Сезон тропических дождей

— Товарищ Антонов! Какими судьбами?

Она отступила в сторону, пропуская гостя в дом, приказала своим курчавым, похожим на детский пушкинский портрет сыновьям:

— А ну-ка, мелюзга, прибрать в комнате! Быстро! Дорогой гость приехал!

Мальчишки наперегонки бросились в дом с криками:

— Ура! Гость приехал! К нам гость приехал! Ура!

И было странным, что эти два маленьких африканца кричали по-русски, как будто дело происходило вовсе не у экватора.

Соня усадила гостя в кресло.

— Чай? Кофе? — Она широко улыбнулась. — Представляете, мой вчера добыл где-то банку растворимого кофе. Еще непочата.

— Лучше все-таки чай! — попросил Антонов. От чашечки кофе он бы не отказался, после утомительной дороги она была бы в самый раз, но зачем ради него вскрывать дефицитную банку. — А где муж? Я ему звонил на работу, сказали, что поехал домой.

— Через полчаса будет. Мотается по городу, ищет колонку, где бы заправить машину. С бензином опять туго. — Она покачала головой. — А с чем здесь не туго?

Прибежали мальчишки. Один нес чашки, другой — два блюдца. Аккуратно поставили на столик перед Антоновым посуду.

— Как дела, молодцы? — весело спросил их Антонов.

— Идут! — задорно ответил один.

— Ничего себе! — подтвердил другой.

Антонов поразился: даже голос один и тот же! И как их различают родители? От Сониной кровинки лишь кожа посветлее, да носы попрямее, а так — типичные африканцы. Но по разговору не отличишь от любого нашенского мальчишки.

Родились двойняшки в Киеве, и мать не хочет, чтобы они забывали, где их Родина. Вон на диване лежат раскрытые детские книжки на русском. Сверху «Сказка о попе и работнике его Балде». Видно, читали перед приходом гостя. Над диваном полка с книгами, на корешках названия на французском, английском, в основном это медицинские книги, а рядом с ними полно наших изданий — Лесков, Майн Рид, Маяковский, Золя…

Обстановку в комнате не назовешь богатой. Не в роскоши живет в этом окраинном квартале тропического города женщина со столь звучной аристократической фамилией — Софи де Медейрос. Репс на диване и двух креслах вытерт до плешин, кофейный столик покосился, потому что одна его ножка сломана, платяной шкаф, судя по всему, из красного дерева — здесь оно не в такой цене, как за пределами Африки, — но сработан грубо, куплен, видно, за деньги небольшие, на барахолке. Рядом со шкафом на беленой стене деревянная полочка палехской работы и свисающий с нее белый рушник с красными петухами и желтыми подсолнухами — с Украины привезено. В другом углу комнаты на тумбочке громоздкий ящик старомодного лампового приемника, производства первых послевоенных лет — тоже оттуда, из дома, должно быть, Сонино приданое.

Антонов знал Сонину историю. Познакомилась с Исифу в Киеве, он кончал там мединститут, она училась в педагогическом. Он влюбился в нее беспамятно. Не красавица, но дородная, крепкая, с милым открытым веснушчатым лицом. Немало киевских хлопцев волочилось за Соней, а вот пришелся, по душе этот серьезный, с непонятной грустью в глазах курчавый человек из далекой неведомой страны. Исифу из простой крестьянской семьи, когда-то его предки были рабами знатного португальского сеньора, от которого и прилипла к ним звучная графская фамилия — де Медейрос. Наверное, надо было проявить очень большие способности и упорство, чтобы здесь, в Черной Африке, без поддержки пробиться через все школьные ступени и получить от прежнего реакционного правительства путевку на учебу за границу. Была возможность ехать во Францию, он выбрал Советский Союз. В Киеве первое время без языка было трудно. Он долбил, долбил русский с упорством крестьянина, вышедшего с мотыгой на каменистое поле. Соня стала помогать ему в языке, а Исифу занимался с ней французским.

