Страница 115 из 118
Колонны демонстрантов казались бесконечными, и Антонов, стоя на трибуне для гостей, поражался: неужели в Дагосе столько народу!
Режим Абеоти торжествовал победу. В апреле прошел процесс над пленными наемниками, их оказалось полтора десятка вместе с засланными шпионами. Половине суд вынес смертные приговоры, но президент, проявив великодушие, заменил казнь пожизненным заключением.
Два месяца назад приехал в Дагосу новый заведующий консульским отделом посольства, обязанности которого в течение года выполнял Антонов. Приехал с семьей — женой и двумя детьми, и Антонов, уступив ему виллу, перебрался в жилой дом посольства, это его вполне устраивало — не так одиноко, за стенами свои люди, хотя и порядком надоевшие за рабочий день.
Два раза в месяц он получал письма от Алены. Половина тетрадной страницы была заполнена аккуратными, округлыми, буковка к буковке, точно нанизанными на голубую линейку тетрадной строки, без единой ошибки словами. Но слова эти были бестелесными, без теплинки, отчет послушной дочки, которая не должна забывать своего папу. Писала о делах в школе: по алгебре пятерка, по английскому тоже, мама помогает, а вот по химии подряд две тройки, очень противный этот предмет, но пусть он не беспокоится, она обязательно исправит. Три раза в неделю по вечерам бабушка возит ее в музыкальную школу. А недавно ходили в кино. Видели «Кавказскую пленницу»…
Антонов понимал, что письма Алена пишет по требованию матери, и догадывался: Алена отнекивалась, а Ольга заставляла — надо! Раньше, когда Ольга была в Дагосе, письма от Алены не приходили так регулярно, как сейчас, но были интереснее и живее. А сейчас писала потому, что «надо»! И в регулярности отправки писем проглядывалась четкая программа: как бы там ни было, она, Ольга, сделает все, чтобы дочь от отца не отдалялась, отец имеет все права на ее привязанность, в этом он может быть заранее уверен, права его будут соблюдены. Да, теперь перед ними встали проблемы, которых раньше не было, — проблемы родительских прав и отношений.
К каждому Алениному письму Ольга делала короткую приписку делового содержания. Вскоре после возвращения в Москву сообщила, что снова оформилась в свой институт, но, к сожалению, ее прежнюю ставку завлабораторией отдали какому-то Лисицыну — ждали, ждали и отдали! А так — работает, предложили ей интересную тему, временами ездит в командировки…
И он понимал, что теперь Ольга отдалена от него не только расстоянием, у нее работа — своя жизнь, свои интересы.
Однажды Антонов получил письмо из Канады. Катя писала, что жизнь ее вернулась в прежнюю колею и ныне в этой жизни решительно ничего не происходит. Хворает тетя, и надежд на ее выздоровление немного. Все время уходит на ухаживание за больной. Дядя теперь живет в Гавре, служит в строительной фирме. Из компании, в которой он проработал много лет, пришлось уйти. Кое-что ему припомнили…
Письмо было написано с большим достоинством, но вызывало грусть — пронзительное одиночество неприкаянной души сквозило в каждой строчке.
Антонов сразу же ответил Кате. Прошел месяц, другой, — писем от нее больше не было…
Новый консул оказался молодым, доброжелательным и общительным человеком в образцовой спортивной форме — бывший чемпион Москвы по теннису! Антонов, вводя Лисянского в курс дела и поближе с ним познакомившись, порадовался за Ермека — сработаются!
— Мне думается, Ермек, тебе повезло!
Ермек неопределенно мотнул головой:
— Не знаю, не знаю…
Прибытие нового начальства он воспринял настороженно, в разговорах с Лисянским постоянно ссылался на стиль работы, установленный Антоновым, считая его наилучшим, и Антонов опасался, что это может в конце концов вызвать раздражение у начальства. Покидая Асибию, он больше всего беспокоился за служебную судьбу Ермека.
Формально Антонов улетал в отпуск и через два месяца должен был вернуться в Дагосу, но было ясно, что не вернется. Поэтому заранее собрал и упаковал все свои вещи в два компактных ящика — потом их дошлют.
