Двое в океане

— Конечно!

Смолин почувствовал, что старый академик улыбается.

— И я надеюсь, что это вы назовете…

— Надейтесь! — перебил его Смолин. — Если нам повезет, мы станем жутко добрыми. И поступим так, как вы скажете…

— Ловлю на слове! — весело прокричал в трубку Солюс.

В полночь позвонила Ирина, поинтересовалась, как дела, довольны ли результатами.

— Довольны! — коротко сообщил Смолин.

— Я хотела спросить… — Она примолкла, и в этой паузе Смолин почувствовал колебание, — …вам ничего не нужно? Не голодны? Или о вас, как всегда, заботятся?

Теперь в ее тоне промелькнула ирония.

Смолину стало смешно. Еще бы! По ее убеждению, только она, Лукина, может нести высокую миссию милосердия, только она для этого создана. И вдруг кто-то присвоил ее права! Впервые за время рейса он разглядел в Ирине острую колючку ревности, и это польстило.

— Не беспокойся! О нас заботятся! — Он опустил трубку на рычаг.

В час ночи пришла Галицкая. Молча, ни слова не сказав сидящим у аппарата, принялась за привычное свое дело, приготовление чая, который в эту ночь должен быть особенно крепким.

Принимая из рук Насти кружку с пахучим, чернильной густоты напитком, Смолин заглянул ей в глаза, и на сердце у него потеплело.

— Вы наш добрый ангел, Настенька! Что бы мы без вас делали?

— Просто-напросто остались бы без чая, только и всего! — спокойно ответила она.

Прошло еще полчаса, и снова на столе задребезжал телефон, настойчиво, нетерпеливо. Хватая трубку, Смолин хотел ругнуться — как раз шли особенно интересные записи, «Онега» входила в зону разлома. Звонила Алина Азан.

— Как барометр? — упредил ее вопрос Смолин.

— Пока в норме, но…

— Никаких «но»! От вас, Алина, мы хотим слышать только приятные вести. Уж постарайтесь!

— Постараюсь! — засмеялась она.

— Вот и спасибо! — горячо поблагодарил Смолин, словно Алина в самом деле могла отвести циклон в сторону.

Впрочем, если и придет циклон — тоже не беда. Пока шторм разыграется всерьез, они многое сделают.

В два пятнадцать вахтенный помощник Руднев сообщил с мостика, что глубина под килем три километра, идет на уменьшение. Значит, подбираются к шельфу. Спросил, когда сбросить ход.

— Ровно через десять минут! — крикнул в трубку Чайкин, и голос его прозвучал столь торжественно, что Смолин невольно улыбнулся: через десять минут наступит его звездный час.

Смолин глядел на ползущую в аппарате ленту, а Чайкин на наручные часы.

— Пять, четыре, три, две… — отсчитывал он, словно сейчас должен произойти старт космической ракеты, — …одна… Он потянулся к ручке реостата и легонько толкнул ее вперед.

— Ноль!

В окно отсека не был виден сам искритель, но вспышка его оказалась такой мощной, что проникший в их помещение небесной силы свет заставил зажмуриться. И в это мгновение они услышали странный отдаленный подспудный грохот, судно дернулось, словно наскочило на риф, и мелко задрожало, казалось, каждым болтом, каждой заклепкой. Со стола слетела чашка, и грохнулась об пол, рассыпавшись на мелкие кусочки.

Настя отпрянула спиной к стене, и рот ее открылся в немом крике.

Паники не было. Люди экипажа и экспедиции в большинстве своем бывалые, к морю привычные, давно усвоившие: раз ты в море, значит, должен быть готовым к беде. Никто не носился по палубам и коридорам, не охал, не стенал. Но никто и не оставался в каютах. Бесцельно слонялись по судну с темными мятыми лицами, с глазами, полными тревоги и ожидания. Привычный утробный шум корабельных машин и механизмов, а вместе с ним и ставшая неотделимым фоном корабельного бытия вибрация пола под подошвами оборвались вместе со взрывом, и стал слышен океан во всех подробностях его жизни, вплоть до малейшего вздоха волны у борта. Океан был тревожно тих и, казалось, тоже ошарашен неожиданной бедой, случившейся на корабле.

