Страница 17 из 70
Ратуя таким образом за сохранение привилегии, предоставляющей издателю исключительное и незыблемое право на издание того или иного произведения, Дидро в первую очередь настаивает на том, что литературное произведение является безраздельной собственностью его автора. Поскольку автор обычно не имеет возможности самостоятельно осуществить издание («вести приходные и расходные книги, отвечать авторам, обменивать, получать, отправлять — что за времяпрепровождение для ученика Гомера и Платона!» — Д., с. 45), ему приходится доверить эту заботу издателю, но договорные отношения, которые их связывают, как раз и являются доказательством права собственности писателя на свое произведение, «самую драгоценную часть его самого, ту, которая нетленна» (Д., с. 41). «Я повторяю, уж если автор не хозяин своего произведения, значит, никто в обществе не хозяин своего добра. Издатель может им владеть постольку, поскольку прежде им владел автор» (Д., с. 42); таким образом, законность привилегии зиждется на праве собственности писателя на созданные им произведения, и непреложность привилегии является косвенным подтверждением законности авторских прав.
Литература как автономное поле деятельности
Поведение Дидро в какой-то мере отражает, как изменилось положение автора в последние три-четыре десятилетия Старого порядка. Прежде было две возможности: писатель либо пользовался финансовой независимостью, которую ему обеспечивало его положение в обществе или состояние, либо имел покровителя, который в награду за преданность пристраивал его на службу и выхлопатывал ему денежные пособия. Ни в том, ни в другом случае литератор не зарабатывал на жизнь непосредственно литературным трудом. Подавляющее большинство из 333 писателей, которые попали в поле зрения д’Эмери и о которых таким образом сохранились сведения, находились либо в том, либо в другом положении. Больше половины (55%) имели доходы, совершенно не связанные с их литературной деятельностью (из них 12% составляли представители духовного сословия, 17% — дворянского, 18% — служители закона и чиновники, а также адвокаты, 3% — преподаватели, 2% — врачи и 3% — рантье). Треть занимала места, полученные благодаря протекции покровителя (домашние учителя, журналисты, секретари, библиотекари и т.п.). Остальные 12% составляли ремесленники, слуги и мелкие служащие{76}.
Если судить по списку «литераторов» (т.е. авторов, опубликовавших хотя бы одно произведете), который приводится в «Литературной Франции» в 1784 году, то среди 1393 авторов, чья общественная и профессиональная принадлежность в нем указана, по-прежнему преобладают эти два разряда. Лиц духовного звания насчитывается 20%, дворян — 14%, адвокатов и чиновников — 15%, врачей и аптекарей — 17%, военных инженеров и зодчих — 2%, преподавателей — 11%. Те, чья деятельность непосредственно зависит от покровительства короля или знатного вельможи, составляют лишь малую часть — 10%, это меньше, чем в картотеке д’Эмери, и свидетельствует либо о том, что покровительство идет на убыль, либо, что более вероятно, о разнице в самой трактовке понятия «автор», которое парижский инспектор понимает более узко, относя к нему только литераторов и философов, а «Литературная Франция» — более широко, включая в это понятие провинциальных знаменитостей{77}.
Однако в «Записке» Дидро отмечено появление литераторов другого типа: это авторы, которые надеются добыть себе средства к существованию путем продажи своих произведений «по рыночной цене», то есть заключая договоры с публикующими их издателями и получая от них вознаграждение. «Эти авторы не разбогатели бы, но приобрели бы достаток, если бы выплаты не растягивались на много лет, не таяли бы по мере того, как их получают, и когда пришла старость, нужды увеличились, глаза погасли и ум истощился, не оказывалось, что все деньги уже потрачены. Однако это поощрение! И какой государь столь богат, чтобы его щедроты могли заменить это поощрение?!» (Д., с. 64). Таким образом, хотя обычный порядок вещей не изменился и щедрые правители по-прежнему благоволят к писателям и оказывают им покровительство и помощь, появилась новая потребность: утвердить право автора на справедливое вознаграждение за литературный труд.
