Страница 113 из 118
Увидев Антонова, Василий Гаврилович еле приметно кивнул.
— А… вот и ты! — слабо проговорил он. — Воспользовался, что в городе война, что посол болен, и разъезжает себе по улицам на машине под государственным флагом.
Голос посла был слаб, еле слышен, но вовсе не бесцветен, в нем сквозило, удовлетворение, и Антонов сразу понял, что рейд в торгпредский дом за Машей получил высочайшую похвалу. Это же подтверждала довольная улыбка Демушкина, который вместе с другими стоял у окна.
— А не страшно было?
— Мы просто не успели испугаться.
Присутствующие в кабинете тоже вежливо улыбнулись. В кабинете находилось все руководство посольства, а также Анна Ивановна и Ильин, врач.
На столике перед послом стоял мощный транзисторный приемник, было понятно, что все ждут сообщений столичного радио.
Не утерпел посол! В такой день оказаться больным! Должно быть, в этом он узрел величайшую несправедливость судьбы — в день, когда решается будущее любезной ему Асибии, бездельно валяться в кровати немощным и слабым. Собрал силы и заставил себя отправиться в посольство. И наверное, это было тоже подвигом, делом для него рискованным, — это можно было прочесть по тревожным глазам Анны Ивановны, по сосредоточенной физиономии Ильина, которая изображала готовность номер один.
Антонов рассказал о том, что узнал от Яо Сураджу, и посол, слушая его, чуть заметно одобрительно кивал головой, — вести были обнадеживающие! О случившемся с Литовцевым Антонов при такой широкой аудитории, разумеется, умолчал.
Через час в посольство пришло сообщение, что из жилого дома для иностранцев, работающих в порту, ретивые ополченцы согнали всех белых во двор и держат их под солнцем и под дулами винтовок уже три часа. Среди задержанных две наших семьи.
И снова ехать нужно было Антонову. На этот раз с ним отправился Ермек, который с утра рвался в зону боевых действий, но его не пускал Демушкин. Кроме того, в рейс взяли сержанта-парашютиста из дополнительной охраны посольства, которую прислали с самого утра.
Смышленого и добродушного сержанта звали Окобе. Он оказался незаменимым в этой поездке. Когда машину пытались на улице задержать патрули или ополченцы, Окобе почти по пояс высовывался из окна автомобиля, размахивал автоматом и грозно вскрикивал: «Дорогу! Свои едут!»
Сообщение оказалось верным. Вооруженные ополченцы, не искушенные в тонкостях дипломатического обхождения, бесцеремонно выгнали из шестиэтажного жилого дома всех, у кого была белая кожа, и под ружьями двух сторожей портовых складов держали пленников в страхе и унынии в ожидании указаний сверху. А те, истомленные солнцепеком, жаждой и страхом, сидели и лежали прямо на пыльном асфальте двора.
Среди них оказались две семьи наших специалистов из порта, и одна знакомая Антонову польская пара, муж с женой, приехавшие в Дагосу по коммерческим делам.
Полный энергии Окобе без колебаний взял на себя решение судьбы задержанных.
— Этих освободить немедленно! — приказал сторожам, ткнув пальцем в сторону наших и поляков.
Во дворе поднялся ропот недовольства, вокруг Окобе стали собираться люди.
— А как же мы? Почему держат нас? В чем мы виноваты?
Ободе обвел взглядом столпившихся вокруг него — хмурых, небритых мужчин, изнуренных женщин, детей… Строго посмотрел на сторожей:
— Кто распорядился задержать этих людей?
— Никто. Мы сами… — неуверенно сообщил один из охранников, озадаченный решительным тоном сержанта. — Белые ведь… Вот и задержали.
— Остолопы! — рявкнул Окобе, передразнил: — «Белые ведь…» Разные бывают белые. Пора уже понимать. Это государственный дом, и люди, которые в нем живут, нашей стране пользу приносят.
И энергично, как дирижер оркестра, вскинул над головой повелевающую руку:
— Освободить всех! И немедленно!
И, обращаясь к мгновенно оживившейся толпе пленников, улыбаясь во весь рот, по-мальчишески искренне радуясь своей неожиданной высокой освободительной миссии, провозгласил:
— Идите, товарищи, спокойно по своим квартирам! Вас больше не тронут.
