но никто из прохожих не обратил внимания на маленькую девочку, одиноко сидящую под ёлкой на ярко-жёлтом горшке, и не вызвал милицию. В общем, всё закончилось хорошо, если не считать потери любимого друга, которого на радостях забыли, а на утро на прежнем месте не обнаружили. Видимо, бдительные дворники вовремя спохватились и выбросили его куда подальше, чтобы не оскорбить эстетические чувства работников обкома.

Муки фотографирования

Любите ли вы детские фотографии так же, как люблю их я? У меня их великое множество. В детстве меня никогда не ставили на стульчик, чтобы спеть гостям песенку. Впрочем, если бы такая безумная мысль и пришла моим родителям в голову, им пришлось бы меня к этому стулу привязать. Я бы скорее согласилась спеть песенку из-под стула или забравшись на шкаф. На большинстве снимков я бегаю, прыгаю, съезжаю с горки, лезу на дерево или свисаю с турника вниз головой. Усадить перед камерой меня можно было единственным образом: рассказать сказку. Мама читала мне книгу, а папа снимал. Вот я заворожённо слушаю, прижав пухлую ладошку к щеке, – так начинается сказка про Золушку. А вот насупила брови – как мачеха может быть такой злой? Здесь распахнула глаза от волнения – успеет ли главная героиня вовремя вернуться домой? А здесь блаженно улыбаюсь – они поженились и жили долго и счастливо!

Конечно, были и другие снимки – сугубо официальные, детсадовские и школьные: серо-зелёная папка с портретами в шаблонных рамочках и витиеватой надписью по диагонали: «Где бы ты ни был, кем бы ни стал, помни о тех, кто тебя воспитал!» Дети на них получались похожими на старичков и старушек и были с трудом отличимы друг от друга. Иногда и сам себя не узнаёшь, смотришь на подпись и думаешь: вот эта насупившаяся, будто проглотившая линейку особа с косичками – это действительно я?

Еще один ритуал – фото на пляже, с маленькой вертлявой обезьянкой на плече или верхом на грустном, замученном жизнью ослике. От животных неприятно пахло, обезьянка норовила цапнуть за ухо, а ослик нагадить прямо в процессе съёмки, фотографии стоили безумно дорого, каждый год всё повторялось снова и снова. Ритуал на то и ритуал, чтобы его соблюдать.