Страница 87 из 98
И остался я снова один с ружьем на коленях, продрогший, словно прирос к стволу дуба. Копыто коня ударилось о камень, взметнулась искра.
Осторожно, русалка, не подпали лес…
Жеребец поскакал обратно, унося на спине своей свет. И в мгновение лес потемнел.
Пробродил я в лесу, полном ночных таинств, до утра.
Ноги ныли от усталости. Где дорога к новому поселку? Тропа шелестит листвой, шелестит и лес. Вскрикивают белые сороки. Стайки куропаток срываются и, хлопая серебристыми крыльями, тяжело улетают к скошенным клочкам на Ладанных полях. На откосе скалы не на жизнь, а на смерть бьются два горных козла. Их бревна-рога, соприкасаясь, бряцают, как оружие. Самка в стороне ждет исхода поединка.
Я и тут не снял с плеча ружья, не помешал поединку отважных в битве за утверждение силы, да и не хотелось обагрять кровью золотистую листву. Поспешил уйти, чтобы не стать свидетелем поражения одного из соперников. А поражение ведь будет!..
Нащупал следы конских подков на сырой земле и пошел по ним. Казалось, что следы эти еще хранят свет искр, вырвавшихся из-под копыт.
Дремлет под сенью дубов Цицернаванк. Две недели назад я тоже был здесь. Из города тогда приехали погостить два моих друга, архитектор и поэт. Мы с Граче водили их в Цицернаванк. Храм околдовал моих друзей.
«Это творение самого неба!» — разводя руками, воскликнул архитектор.
Поэт молчал.
Это было две недели назад. Тот же Лорагет опоясывал пенистый Воротан, то же солнце сияло над камнями Цицернаванка.
Две недели назад это было.
Едва мы спустились в ущелье, на сини неба высветился кривой крест, потом купол и — о чудо! — дремлющий на величественной скале храм.
Цицернаванк!
Воды тысяч морей дошли до его подножья руслами обнимающих скалу рек. Какой-то дерзкий кустарник расцвел на притолоке. И дуб вонзил свои корни ему в спину. Но храм спокоен и величав. Он дарит миру красоту. Базиличным называют его. Удлиненный, прямоугольный, внутри два ряда колонн. Они делят храм на три части.
На высоком карнизе под крышей примостились клюв в клюв два голубя.
Друзья мои, поэт и архитектор, здесь впервые, они удивлялись творению рук человеческих. Я жил другим…
С каменных цветов, что под крышей, на каменные плиты упало голубиное перо. Я поднял его и вдел в волосы Астг. Она засмеялась и дыханием своим обласкала мою едва подернутую пушком щеку.
Давным-давно это было.
В тишине мирной ночи над кривым крестом Цицернаванка блестели две звезды. А в храме в подсвечниках тлели две свечи. Две прозрачные реки сплелись в объятии у подножия этого храма. Белые слезы расцветшей черешни падали в бурные, словно обезумевшие воды рек…
«Ты не покинешь наше ущелье, нет?» — шепчет Астг.
«Нет, не покину».
Одна из звезд вдруг падает и, задев кривой крест, гаснет. Гаснет и одна из свечей. А в ближнем селе потерявшая сон бабушка Шогер кличет: «Э-эй, Астг, иди домой».
Голос бабушки ломается в пустоте ущелья, словно эхо молитвы под сводами храма.
Моя звезда упала.
«…Не покинешь наше ущелье, нет?»
«Нет…»
Под куполом базилики воркует голубь.
«…Не покинешь… нет?»
Голубь тянется клювом к клюву голубки.
«Нет…»
Поэт стоит на скале, недвижен, словно хачкар. Архитектор забыл обо всем на свете. Он зарисовывает, что-то измеряет, пытается разобрать письмена на камнях.
«Пятнадцать веков!.. Нет, вы понимаете, пятнадцать веков назад!»
Мое сердце ноет…
Река вобрала в себя этот шепот храма, чтобы вечно шептать его скалам.
Пятый век…
Пятую ночь я глажу волосы Астг. Пятую ночь звенит в ущелье голос бабушки Шогер: «Э-эй, Астг, иди домой…»
Летняя ночь ласкает нас ароматом хмельных нарциссов и воркованием голубей.
