Удавка для бессмертных

Пузатая турка шумит, я подсыпаю еще две ложки, дожидаюсь вспухшей пены и выключаю газ. Су садится за стол в кухне и безмятежно смотрит перед собой. Провожу рукой перед ее лицом. Пожалуй, можно пойти в ванную облиться холодной водой, пока и Су не стала плоской – акварельный набросок фарфоровой китайской куколки на фоне веселеньких цветочков моющихся обоев.

Выхожу из ванной. Так и сидит. Кофе отстоялся, мне уже лучше, я трогаю ее безжизненную руку, Су моргает.

– Он жив, – произносит она совершенно бесцветным голосом.

Я – замедленные движения руки с туркой над двумя чашками, вся такая мягкая, уютная, в махровом халате, с мокрыми волосами – только что вылупившаяся живая субстанция из плоской цветной картинки прошедшего дня, изображаю полное равнодушие. Мне это хорошо знакомо, этот отстраненный взгляд – предвестник истерики или слабоумия, если начинаешь задавать вопросы. Мне на все плевать. Отличный кофе. «Арабика» – два часа в очереди в магазине на Кирова. Вчера, досидев вместе с Су в ее квартире до сумерек, оттерев пятно на ковре и выхлестав полпузырька валерьянки (бутылка коньяка оказалась пустой, и Су совершенно не помнит, выпил ее кагэбэшник после того, как сморкался на ковер, или она после того, как его пристрелила), я вышла во двор и оказалась сразу в машине Виктора Степановича, и все это при абсолютном молчании, словно и он и я исполняли заведомо оговоренный ритуал.

– Он жив, – это Су, еще раз и тем же голосом.

Совокуплялись мы с ним в моей квартире два раза напряженно, словно не веря в происходящее и постепенно привыкая друг к другу, и два раза в полной расслабленности, подстерегая друг друга и оттягивая последние моменты в странной игре «догонялки-опережалки». В четыре часа ночи он ушел, а я села за перевод, не в силах справиться с подаренной мне энергией.

– Я пришла в магазин утром, а он выходил из машины. Делали оцепление, он был в том же отвратительно сшитом костюме. Я не поверила, подошла совсем близко. Хотела окликнуть.

– А кто это – он? – поинтересовалась я.

– Этот, как его… Корневич. Да, Корневич, которого мы загрузили в мусорный контейнер, чтобы его напарник вывез на свалку. Не знаю почему, но я не позвала его. Дефлорированная вишня. Я поехала за ним на такси. Он вошел в свою контору на Дзержинской. Он встретил знакомого, они дубасили друг друга в грудь и по животам, а потом договорились встретиться вечером в кафе на «Тургеневской». Я знаю это кафе. В восемь вечера. Пойдем со мной.

– Нет, – я категорична, – хватит с меня того, что я волокла его вниз по ступенькам и закидывала в мусорный бак. Наплюй.

– Не могу, – качает головой Су. – Я проснулась сегодня утром и подумала, чего мне хочется больше всего на свете? Ты только представь! Пирамиды Египта, ты знаешь, как там пахнет? Этот запах незабываем, словно перемолотая веками пыль забивает ноздри. Или водопад. Я обожаю водопады, вуалевые разводы брызг в радуге полдня. Так нет же! Больше всего на свете сегодня утром я хотела, чтобы он был жив! Этот отвратительный и нереальный толстяк, читающий стихи на французском.

– А! – вздыхаю я с облегчением. – Так это последствия очередной фантазии?

– Вроде того, – пожимает плечами Су.

Я смотрю на ее профиль с завистью. Мне бы такое невероятное везение исполнения фантазий. Су никогда не сойдет с ума. Потому что она в уме-то толком и не находится. У нее непробиваемая сила воображения, вытаскивающая из любой неприятной ситуации. А заест депрессия – просто так, вдруг, так вот вам, пожалуйста! Открывай табакерку сумасшествия и засовывай в ноздри пыль пирамид. Чихай на здоровье!

– Что ты сказала? – спрашивает Су, вдруг обнаружив меня рядом с собой за столом.

– Я сказала, чихай на здоровье. Это про пыль в ноздрях. Что-нибудь не так?

Она смотрит задумчиво, словно прощаясь, но я не реагирую. Знакомый взгляд, знакомое подсасывание внизу живота, смотри, сколько хочешь, ты больше не обманешь меня этими условными прощаниями навек, этими всхлипами «ты мне не веришь?!». Ну не верю, а что это меняет?

