Страница 51 из 118
Когда заведующий референтурой вышел, Василий Гаврилович, наконец, счел необходимым взглянуть на Антонова — и вроде бы даже с удивлением, будто только что его заметил. По-прежнему не произнеся ни слова, выдвинул боковой ящик письменного стола, извлек из него газету, развернул, протянул Антонову. Это был «Тан», ведущий еженедельник Куагона. На одной из внутренних полос синим фломастером был жирно обведен абзац.
Антонову, привыкшему к быстрому чтению, было достаточно одного внимательного взгляда, чтобы схватить содержание абзаца. Оно повергло его в смятение. В заметке говорилось, что во время встречи президента Гбенона Одуго на аэродроме в Монго вместе с послом СССР в Куагоне находился специально приехавший на эту встречу из Дагосы советский генеральный консул мистер Андрей Антонов. Советский консул любезно согласился дать интервью сотруднику «Тан». Он заявил, что сердечно приветствует визит в Куагон президента Одуго, выдающегося государственного деятеля, считает, что визит послужит делу мира и стабилизации в этом районе Африки. И далее петитом была выделена ремарка редакции:
«Не является ли заявление русского консула свидетельством того, что настроения Советского Союза в отношении к нашему региону меняются? Может быть, в Советском Союзе наконец, поняли, что стабильность политики нашей республики, основанная на незыблемых принципах традиционной демократии, более надежна для интересов великой державы в Африке, нежели новоявленные, так называемые народные режимы, ведущие к хаосу, разрухе и беззаконию…»
Куда уж откровеннее — намек в адрес Асибии! Режим Кенума Абеоти в прозападном Куагоне всегда воспринимали с недоверием, более того, со скрытой враждебностью, считая его дурным примером для рядовых граждан других африканских стран, прежде всего для самого Куагона. Дела в Асибии публично не критиковали, но в куагонской печати искали любой повод, чтобы уколоть соседа, и побольнее.
— Ну? — посол поднял одну бровь и пожевал губами. — Что скажете? А?
Антонов бессильно развел руками, не зная, с чего начать объяснение, но Кузовкин не дал ему раскрыть рта, предостерегающе поднял руку:
— Я сперва скажу! Знаете, кто прислал мне эту газету? Собственнолично Гардинер, заместитель комиссара индел. В министерском конверте с нарочным. Без сопроводиловки! Просто с отмеченным абзацем. Я ему позвонил по телефону. А он мне следующее: «Мы это расцениваем как недоразумение. Или, может быть, теперь у вас другая точка зрения, товарищ посол?» Так и сказал! Что ж, мне пришлось высказывать заместителю комиссара точку зрения советского посольства на эту публикацию. Советское посольство считает ее провокационной. А вы, товарищ Антонов, как считаете?
В голосе посла звучали иронические нотки.
Естественно, Антонов придерживается того же мнения. И очень огорчен случившимся, тем более что на заметку обратил внимание заместитель комиссара по иностранным делам, человек в правительстве заметный. Хотя Гардинер и не на ключевом посту, но влияние имеет немалое — самый образованный среди офицеров, составляющих костяк нынешнего правительства, — Сорбонну кончил, докторскую степень имеет, знает три иностранных языка. Не только самый образованный, но и самый хитрый, пожалуй, наиболее скрытный чиновник из тех, с кем приходится иметь дело в правительстве нашему посольству. Посол убежден, что в душе Гардинер относится к нашей стране недоброжелательно и не очень-то стоит верить его частым высказываниям о дружбе и взаимопонимании. Наверняка о злополучной заметке Гардинер доложил своему шефу — Силасу Акопови, комиссару по иностранным делам. Стало быть, дело серьезное!
— Ну что ж, объясняйтесь! — произнес посол устало, со скрытым раздражением, будто заранее предупреждал, что никакие оправдания в сложившейся ситуации не будут для него убедительными.
Антонов рассказал все как было, дословно передал то, что ответил настойчивому и, теперь ясно, непорядочному куагонскому репортеру. Так что он, Антонов, здесь ни при чем!
