Страница 52 из 70
В данном случае наша задача опять же не в том, чтобы проверять правильность этой объяснительной модели, ценной тем, что она не сводит процесс, завершившийся Революцией, к примитивной оппозиции «дворянство — буржуазия». Ведь и дворянство, и буржуазия, во всяком случае в плане составляющих их групп, являются «привилегированными элитами-монополистами», и это одновременно сплачивает их и делает соперниками (причем, можно добавить, что соперничество сплачивает их еще сильнее). Конечно, остается дать определение, избегая чисто капиталистической характеристики буржуазии, этим «непривилегированным слоям», чье возвышение приводит к разрушению прежнего «равновесия сил». Во всяком случае, такая точка зрения позволяет лучше понять истинное значение многочисленных нападок на двор, осуществляемых рукописными газетами и печатными памфлетами. Помимо обличения конкретных личностей и профанации символов королевской власти, они своим осуждением двора пытаются разрушить один из трех главных устоев — наряду с монополией на налоги и монополией на законное применение силы, — на которых зиждилась абсолютная монархия и вместе с ней структура общества, ее допустившая и ею упроченная.
Недоверие к авторитетам
Четвертый фактор, упомянутый Лоуренсом Стоуном в его размышлениях об идеологических истоках английской революции, — «недоверие к авторитетам». В семье, в государстве, в Церкви «развитие скептицизма, который исподволь подточил веру в традиционные ценности и иерархии», приводит к «настоящему кризису доверия»{312}. В главах, посвященных хождению «философических книг», переменам в христианском поведении и новому восприятию королевской особы, мы попытались оценить роль и важность самых очевидных отступлений от прежних верований во Франции XVIII века. В общем и целом следует признать, хотя и с оговорками относительно некоторых расхождений и видоизменений, а также натяжек (например, слишком прямой связи между книгой, чтением и доверием к прочитанному), что ситуация совершенно ясна: в середине века (и даже раньше) большая часть населения королевства начинает занимать критическую позицию, которая, даже не будучи четко сформулированной в головах или недвусмысленно высказанной в речах, приводит к отказу от традиционных норм поведения и слепого повиновения и побуждает взглянуть на авторитеты, внушавшие некогда страх и бывшие предметом поклонения, отчужденным, ироничным, недоверчивым взглядом. В этом смысле можно говорить о «недоверии к авторитетам» в предреволюционные десятилетия. Оно проявляется в других формах и изъясняется другим языком, совершенно не похожим на язык Англии XVII века, но оно оказывает такое же воздействие, а именно: разрушает веру в незыблемость существующего порядка, тем самым подготавливая умы к его резкому и полному крушению.
Разочарование интеллектуалов и политический радикализм .
Ко всем этим факторам Лоуренс Стоун добавляет еще один, последний: «чрезмерное развитие образования». Это явление имело серьезные психологические и политические последствия: «Невероятный рост числа студентов Оксфорда и Кембриджа привел к появлению целой армии джентльменов, не имеющих должности, во всяком случае, достойной должности, джентльменов, которые благодаря своему образованию могли бы занимать высокие посты, но не имеют возможности сделать карьеру. Ни центральная администрация, ни армия, ни колониальная экспансия в Ирландии, ни даже юридическая сфера не могли обеспечить всех должностями: поэтому у многих отпрысков знатных родов, сквайров и джентльменов возникло чувство неудовлетворенности и обиды. Кроме того, университеты выпускали гораздо больше дипломированных священнослужителей, чем было нужно Церкви. Таким образом, они наводнили страну викариями, мало оплачиваемыми и не имеющими надежды на продвижение [...]. Другие выпускники теологических факультетов исправляли должности проповедников в городе, некоторым удавалось стать духовниками в домах знати. Все они были в обиде на общество, которое дало им прекрасное образование, но не дало возможности применить его сполна. Естественно, многие из них стали сторонниками радикальных преобразований в политике и религии»{313}. Итак, существует тесная связь между появлением широкого круга alienated intellectuals[24] (выражение М. Кертиса){314} и подъемом критической идеологии, направленной против государства и Церкви.
