Жажду — дайте воды

— Я беру вас в помощники, — сказала она. И поручила заниматься выдачей хлебных карточек.

Сижу в тепле, работа чистая.

Командир роты спросил:

— Как, доволен?

Не доволен. Я, как прежде, рвусь на фронт.

Моя начальница наделила меня талонами на обед.

— Столовая в подвале, — сказала она. И это уже здорово.

В столовой дважды в день бывает чай с сахаром и один раз дают горячее. При такой жизни пайкой можно и поделиться. На первый раз я все пятьсот граммов хлеба понес в казарму. Серожу хотел отдать. Он отказался.

— Дай, — говорит, — Каро, а я пока обхожусь.

Каро совсем отощал и духом упал. Почти все время лежит. Лицо усыпано болячками. Хлеб мой заглотнул в мгновение ока.

— Если отдам концы, прошу тебя, напиши Аиде, что погиб я на фронте. Сделаешь?

— А с чего это ты вдруг собрался концы отдавать? — говорю я. — Лучше займись чем-нибудь. Нельзя так. Ты еще молодой.

Никак мне не удавалось поднять его с нар, вселить надежду, желание жить, действовать. Парень здорово сдал. А какой был красавец!.. Физическая его слабость от инертности духа.

Он нагонял на меня тоску. Еще, чего доброго, и я ударюсь в отчаяние? Но нет! До этого я не дойду! Меня в болото не затянешь. Я родился в каменистых горах. Дух во мне крепкий. И сил хватит. Я хочу жить. Я верю, что снова встречусь с Маро.

Матушка-начальница целыми днями у рабочих. Говорит она очень мягко, едва слышно. Никогда не сердится. Я часто вижу в глазах у нее слезы, которые она старается скрыть. Два ее сына и муж воюют. За них, верно, переживает. А может, и еще о чем-то тревожится.

Есть хорошие новости. Сегодня утром, едва она вошла, я встал по всей форме и сказал.

— Мария Александровна! Позвольте мне вас порадовать!

— Чем? — она сразу встрепенулась, и голос ее прозвучал звонче обычного. — Чем порадовать?..

— Вчера наши войска освободили город Волоколамск!..

Глаза у моей начальницы заблестели. Она бросилась к карте, висевшей на стене.

— Где Волоколамск? Ах, да! Вот он, обведен черным. Это я, сынок, сама его карандашом обвела, когда сдали… А ну, найди-ка ластик, надо стереть черный круг. Обязательно надо стереть…

Волоколамск расположен к западу от Москвы. Выходит, защитники Москвы перешли в наступление и, продвигаясь вперед, уже довольно далеко отбросили гитлеровских захватчиков?..

— Ах, как же это здорово!

И я впервые увидел на лице у нее улыбку.

Скоро очистились от черных кругов Тихвин, что неподалеку от Ленинграда, Калинин и Клин — это к северу от Москвы. А сейчас бои идут южнее столицы, в районах Наро-Фоминска и Калуги. Со дня на день и их освободят. У меня теперь всегда наготове ластик и красный карандаш. Отныне они могут понадобиться каждую минуту…

Матушка-начальница поручила мне сообщить всем нашим об освобождении Волоколамска.

— Беги и расскажи об этой радости! Вдруг они не слыхали?! У вас в землянках ведь нет радио?

— Конечно нет, — ответил я.

— Надо поговорить в горкоме, чтобы везде установили радиоточки. Ох, сынок, наконец-то дождались! Так оно и должно было быть. Эта зима обязательно принесет нам перелом в войне. Понимаешь, сынок?.. Может, и я письмо получу, хоть от одного из трех своих воинов?..

На дворе морозы, а я иду как по горячей земле. Передо мной одна картина сменяется другою — мне видятся отступающие немцы, тающие снега и… буро-красное пламя, которое, откатываясь, уносится на Запад.

Я радуюсь и в то же время чувствую себя в какой-то степени виноватым. Меня-то ведь там нет, на линии огня!..

Какая-то женщина с противоположной стороны улицы кричит:

— Эй, солдатик, слыхал добрую весть?..

— Про Волоколамск? — крикнул я. — Слыхал. Поздравляю, тетушка.

— Спасибо. Пошли тебе бог счастья!..