Но для того, чтобы такое право было признано, необходимо твердо установить, что рукопись является собственностью автора. Поэтому Дидро старается доказать, что автор — законный владелец рукописи, выводя законность его прав из законности уступки: ведь продать можно только свою собственность. Он связывает возможность для автора добиться справедливого вознаграждения с существованием законов, «которые обеспечивают покупателю право беспрепятственно и бессрочно владеть произведениями, которые он приобретает» (Д., с. 64). В этом причина и того, что Дидро неожиданно встает на защиту издательских привилегий, и того, что он отстаивает интересы парижских издателей (которые, впрочем, не испытывают к нему ни малейшей благодарности). При старой системе книгопечатания автор мог обрести финансовую независимость только в том случае, если право издателя публиковать его произведения было монопольным: «Отмените эти законы. Сделайте так, чтобы право собственности покупателя [рукописи] стало непрочным; и эта неуместная мера в какой-то степени обернется против автора. Велик ли будет мой барыш, особенно если имя мое еще почти никому не известно, коль скоро издатель будет бояться, что конкурент, не желая испытывать мой талант, не желая рисковать и вкладывать деньги в первое издание, не желая платить мне гонорар, просто подождет шесть лет, а то и меньше, и получит право сколько угодно пользоваться его приобретением и издавать мой труд без лишних трат и риска» — «шесть лет» даны здесь как срок, на который обычно давалась привилегия и по истечении которого ее нужно было возобновлять (Д., с. 64).
Налицо два явных признака «профессионализации» авторов, которую отмечает Дидро. С одной стороны, число тех, кто, по данным переписи, не имеет ни положения в обществе, ни места, приносящего доход, в течение века возрастает: согласно картотеке д’Эмери с 1748-го по 1753 год это 101 из 434 писателей (т.е. 23%), а по данным «Литературной Франции» за 1784 год это 1426 из 2819 авторов (т.е. 50%). Весьма вероятно, что многие из этих авторов, не имеющих ни профессии, ни синекуры, пытаются худо-бедно прокормиться своим пером. Именно из их рядов набираются сотрудники для крупных книжных предприятий, число которых растет во второй половине столетия (энциклопедии, словари, «библиотеки», «кабинеты», антологии, переводы и т.п.), а также памфлетисты, которые печатают за границей пасквили, пышущие ненавистью к правительству, знати, двору, королевской семье и самому королю.
Вольтер свирепо обрушится на «жалкое племя, которое пишет для того, чтобы жить». Не имея ни профессии, ни положения в обществе, «этот литературный сброд» связан по рукам и ногам требованиями книготорговцев: «Сотня авторов перепевает чужие мысли, чтобы заработать себе на хлеб, а два десятка газетных писак делают извлечения, кропают критику, апологию, сатиру на эти перепевы, чтобы тоже не остаться без куска хлеба, потому что не владеют никаким ремеслом». Зарабатывать на жизнь пером — или пытаться это делать — недостойно истинного писателя, это удел людей безродных, низких и бесталанных: «эти жалкие людишки разбиваются на две-три стайки и рыщут, словно бродячие монахи, но, поскольку они не связаны никакими обетами, их сообщество недолговечно; они предают друг друга, как священники, которые борются за бенефиций, хотя у этих бедолаг нет на него никакой надежды. И это называется авторы! Беда этих людей в том, что их отцы не обучили их никакому делу: это большой изъян при нынешнем положении вещей. Всякий простолюдин, который может научить своего сына полезному ремеслу и не делает этого, заслуживает наказания. Сын человека, заимствующего чужие идеи, в семнадцать лет становится лицемером. В двадцать четыре его изгоняют из общества за разнузданность нравов. И вот он без куска хлеба: он становится газетным писакой; он кропает статейки и вызывает презрение и отвращение даже у самого литературного сброда. И это называется авторы!»{78}