— Вы всегда ни при чем, — неприязненно обронил посол. — И всегда попадаете в какие-то нелепые ситуации. Во всей колонии, по-моему, только с вами случается подобное.
Кузовкин поморщился, и Антонову вдруг стало ясно, что морщится он на этот раз не по причине столь неприятного для обоих разговора, а от обыкновенной физической боли. Посол откинулся на спинке кресла и некоторое время смотрел неподвижными глазами прямо перед собой куда-то в другой конец кабинета. Антонов увидел, что веки у него набухли, а лицо стало землистого оттенка, да и вся фигура хотя и полноватая, но всегда собранная и подтянутая, сейчас обмякла, как бы осела кулем в кресле. И Антонов почувствовал к своему шефу сострадание. Вот уж к нему это полностью относится — горит на работе, даже не горит, а сгорает. И надолго ли его хватит?
Василий Гаврилович Кузовкин много лет провел на дипломатической службе, в основном в странах небольших, в мировой политике второстепенных, в том числе в двух африканских. Далеко не всегда очевидны результаты дипломатической работы. Можно вкладывать в нее весь жар своей души, все силы и способности, а польза скажется через годы, а то и вовсе не скажется — просто в Москве в МИДе в архиве прибавится несколько новых пухлых папок, вобравших в себя длинную цепь дней кропотливого посольского труда где-то за тридевять земель, информация и выводы, которые в министерстве «приняты к сведению», и, может быть, крошечными болтиками вошли в каркас нашей политики в Африке, а то и во всем мире. Но не исключено, что иные из этих справок и отчетов, которые порой составлялись ночами, потому что перед уходом дипломатической почты для работы, как всегда, не хватало дня, так никому и не пригодятся, останутся просто кипами переживших время деловых бумаг. Посольское производство имеет свои издержки, так же как любое другое.
Здесь, в Асибии, посол имел дело не с болтиками, а с целыми политическими блоками. Сейчас здесь происходили события, которые привлекли внимание далеко за пределами этой страны. Переворот, происшедший три года назад, оказался почти неожиданностью для нашего посольства. Вместо прежнего продажного коррумпированного правительства, члены которого были озабочены только собственным обогащением — покупкой «мерседесов», постройкой вилл на берегу океана и лицевыми счетами в швейцарских банках, пришли к власти молодые офицеры, старший из которых, ставший потом президентом республики, был тридцатилетним майором. Уже на третий день после спокойного и бескровного переворота была объявлена политическая программа нового правительства, которая произвела впечатление во всей Африке. Главное в ней было намерение постепенно ликвидировать в стране прежние феодальные и капиталистические институты, национализировать крупную промышленность, банки, добиваться режима народовластия, экономической независимости от западных держав. Было заявлено о готовности нового правительства развивать всесторонние отношения с Советским Союзом и другими социалистическими странами.
В маленьком советском посольстве в маленькой столице маленькой африканской страны, в посольстве, где решительно ничего не происходило, где в блеске тропического дня равнодушно поскрипывали перья немногочисленных посольских чинов, составляющих не столь уж важные справки по страницам местной печати, вдруг тоже вроде бы произошел переворот. Люди оставались прежними, но коренным образом менялась их деятельность. Василий Гаврилович Кузовкин, приехавший в Дагосу прокоротать годы до срока выхода на пенсию в тишине и покое маленькой тропической страны, далекой от бурных политических страстей, вдруг из посла, о котором к Москве не очень-то и помнили, превратился в фигуру заметную. В Москве о нем заговорили. Под занавес карьеры Кузовкина события в Асибии раскрыли способности старого дипломата, которым раньше не было случая проявиться. И оказалось, что для этого вроде бы флегматичного человека самым естественным выражением его личности было активное действие, смелость, решительность, риск. В короткое время проявились незаурядные организаторские таланты главы посольства, его неожиданно заявившая о себе железная воля, упорство и необычайная целеустремленность. Получилось, что до того не очень-то заметный человек в преддверии своего шестидесятилетия вдруг впервые в жизни стал жить и действовать в полном соответствии со своим характером.