– Я пойду, – встает Су, прощально-роковой взгляд сменяется удивлением. – Что-то с тобой не так.

– Я тоже пойду. Мне надо в редакцию.

– Мне нехорошо, – бормочет Су, обхватив горло рукой.

– Если хочешь успокоиться и прийти в норму, не ходи сегодня вечером никуда. Что изменится? Ты обнаружишь в кафе человека, похожего на этого Карловича…

– Корневича.

– Корневича, какая разница, и начнешь убеждать мужика, что вчера застрелила его в своей квартире, а потом закинула в мусорный контейнер.

– Я только подойду поближе и посмотрю, как он отреагирует на меня.

– Да как вообще все на тебя реагируют?! Су, ну давай сделаем так, как договорились. Давай отдохнем, а вечером встретимся и все подробнейшим образом обмозгуем, ну ты же сама сказала, что должно пройти время, чтобы осознать этот бред, а?!

– Давай.

– До вечера?

– Хорошо. А почему его напарник так поступил? Почему нас не посадили?

– Мы договорились – вечером.

– А, да. А про чихание ты хорошо сказала. Смешно… Вера!

– Ну что, наконец?

– Я тебя люблю.

В редакции застряла до шести, с завистью поглядывая в открытое окно. Там шевелило занавески лето. А когда спускалась по ступенькам, прощаясь с учеными дамами, увидела Хрустова у дверцы машины. Стоит, оперешись на локоть, ноги скрещены. Рубашка белая, брюки белые, туфли – белые! Молчаливый ритуал усаживания в машину. О, да он пахнет! Пока ехали, напряженно думала, почему я хочу именно этого мужика? Не случилось ли со мной какой неприятности на фоне длительного воздержания, чтобы вот так, без сопротивления с моей стороны и видимости ухаживания с его, затаив дыхание наблюдать, как он, торжественно дыша, расстегивает пуговицы на рубашке?! Завораживающее зрелище. А что у нас на рукавах? Запонки. Вытаскиваю запонку – это мы уже в моей квартире, в коридоре, мы застряли здесь с расстегиванием рубашки, рассматриваю прозрачный камушек и засовываю в рот. Одеколон его мне не нравится, но я молчу, потому что под мышками и внизу живота он пахнет так же, как ночью. Я вообще молчу до тех пор, пока не зазвонил телефон. Я молчала бы и дальше и просто выдернула бы вилку из розетки, но голый мужчина берет трубку, я катаю во рту запонку. Он ничего не говорит, только слушает, потом молча протягивает мне трубку. Голос безликий, как рассвет в тумане.

– Вера? Ты меня слышишь? Я его опять застрелила.

Я дергаюсь и оборачиваюсь к Хрустову, закрыв рот ладонью.

– Что? – ритуал молчания нарушен. Он смотрит на меня снизу, лежа на спине. – Ну говори, что случилось?

– Я проглотила твою запонку.

– Какую запонку? – кричит Су в трубку. – Что с тобой? Я сказала, что опять его застрелила! Он лежит там же, в комнате на ковре, из груди у него течет, а в прошлый раз не текло. Приезжай, пожалуйста. Мне как-то не по себе.

– Да ерунда, не нервничай. Мы с Хрустовым сейчас подъедем, а ты подтащи пока мусорный контейнер к подъезду.

– Хорошо, – покорно говорит Су.

– Это шутка, – объясняю я на всякий случай, но она уже положила трубку.

– Зачем подтаскивать мусорный контейнер? – интересуется Хрустов. Я медленно сползаю с кровати.

– Звонила Су. Она опять пристрелила твоего начальника Корневича. У себя в квартире.

Он садится, я наблюдаю плавное перемещение мускулов на животе. Класс. Взгляд немного странный, даже, можно сказать, ненормальный, а вообще, конечно, – класс. Очень быстро одевается.

– Я могу съездить сама. Это у нее нервное.

Оделся, выбегает из квартиры. Я думала, уехал, а он ждет у подъезда. Оказывается, он оставил в машине телефон и пульт связи, чтобы нам никто не мешал. Выбегал звонить. Квартира Су не отвечает. Сообщений по городу на «02» по ее адресу нет.

– Знаешь что, – я не сажусь, а смотрю на него в открытую дверцу, – свидание закончено. У меня дела. Извини, с подругой случилась неприятность, надо помочь.

– Я подвезу, – на меня не смотрит, сжимает зубы. – Будет гораздо быстрей, ведь так?

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.