Бьется о крест базилики и рассыпается шепот Астг: «Не уходи…»
Люди спустились по старой тропинке в ущелье и поднялись к Цицернаванку. Иные еще помнили меня сквозь туман прошедших лет. Мамбре сетует:
— Стареешь и ты, вон как волосы поседели.
— Помнишь?.. — спрашивают меня люди.
Помню. Все помню: и разрушенный, унесенный рекой мост, и Хачипапа, захороненного с письмом внука. Помню и разлегшегося на дереве медведя, и вино Хачипапа, и тот черный день, когда тропинка так надолго увела меня из тени Цицернаванка.
Помню. Село было окутано осенней мглой. Далек каменный колодец от дома учителя. Из каменного колодца приносила мне воду в кувшине Астг.
«Пей понемногу, студеная…»
Разве такое забудешь?
Тогдашнее мое пристанище сейчас пустует, как и все старые дома в старом селе. Его новый хозяин тоже перебрался в новый поселок и тоже живет в новом доме. Жалкой кажется маленькая школа старого села, где я учил босоногих детишек.
То было в год, когда упала звезда…
Из камней, привезенных издалека, инженер Граче построил новую школу.
Село поднялось из ущелья, вышло на простор, обрядилось новыми садами, теперь в нем есть кафе и многое такое, чего не было в год, когда упала звезда. Сады поднимаются склонами к Цицернаванку.
Деревья разрослись и укрыли тенью каменистую тропку, по которой водила меня Астг, свет моей судьбы, в те далекие ночи.
Я ищу согретые солнцем следы моей Астг, ищу ее свет в этом осиянном звездами ущелье.
Нет их… Причудливые тени деревьев легли на трепу. Зазеленела и крыша давильни Хачипапа, той самой, где я пил молодое вино и где мы пережидали непогоду.
Садимся на могильный камень Хачипапа под тень бывших в те дни еще саженцами черешен. Кажется, что и этой черешне пятнадцать веков, так она стара. И кажется, что ничего уже не вернуть. Ни того, чему пятнадцать веков, ни того, что было пятнадцать лет назад.
Сижу понурый. Архитектор пытается рассказать козопасу Мамбре и другим все, что ему ведомо про чудо — Цицернаванк.
— Храм этот поначалу был местом, где поклонялись весне и любви…
Рот козопаса Мамбре, опушенный седыми усами, открывается словно лишь для того, чтобы больше не закрываться:
— Ба…
Я прошу воды. Интересно, сохранился ли прежний вкус у воды из каменного колодца?
Не свожу глаз с ущелья. Все ищу и ищу знакомую тропинку.
Мне протягивают воду в стакане. Я вижу только стакан, тарелку и руку с тоненьким серебряным колечком на пальце.
«Пей понемногу, студеная…»
Жгучая дрожь пронизывает тело. Не знаю, кто поднимает мою голову, я сам или та звезда-девочка.
Астг, как и Цицернаванк, одна-одинешенька.
«Пей понемногу, студеная…» — смотрит она на меня.
В волосах белые пряди, те хмельные нарциссы с горы Татан. Во взгляде все тот же зов и тот же блеск. Астг глядит на меня с былою нежностью и теплотой, но и с каким-то отчаянием.
«Пей понемногу, студеная…»
Архитектор все рассказывает собравшимся о Цицернаванке.
— Пятнадцать веков, словно драгоценный алмаз, блистает в этом ущелье чудо — Цицернаванк…
Вот блеснула слеза в глазах моей Астг. Всего одна. Астг смахнула ее.
«Пей понемногу, студеная…»
В сердце звенит стон Цицернаванка.
Опускается ночь. С неба падает звезда. Она цепляется за кривой крест Цицернаванка и тотчас гаснет.
Дремлет Цицернаванк под сенью дубов. Своенравный кустарник прижился и расцвел на его притолоке. Неподалеку давильня Хачипапа, чуть дальше его же чудо-груша…
Сидит, бывало, Хачипап, жмет сок желтой медовой груши на жареную рыбу да еще вином приправляет, а сам рассказывает: