Страница 38 из 70
Гипотеза, которую мы отважимся выдвинуть, такова: тексты наказов Генеральным Штатам противоречивы — восторженное утверждение старых представлений сочетается в них с новым взглядом на короля, которого, судя по всему, по-прежнему считают отцом народа, но уже не относятся к нему как к святыне. Это происходит потому, что система представлений о монархе, сложившаяся в царствование Людовика XIV, уже несколько десятилетий находится в кризисе. У кризиса этого несколько причин. Модель евхаристии, на которую ориентируются изображения государя, чтобы дать представление о божественной природе короля и королевской власти, с отходом французов от религии частично утрачивает свое воздействие. Подданные гораздо реже могут лицезреть короля, государственные ритуалы также происходят редко (по той простой причине, что короли стали жить долго) — все это ослабляет чувство причастности к общей истории. Развитие критического мышления — в интеллектуальных формах «общественного мнения», для которого не остается заповедных областей и которое все выносит на суд, или в непосредственном поведении простых людей, которые не верят никаким небылицам, — подрывает неограниченную власть, которой раньше обладало окутанное тайной государство, непостижимое и внушающее робость. «Человек от природы легковерен, подозрителен, робок, отважен»{224}. По отношению к изображениям королевской особы в XVIII веке в какой-то момент подозрительность французов возобладала над легковерием, отвага над робостью.
Глава 7.
НОВАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА
Что бы ни преобладало в отношении французов к королю: подозрительность или легковерие, робость или отвага, народная политика отношением к королю не исчерпывается. Питер Бёрк охарактеризовал период между началом XVI столетия и Французской революцией как время “политизации” народной культуры», и многие исследователи разделяют его мнение. Он считает, что «в Западной Европе, во всяком случае начиная с Реформации и до Французской революции, интерес крестьян и ремесленников к действиям правителей все время растет, и они гораздо сильнее, чем раньше, чувствуют себя вовлеченными в политику». Участие народа в «государственных делах», с одной стороны, диктуемое насущными запросами централизованного государства, которому нужны солдаты для армии и деньги для оплаты своих трат, с другой стороны, разжигаемое направленными против властей гравюрами, памфлетами и песнями, которые распевали на всех углах, судя по всему, с течением времени действительно увеличивалось. Не следует понимать этот процесс как линейное развитие и думать, что происходит накопление политической энергии, но все же он приводит к «росту политического сознания» народа и в долгосрочной перспективе включает в себя событие, которое разрушит во Франции установленный порядок{225}.
Политизация народной культуры?
Рассмотрим и обсудим эту мысль Питера Бёрка. Прежде всего, нельзя с достоверностью утверждать, что коль скоро текстов, где речь идет о «государственных делах», стало печататься больше, то это означает, что их обязательно покупали и читали простые люди. Возьмем, к примеру, Гренобль времен Фронды. Благодаря книге счетов, куда книгопродавец Никола записывал издания, проданные в кредит, мы можем выяснить, какие слои городских жителей больше всего интересуются пасквилями и памфлетами. При том, что торговцев и ремесленников среди покупателей Никола 13%, среди покупателей мазаринад их насчитывается всего 5%. А доля служащих финансового ведомства и юристов среди читателей памфлетов и пасквилей, наоборот, гораздо больше, чем их доля в общем числе покупателей Никола (их численность составляет всего 30% от общего числа покупателей, а их доля среди покупателей памфлетов и пасквилей — 58%). Получается, что политическими произведениями интересуются не столько читатели из народа, сколько те, чье положение в обществе непосредственно зависит от политических событий: потенциальные борцы против королевской власти либо возможные жертвы смены политического курса. То же происходит и с распространением «Газеты» — периодического издания, которое с 1631 года выпускает Теофраст Ренодо. В Гренобле в XVII веке ее читает прежде всего элита: дворяне и «судейские крючки», доля которых среди ее покупателей больше, чем среди покупателей в целом, меж тем как с торговцами и ремесленниками происходит обратное: их доля в общем числе покупателей больше, чем в числе покупателей «Газеты». «Газету» в первую очередь читают те, кто по своему положению или по должности связан с монархическим государством и потому непосредственно заинтересован в том, чтобы разбираться в политических событиях{226}. В XVIII веке читальни и кофейни, без сомнения, расширяют круг читателей газет. Однако довольно высокая цена подписок и абонементов, так же как и ограниченные тиражи периодических изданий, позволяет предположить, что простого люда в числе их читателей было мало, а сельских жителей — еще меньше.
Наоборот, в списке печатных произведений, предназначенных для народа, в первую очередь городского, а потом уже сельского, политическая литература, похоже, отсутствует начисто. Для народа предназначалась, например, Голубая библиотека, цель которой — благодаря снижению производственных затрат как можно дешевле издать тексты, которые уже выходили в более изящном оформлении для более обеспеченных читателей. Набранные отслужившими свой срок шрифтами, с литерами от разных гарнитур, иллюстрированные гравюрами, оттиснутыми со старых досок, в мягкой обложке (не обязательно голубой, она могла быть и черной, красной или мраморной), эти дешевые издания, продававшиеся городскими и деревенскими книгоношами, были изобретены провинциальными издателями и появились в XVI веке: их выпускал Бенуа Риго, который работал в Лионе в 1555—1587 годах, их издавал житель Труа Клод Гарнье, в чьем магазине в 1589 году можно было купить календари-справочники и предсказания, буквари и своды правил вежливости, жития святых и рождественские тропари в голубых и черных обложках. В XVII веке сначала в Труа, потом в Руане, а затем во многих других провинциальных городах и в Авиньоне печатники-книгопродавцы специализируются на такого рода продукции (не отказываясь полностью от более традиционных изданий), предлагая новым читателям тексты, которые до этого уже издавались, хотя и меньшими тиражами, и у которых уже был свой круг читателей, хотя и более узкий{227}.
В списке произведений, предназначенных для широкой публики, только три текста, или три жанра, более или менее связаны с политикой. Первый — мазаринада «Приятные беседы двух крестьян — из Сент-Уана и Монморанси — о современных делах. Семь речей, искусно написанных, дабы позабавить умы, склонные к меланхолии», которая была несколько раз издана в Труа в XVII веке, затем перепечатана Жаком Удо, который работал в 1680-1711 годах, а после его смерти вдова и сын, пользуясь разрешением 1724 года, вновь перепечатали ее. Таким образом, изданный и распространявшийся в эпоху, далекую от событий, которые легли в его основу, а именно от борьбы Фронды, текст теряет всякое политическое значение и воспринимается (как и многие другие тексты из Голубой библиотеки, пародирующие различные стили и жанры) как развлекательная литература, забавляющая читателя воспроизведением местного наречия двух крестьян{228}.
Второй традиционный жанр — «невзгоды» мастеров и подмастерьев (таковы «Невзгоды подручных булочников в городе Париже и его предместьях», — под прикрытием разрешения, полученного в 1715 году, разные издатели города Труа до конца столетия напечатали эту книгу шесть раз, — или «Горести и невзгоды учеников хирургов, иначе называемых Братьями милосердия, представленные в веселой и потешной беседе ученика хирурга и монаха», — пользуясь разрешением, полученным все в том же 1715 году, их напечатали пять раз). Эти веселые бурлескные рассказы об ученичестве принадлежат к разряду текстов, далеких от резкой критики общества и чуждых политике, они написаны в жанре шутливого жизнеописания, так что их никак нельзя счесть крамольными.