Едкая гарь распространилась по коридорам судна, и было ясно, что шла она из машинного отделения. Торопливо проходившие мимо десятков пар вопрошающих глаз члены аварийной бригады на вопросы не отвечали. Обычно говорливые ящики динамиков принудительного вещания на коридорных стенах хранили пугающее молчание, не призывая ни к каким действиям, это томило неизвестностью и усиливало тревогу. Казалось, людям боятся сообщить правду.

Наконец динамики хрипнули, и подчеркнуто спокойный голос старшего помощника заставил всех замереть в ожидании.

— …Прошу соблюдать выдержку и дисциплину! — говорил старпом. — Довожу до вашего сведения, что в машинном отделении, судя по всему, в результате диверсии, произошел взрыв. Пробоин нет, но судно потеряло ход. Машинная команда приступила к ремонту… — Кулагин сделал короткую паузу и уже изменившимся тоном, придав своему обычно жесткому приказному голосу чуть больше мягкости, закончил: — Для паники оснований нет! Всем оставаться в своих лабораториях и каютах, ждать дальнейших распоряжений. Каждый может быть уверен: командиры судка делают все необходимое.

Последнюю фразу Кулагин снова произнес в своей манере, как бы отчеканивая каждое слово, и этот уверенный тон сильного, опытного, решительного человека, который, судя по всему, брал сейчас на себя полную ответственность за судьбу «Онеги», внес во взбудораженные сердца людей успокоение.

Ирину Смолин нашел в лаборатории. Лицо ее, и без того худое, казалось, осунулось еще больше, но движения рук были четкими и решительными. Она выдвигала ящики лабораторных столов, извлекала из них бумаги, одни складывала в стопку, другие, ненужные, швыряла на пол.

— Что ты делаешь?

— Готовлюсь.

— К чему?

— К худшему. — Она подняла на него непривычно огромные, казалось, во все лицо глаза, и Смолин по их выражению понял, какое смятение царит сейчас в ее душе и как ей трудно казаться спокойной и заставлять себя что-то делать.

— Собираю главные данные по нашему опыту, — сказала глухо, странным заторможенным голосом. — Не зря же мы работали. Запакую все основное и спрячу на груди.

Он улыбнулся ее наивной отваге.

— Не трусь! Все будет в порядке!

— Я не трушу! — ответила она и спросила почему-то шепотом: — Ты к какой лодке прикреплен?

— Как все мужчины — к надувным плотам.

Она с огорчением сообщила:

— А я к лодке. У меня в каюте написано: «Шлюпка помер два».

— Надеюсь, она тебе не пригодится.

Ирина вздохнула.

— Все-таки твой американец с Гренады оказался прав. — Медленно опустила на стол лист бумаги, который держала в руке, горестно приложила руку в щеке. — Господи, как хорошо, что я успела поговорить по телефону с Олей!

Начальников отрядов срочно вызвали в каюту капитана. Заседание было летучим, никто не садился. Вел заседание сам капитан, и всем было видно, каких физических усилий стоит ему исполнение сейчас своих обязанностей.

Бунич коротко обрисовал обстановку, и она оказалась не столь оптимистической, какой представлялась поначалу, после выступления по радио старшего помощника. Судно на плаву, но гребные винты заклинило. Действует лишь перо руля. Дрейф небольшой, однако опасный — «Онегу» несет в сторону Карионской гряды. Пока ветер слаб, однако есть угроза прихода очередного циклона, который, как сообщает факсимильная метеокарта, зародился на юго-западе. Машинная команда ищет возможности пуска хотя бы одного винта, но что из этого получится — трудно сказать. Связались с близнаходящимися судами. Это польское, норвежское и наше — «Кама». Последняя к «Онеге» ближе других, она уже изменила курс и полным ходом идет на выручку. Однако «Каме» придется преодолеть сильное Карионское течение, и все будет зависеть от благоприятного стечения обстоятельств. Не исключена вероятность выброса «Онеги» на рифы. Поэтому экипаж и экспедиция должны находиться в готовности номер один. Если возникнет реальная опасность и станет ясно, что судно обречено, он, капитан, отдаст приказ покинуть борт. Палубная команда приводит в готовность плавсредства. За возможную эвакуацию отвечает старший помощник. Радисты держат постоянную связь с судами, которые находятся в наибольшей близости к «Онеге». Однако реальной опасности еще нет, и важно, чтобы каждый на борту сохранял выдержку и спокойствие.