Когда они возвращались в посольство, на одной из улиц из придорожных кустов по их машине сделали несколько выстрелов. Кто стрелял, разобрать было невозможно, но Окобе и не собирался разбираться — просто ответно дал очередь из автомата по кустам. Он выполнял свой долг: охранять тех, кого ему поручили.
— А ведь там могли быть и свои, — пробормотал Ермек.
Когда они подъехали к зданию посольства и осмотрели машину, то обнаружили три дырки от пуль, причем одна была под самой крышей кабины — вошла вблизи заднего стекла и, пронзив потолочную обшивку, видимо, застряла в корпусе.
— Чуток бы ниже — и в затылок, — спокойно определил Ермек. — Вот это да!
Две физиономии, Ермека и Окобе, сияли, как два ясных солнышка, сейчас и Ермек переживал свой звездный час. Он, Ермек Мусабаев, был в бою! Но, входя с Антоновым в приемную посольства, мгновенно придал лицу обычное невозмутимое выражение, лениво спросил коменданта:
— Ну как вы тут?
— Ничего! — улыбнулся Битов. — Пока живы. А как вы погуляли?
— Тоже ничего… — небрежно обронил Мусабаев. — Правда, пальнули в нас, но промахнулись, на самую малость…
И медленно пересек вестибюль с легкой развалочкой.
Антонов про себя усмехнулся: теперь у Ермека будет рассказов на всю жизнь.
По вестибюлю нервно расхаживал по-прежнему обряженный в свою аэрофлотскую форму Кротов. Но форменная рубашка его и брюки были мятыми, в пыли, а на одном погоне не хватало пуговицы. Кротов временами бросал напряженный взгляд на стоящий на столе Битова телефон, и было ясно, что ждет он важного звонка.
— Я видел Сураджу, — сказал Антонов. — Он сообщил мне, что вас били. И здорово?
Кротов мрачно усмехнулся, с досадой махнул рукой:
— Приложили маленько… Да разве в этом дело?
— А в чем?
Аэрофлотчик не ответил, снова бросил взгляд на телефон, потом на настенные часы и вдруг решительно направился к двери, ведущей в глубь здания.
Битов, проводив его взглядом, усмехнулся:
— Тоже рвется в бой! Только вряд ли посол его сейчас отпустит. Да еще в форме. Опять побьют.
— А куда он собрался?
— На аэродром. Недавно оттуда звонил какой-то асибиец, из служащих Кротова, обещал еще раз позвонить, но предварительно сообщил, что налетчики убрались, однако напоследок зажигательными гранатами подожгли два асибийских самолета и некоторые аэродромные помещения, в том числе багажное отделение. А в этом отделении весь багаж для завтрашнего рейса на Москву.
Антонов ужаснулся:
— Там маски Аревшатяна!
В кабинете посла по-прежнему толпились люди, народу оказалось еще больше, чем раньше, — чуть ли не половина посольства. Все были оживленны. Только что передали правительственное сообщение: неся потери, налетчики с боем поспешно отступили к аэродрому, им удалось улететь на своих самолетах. Взбунтовавшаяся рота подавлена, главари арестованы. Потерпели провал отдельные небольшие выступления контрреволюции в разных районах города. Положение в столице нормализуется.
Еще недавно болезненно бледное лицо посла покрылось легким румянцем. С трудом опершись на подлокотники кресла, он поднялся во весь рост, оглядел собравшихся в кабинете сотрудников вспыхнувшими живым светом глазами:
— Ну что вы скажете? Они не прошли все-таки! А?
Лучи фар выхватили из темноты фигуру женщины, идущей по дороге, и Антонов тотчас ее узнал: старенькое цветастое платье, туго обтянувшее полное тело, странно массивная от взлохмаченных кудряшек голова, короткие, тяжелые, давно растоптанные дальней ходьбой ноги…
Диана шла по дороге одна и даже не среагировала на свет фар и шум мотора. Плавно тормозя, Антонов подъехал к ней на малой скорости и окликнул. Глаза ее были стеклянными и глядели на Антонова, не видя его.
— Садитесь!
Она не шелохнулась.
— Диана, что с вами? Садитесь же!
Она молча обошла машину, он открыл ей навстречу дверцу изнутри. Диана плюхнулась рядом с ним на сиденье и словно закаменела, безучастно глядя на дорогу.