Кузовкин уехал в Москву в начале февраля. Все понимали, что безвозвратно, ждали назначения нового посла, а пока делами заправлял Демушкин.
В канун отлета в Москву Антонов пришел к поверенному прощаться. Демушкин вышел из-за стола навстречу и предложил для беседы кресла у кофейного столика. Это был знак особого расположения и свидетельствовал он о том, что прощальный разговор будет проходить в дружеской, непринужденной обстановке. Демушкин отлично понимал, что разговор действительно прощальный, поэтому был приветлив и любезен.
— У меня для вас приятная новость! — сразу же выложил он. — Сегодня я получил сообщение из Москвы о том, что вам объявили благодарность с очень хорошей формулировкой: «За мужественное исполнение служебного долга во время военных действий в Дагосе». Поздравляю!
Антонов сделал неопределенный жест рукой, означающий, что особого восторга по этому поводу он не испытывает.
— Что так? — удивился Демушкин. — Обстоятельство весьма важное, оно может способствовать в присвоении следующего ранга. Разве вам это не важно?
Антонов хмуро глянул в сторону:
— Мне все равно!
— Ой ли? А я думал, вы порадуетесь. — В голосе Демушкина звучало искреннее сожаление. Антонов почувствовал на себе долгий удивленный взгляд поверенного, и в нем шевельнулась давняя неприязнь к этому человеку. Что он фиглярничает? Новый ранг! Сам же сделал все, чтобы присвоение следующего ранга Антонову отложили. А тут вдруг воспылал любовью!
— Если у вас, Андрей Владимирович, вечер сегодня не занят, то милости прошу ко мне домой на чашку чая, — вдруг предложил Демушкин, когда Антонов встал, считая, что беседа закончена.
Вот так неожиданность!
— Спасибо, Илья Игнатьевич, к сожалению, вечер занят…
Демушкин огорченно покачал головой:
— Жаль, жаль! А то моя Алевтина Романовна обещала нам оладьи изобразить. А она у меня мастерица…
— Увы! — развел руками Антонов.
И, уже закрыв за собой дверь кабинета Демушкина, подумал: «Зря отказался. Мальчишество. Человек протягивал руку…»
На аэродром его провожал Ермек. Поставив машину на стоянке, Антонов протянул ключи не скрывавшему удовольствия Ермеку:
— Бери! Владей!
Когда они появились в зале, их издали увидел давний знакомый полицейский Джон Атим. Он направился к ним, широко переставляя свои гулливерские ноги, издали протягивая огромную ручищу.
— Мосье! Неужели прошел еще один год? — Бас полицейского гремел, казалось, на весь зал. — Вы снова улетаете в отпуск?
— Улетаю, Джон…
— А сколько было всего за этот год, мосье! — вздохнул полицейский. — И хорошего, и плохого…
— Верно! Было немало…
С высоты своего роста Атим бросил взгляд куда-то далеко в зал:
— Я вот двоих товарищей по работе потерял. В тот день… Одного вы, кажется, знали, Малики Доку, небольшой такой, мне по пояс, — у него пост здесь на площади был…
Они помолчали.
— Жизнь сложная штука, мосье…
Прощаясь со знакомыми из аэродромной обслуги, Антонов задержался и к самолету подошел, когда все пассажиры уже были на борту. Ермек провожал его до трапа. Нестерпимо пекло солнце, которое было в зените и било прямо в голову. Вчера шел дождь, и воздух был насыщен испарениями. От испарений слезились глаза.
— Товарищ консул! — вдруг услышал Антонов радостное восклицание. — Неужели вы с нами? Добро пожаловать!
У трапа стояла Наташа, та самая глазастая стюардесса, из-за которой в прошлом году он сцепился с Кротовым. Надо же, как повезло!
— У вас будет приятное общество, — посмеялся Ермек. — Вечно вы в окружении красивых женщин.
— Ты что, хочешь сказать, я бабник? — шутливо нахмурился Антонов.
— Нет! Просто жизнелюб.