Скоро они почувствовали, что необходимы друг другу. Но прежде чем соединить свои судьбы, еще многое предстояло им пережить: в семье Криворучко решение единственной дочери выйти замуж за африканца произвело настоящий переполох. У отца сердечный приступ: дочка уедет, и куда — в Африку! В чуждый, непонятный, ненадежный мир. Мать причитала: «Там тебя съедят, я их знаю». Африканцев мать не знала и знать не могла — слушала болтовню баб во дворе. Но Соня была упряма и решительна. Постепенно в семье привыкли к чернокожему претенденту на руку дочери. А со временем стал он все больше нравиться. «Хотя и черный, но человек хороший», — сообщала Сонина мать своим подругам во дворе. «Значит, судьба такая», — заключил однажды со вздохом отец. А потом родились мальчишки-двойняшки. Одного назвали в честь Сониного отца — Владимиром, второго в честь африканского деда — Саду. Вот так Соня Криворучко с днепровского берега стала мадам Софи де Медейрос и очутилась в Дагосе, столице небольшой африканской страны у самого океана.

…Соня принесла чайник, разлила по чашкам крепкий пахучий напиток.

— И я с вами подкреплюсь! — вздохнула. — Вот нечего к чаю подать. Одного нет в продаже, другого нет… — Подвинула к Антонову сахарницу: — Берите! Сахар муж достал. В госпитале выдали. Для детей. Целых три килограмма.

— Неужели в магазинах уже и сахару нет?

— Ха! — изумилась Соня. — Вы что, в магазины не заглядываете? Месяц, как пропал сахар. Торговцы саботируют. Берут нас за горло.

Антонов про себя отметил это «нас». Не случайно сказала. Уезжал Медейрос в СССР при прежнем правительстве, вернулся при новом, демократическом, и сразу стал активным сторонником революционного режима. Многие врачи в Асибии враждебно восприняли демократические перемены: зачем эти перемены им, принадлежащим к самой привилегированной верхушке общества, обладающим дипломами, полученными во Франции, Англии, Египте? Они чуяли для себя опасность, как и любой состоятельный буржуа в Асибии — как бы не потерять хорошие доходы. Недаром никакими посулами не затащишь их в провинцию, где во врачах особенно нуждаются: невыгодно, разве заработаешь на неимущих? А Медейрос и пятеро других выпускников советских медицинских вузов, вернувшись на родину, тут же включились в осуществление программы нового правительства по здравоохранению. Медейроса направили в военный госпиталь, и сейчас во всей армии этой страны он единственный рентгенолог, да еще обслуживает портовую больницу, госпиталь в Алунде и по деревням ездит с передвижной рентгеновской установкой. А в последние месяцы напряженной ситуации в стране, когда врачи либо бастуют, либо стремятся увильнуть от выполнения правительственных распоряжений, Медейросу приходится вертеться волчком.

— Мы его почти не видим, — рассказывала Соня, отпивая маленькими глотками чай. — Мотается как очумелый. Иногда ночью спит по два-три часа, стонет во сне. Даже страшно. Господи! И когда все это кончится? И чем? — Она в упор взглянула на Антонова. — Вы, Андрей Владимирович, конечно, больше знаете, чем мой. Обстановка серьезная, верно ведь? А?

— Серьезная!

Она грустно покачала головой.

— Кругом болтают о государственном перевороте. Вот-вот будет. Правый, конечно. Тогда-то моего и возьмут за шкирку, как пособника «красных». Его ведь здесь «красным» некоторые зовут.

— Будем надеяться, что ничего у них не получится.

— Вот и мой говорит: не поддадимся! А сам поддается, да еще как — одна кожа да кости. Только что этой распроклятой малярией переболел… А вы к нему по делу?

Антонов рассказал о недавнем происшествии на шоссе, о бедственном положении Тавладской.

— Бедняга! — искренне вырвалось у Сони. Помолчав, вздохнула. — Господи, где только наших русских баб не встретишь!

Подлила чаю в чашку Антонова и уверенно заключила:

— Поможет! Как тут не помочь? Своя же…

— Не совсем… — попробовал поправить хозяйку Антонов, но Соня в упор взглянула ему в лицо строгими немигающими глазами и упрямо повторила:

— Своя!

Будто решающую точку ставила в бесполезном споре, в котором мнение у нее неколебимое. И за этой точкой была вся теперешняя Сонина жизнь — думы, сомнения, надежды… На какой-то миг в ее лице проступило отчуждение.