Было ли нечто подобное полтора века спустя во Франции? Иными словами, совпадало ли во Франции в последние десятилетия XVIII века число тех, кому присуждают ученые степени в университетах, с числом вакантных мест? От этого, вероятно, зависит, насколько далеки субъективные стремления всех тех, кто, добиваясь ученой степени, надеялся добиться при этом и подобающего этой степени положения, от объективных шансов на то, что их надежды сбудутся при новой ситуации на рынке вакансий. Точный ответ на вопрос предполагает сравнение двух величин: числа выпускников университетов, которые получают ученые степени, и числа вакантных должностей и бенефициев, на которые они могут надеяться. А числа эти установить нелегко.
Трудность заключается, во-первых, в особенностях высшего образования во Франции: густая сеть университетов (в конце XVIII в. в нее входило 24 университета), их слабая иерархичность и сильная разнородность (одни факультеты дают образование, другие присуждают ученые степени, в одни университеты принимают всех желающих, в другие — только местных жителей). Разница в видах деятельности и разный престиж усложняют пользование сведениями об университетах, тем более что сохранившиеся архивы не позволяют нам воссоздать полную картину их деятельности{315}.
Тем не менее из сравнения показателей четко следует один вывод: за три последних десятилетия Старого порядка число ученых правоведов резко возросло. Это неоспоримый факт в масштабе столетия: если принять число бакалавров права, выпущенных за десятилетие с 1680-го по 1689 год в одиннадцати университетах, сведениями о которых мы располагаем, за 100, то к 1750—1759 годам этот показатель увеличивается до 126, а за десятилетие с 1780-го по 1789 год эта цифра вырастает до 141. Темпы роста во всех известных нам случаях, превосходят темпы, достигнутые в конце XVII века после проведенной в 1679 году реформы в изучении права.
Итак, рассматривать ли только одно последнее столетие или несколько столетий, не подлежит сомнению, что за три последних десятилетия Старого порядка число ученых-правоведов выросло как никогда: за десятилетие с 1680-го по 1689 год степень бакалавра права получали приблизительно 680 человек в год, в 1710—1750 годах — 800—900, а в 1780-х годах среднегодовое число бакалавров права достигло наивысшей цифры — 1200.
Ни в теологии, ни в медицине мы не наблюдаем ничего подобного. Напротив того, в теологии происходит обратный процесс: число богословов в течение XVIII века снижается. Для бакалавров богословия переломными стали в Париже 1750-е годы, в Авиньоне 1720-е годы, в Тулузе сначала 1690-е годы, а затем, после некоторого роста, в 1740-е годы произошел новый спад. Та же тенденция отмечается среди лиценциатов богословия, среднее число которых в Париже, начиная с 1750-х годов, падает с каждым десятилетием. Данные университетской статистики позволяют предсказать и проследить отход от установлений Церкви, которая уменьшает прием на богословские факультеты и открывает духовное поприще новым членам — выходцам из купеческого сословия и из крестьян. В медицине и во всем, что касается степени доктора медицины, в разных университетах дела обстоят совершенно по-разному, в одних докторов медицины становится все больше (например, в Монпелье начиная с 1730 г. или в Страсбурге начиная с 1760-го), в других — все меньше (например, в Эксе или в Авиньоне число докторов медицины в XVIII в. падает с каждым десятилетием). Однако в целом происходит несомненный рост: в среднем, степень доктора медицины в 1780-е годы присуждают 160 ученым в год, меж тем как в 1700—1709 годах ее присуждали ежегодно только 75 ученым. И все же докторов медицины в конце XVIII века в восемь раз меньше, чем бакалавров права (при том что в Соединенных Провинциях в ту же эпоху их всего в четыре раза меньше), что свидетельствует о явном преобладании юристов во французской университетской системе Старого порядка.
24
здесь: «невостребованные интеллектуалы»