Огромный город словно бы высвободился из леденящих оков. Подумать только, какая сила в победе воинов! Пусть пока еще в малой победе. Эта весть теперь уже небось на весь мир разнеслась. Мне вспомнился «блицкрик» Сахнова, и я расхохотался. Интересно, что сталось с фельдмаршалом Гудерианом? Он ведь собирался Седьмого ноября провести по Красной площади свои войска и свои танки. Получил шиш под нос!..

Я на радостях забыл, что надо бы сходить в столовую, чего-нибудь перехватить по своему талону. Да вроде и не голоден…

Сегодня двадцать первое декабря. Через семь дней мне стукнет восемнадцать дней. Записки мои писаны красными чернилами.

В землянке у нас духотища. Пахнет потом, немытыми ногами и нестираными портянками. Дым от печки забивает носоглотки.

По утрам все как негры. Только зубы белеют.

С помощью своей начальницы я присмотрел у нас в канцелярии для Каро место счетовода. Но он отказался, не захотел работать.

— Я хочу умереть!

Никак мне не удается побороть его упадочное настроение. А жаль…

Возвращаясь с завода, я в пути встретил женщину с маленькой девчушкой. Остановила меня и спрашивает:

— Махорки нет ли, солдатик? Есть махорка…

Дал ей на закрутку. Курево сейчас — товар дефицитный. За пачку махорки кольцо золотое можно выменять.

— А ты, солдатик, видать, сытно ешь? Вон какой гладкий! — говорит женщина.

— Да, не голодаю, — согласился я.

— Это хорошо… Муж мой тоже в армии, значит, и он сыт. Подумать только, что с нами сделали эти фашисты, этот проклятый Гитлер! Не сочтите, что я отчаялась. Нет, нет! Ни за что! Уверена, что мы победим и выгоним вон врага с нашей земли.

— Конечно! — подтвердил я. — Мы все верим в победу!

— Ну, вот и хорошо! — женщина улыбнулась. — До свидания, солдатик! Я верю, что муж мой вернется с победой. Обязательно вернется! До свидания…

Сегодня день моего рождения, двадцать восьмое декабря…

Войдя в землянку, я увидел там незнакомого лейтенанта в зимней, ладно пригнанной форме. Отдал честь, как положено. О дне рождения, понятно, ни слова. Вокруг столько боли и такая стужа, чему и как можно радоваться? Ничего не сказал я и Шуре. Зачем? Ей будет грустно.

Лейтенант вышел. Я спросил у ребят, зачем он приходил. Говорят, подбирает людей на фронт. Я оторопел от неожиданной радости.

— И подобрал?

— Уже около пятидесяти человек у него в списке, — сказал Серож. — Я тоже записался. И Сахнов. А еще медсестра Шура.

Я бросился вдогонку за лейтенантом. Он уже был в землянке у нашего комиссара. Запыхавшись, я ворвался туда и, вытянувшись в приветствии, сказал:

— Товарищ лейтенант, я к вам с просьбой.

Комиссар, испытующе глядя на меня, спросил по-армянски:

— Что тебе?

— Я хочу на фронт!..

— Иди-ка лучше занимайся своим делом и не торопи время, — мрачно бросил комиссар.

Я упрямо стоял на своем: прошу, мол, направить меня на фронт, да и только.

Лейтенант поинтересовался, о чем мы спорим. Я сказал ему. Стал просить-умолять.

— Возьмите, — говорю, — на фронт.

И он записал меня в список.

— Завтра в девять быть здесь, — объявил лейтенант. — Для препровождения к месту боевой службы!

На улице тепло!

Моя радость обрушивается на мороз и одолевает его.

В землянке ко мне рванулся Барцик:

— Ну зачем ты напросился?

Я узнал неприятную вещь: Каро ушел из нашей землянки. Кто знает, где он сейчас? Надо разыскать, чтобы отправился со мной на фронт? Только этим можно спасти парня.

Барцик тем временем твердил свое:

— Ну зачем?.. Зачем ты напросился?.

Утром все собрались в назначенном месте. Сахнов помахал мне рукой:

— Ну, сынок, вот и отправляемся! Надо, очень надо нам быть там!..

За нами пришел вчерашний лейтенант. Он сделал перекличку, выстроил нас и, возглавив колонну, повел…

Мороза я не чувствовал, словно его и вовсе не было. А где Шура?.. Ведь и она записалась добровольцем на фронт… Говорят, ночью уже одну группу отправили. Наверно, Шура с теми…